Василий Звягинцев - Бои местного значения
Что, впрочем, неудивительно. По причине того же уединения. Нарком мог представить, как, бродя по лесу или занимаясь научными изысканиями, старый приятель разговаривает вслух сам с собой.
– И я не сомневался отчего-то, что подобный день когда-нибудь придет. Вот он и пришел. Я ведь непрерывно изобретал, нет, точнее – строил планы грядущей войны с Советской властью. До деталей продумывая собственное поведение, самые невероятные повороты судьбы и политические коллизии… Нет-нет, не думайте, что я повредился в уме. Я не пикейный жилет и не… Я скорее уподобился отставному полководцу, который переигрывает в уме минувшие кампании и пытается подготовиться к грядущим. В надежде, что его, как Суворова, вдруг вызовут из Тульчина. А ему, заметьте, тогда было уже шестьдесят восемь лет, на двадцать больше, чем мне сейчас…
– Значит, ваш Сен-Готард еще впереди, – усмехнулся Шестаков.
– На что и надеюсь, – без тени иронии ответил Власьев. – Остается реализовать один из подходящих сценариев. У вас какие документы при себе имеются?
– Как какие? Все положенные нормальному советскому человеку. Дома ничего не оставили. Паспорта, профсоюзные книжки, у меня еще партбилет, удостоверения наркома, члена ЦК, депутата Верховного Совета, орденские книжки… – ответил Шестаков.
– Можете бросить их прямо сюда, – указал Власьев на бьющееся за чугунной створкой алое пламя. – Только вы, Григорий. Зоя может свои оставить…
– Тем более что паспорт у меня на девичью фамилию, я ее не меняла… – сказала жена.
– Очень хорошо. Как фамилия-то, если не секрет?
– Какой секрет? Пашкова… – Зоя, похоже, слегка даже обиделась. Нашелся человек, который ее не знает. Ее, чьи фотооткрытки продаются в любом киоске.
Власьев прикрыл глаза, задумался о чем-то, шевеля губами.
– Неплохо. Даже вполне удачно. Я, видите ли, на эту тему тоже размышлял. А поскольку и химией достаточно занимался с времен военной службы – минеры все химики, как вам известно, – то безукоризненный способ спецчернила из документов вытравлять изыскал. Не целиком, чтобы в глаза не бросалось, а местами. Из вашей фамилии, например, без всяких усилий можно несколько сделать. Непохожих и вполне благозвучных. Вот, например: Танукович. Или – Гвацикадзе.
У нескольких букв одни штришки убрать, другие подрисовать – и все. Вы, Григорий Петрович, инженер, черчение изучали, вам труда не составит аккуратненько дорисовать в смытых местах, а остальное я на себя беру…
Шестаков прикинул – да, из выписанной щеголеватым писарским почерком фамилии жены те, что назвал Власьев, сделать можно вполне. И еще кое-какие.
Это ему понравилось. Авантюра начинала приобретать черты реальности.
– А мой паспорт почему не годится?
– По ряду причин. Первая – фамилия для переделки менее удачная. Второе – уж на вас-то установка будет дана в полной мере. Искать будут не только по фамилии, но и по номерам документов, и еще по каким-то тонкостям, мне неизвестным. Уверен, что, вводя паспортную систему, большевики все предусмотрели. Для членов правительства и надежных партийцев – одни номера и серии, для простых обывателей – другие, для классово чуждых, лишенцев и освобожденных из тюрем – третьи…
Возможно, и еще какие-то фокусы имеются. Зачем же лишний раз рисковать? Вот чекистские удостоверения мы время от времени использовать можем, но отнюдь не систематически. А пока попробуем мою методику…
Шестаков с интересом наблюдал за манипуляциями своего командира.
Власьев выставил из шкафчика на стол несколько пузырьков с жидкостями разного цвета, с помощью пипетки создал в чашке Петри некую смесь, распространившую в комнате запахи аммиака, хлора, чего-то еще, не менее резкого и противного. Вдел под правую бровь часовую лупу, протянул руку уверенным движением, и Зоя, успевшая сбегать в соседнюю комнату, вложила в нее свой паспорт.
Власьев обмакнул в чашку заостренную спичку, обмотанную тщательно расправленным клочком ваты, и приступил…
Не более чем через десять минут он помахал паспортом в воздухе, подул на него и показал наркому:
– Прошу. Теперь ваша очередь. Вот тушь, вот бумага, попрактикуйтесь на черновике – и вперед. Только постарайтесь, чтобы с одного раза получилось. Второй раз бумага не выдержит, разводы пойдут, и сетка нарушится…
Вырисовывая штрихи и линии на зеленовато-серой странице паспорта, Шестаков думал, что, судя по уверенности действий Власьева, он далеко не первый раз занимается подобным делом.
Отчего бы и нет? Начиная с двадцать восьмого года спрос на такого рода услуги постоянно рос. Спасающимся от коллективизации «кулакам», «лишенцам», беглецам из мест ссылок и высылок, многим другим категориям граждан страны, «где так вольно дышит человек», грамотно подправленные документы были если и не дороже жизни, то равноценны с нею. Удивительно только, что до сих пор его никто не выдал.
Значит, скорее всего ни один из владельцев выправленных им документов до сих пор не попался. Это обнадеживало…
– Ну вот, пожалуйста… – Он с облегчением выдохнул воздух, который непроизвольно задерживал в груди во время работы. – Теперь ты у нас чистокровная полька, Танукович Зося Стефановна. Не уверен, что такие фамилии есть на самом деле, но при проверке на вокзале, думаю, сойдет. Главное – даже отдаленно исходную не напоминает. Вы гений, Николай Александрович!
– Чего там, – заулыбался довольный похвалой Власьев. – Не самый сложный вариант. Еще над вашими чекистскими документами помозгуем. Там тоже интересные решения просматриваются… Исключительно в рассуждении чистого искусства.
– Постойте, – сказала вдруг Зоя. – А прописка? Тут тоже нужно что-то сделать. Наш адрес слишком известен. Какая-то провинциальная племянница – и прописана в правительственном доме в Москве. Любой милиционер этот адрес наизусть знает.
– Столичный милиционер, – уточнил Власьев. – А уездные и в областном центре, как главная улица называется, вряд ли помнят, – пренебрежительно махнул рукой Власьев. – Можем просто номер дома изменить одним штришком, а можем и улицу, чтобы даже отдаленных ассоциаций у проверяльщиков не возникло. А хотите, из Москвы разом Минск сделаем? Тоже не слишком сложно. Но это все пустяки. Думать нужно о моментах стратегического значения…
– Что вы имеете в виду? – искренне не понял хода мыслей товарища Шестаков.
– Как же? Мы ведь условились, что объявляем войну совдепии. Поэтому, э-э, должна быть стратегическая цель, пусть не войны, пусть хотя бы кампании. Можете таковую назвать?
– Нет, – честно признался Шестаков. Отчетливо потянуло бредом. Возможно, Власьев на самом деле повредился от одиночества и навязчивых пятнадцатилетних мыслей.
А что? Вполне вероятно. Капитан Гаттерас, например… Иные известные в истории параноики и маньяки. Все поначалу, как правило, производят наилучшее впечатление глубиной знания предмета и целеустремленностью и лишь потом…
Его мысли прервал добродушный и вполне нормальный, без надрыва и повизгивания, смех.
– Вот-вот. У вас все прямо на лице написано. А я ведь далеко не псих, прошу заметить. И о нашей стратегической цели пока что понятие имею ничуть не большее, чем вы. Но она ведь должна быть, согласитесь, иначе… Ну, кто мы тогда, если иначе?
Либо и вправду сумасшедшие, замахнувшиеся на колосса – Советскую державу, либо – банальные бандиты, начавшие с убийства сотрудников государственной тайной полиции и замышляющие новые, не менее гнусные преступления. Разве не так? Деньги раздобыть, за границу сбежать, это что, цель, ради которой жить и умирать стоит? Беглец он и есть беглец, тварь дрожащая…
Шестаков не нашелся что ответить. Ему требовалось какое-то время, чтобы обдумать слова Власьева. Рациональное зерно в них было, безусловно, но как его вылущить? Слава богу, спешить пока некуда. Поужинать как следует, выпить, разумеется, поговорить – не всерьез, а на какие-нибудь отвлеченные темы… Потом поспать, долго-долго, компенсировать бессонные годы. Завтра видно будет. Утро вечера… и так далее.
Поспать… Утренние мысли опять вернулись. Спать ведь придется не одному. Он посмотрел на жену, стараясь вернуть ночное впечатление. Как бы совершенно свежим взглядом. Да, очаровательная женщина, от которой пол-Москвы без ума, которая в роли принцессы Турандот, говорят, превзошла саму…
Или тут другое? Ему опять начало казаться, что с ним происходит странное. Что он – не совсем он, а во многом другой человек. Он получил способность видеть Зою с тем же чувством, что испытывал, глядя на посторонних красивых женщин.
В принципе известно, что у них там находится под платьем и прочим, но мысль увидеть наяву обнаженной именно ее – волнует.
Неужели недавние события так на него повлияли? Крыша поехала? Странное выражение. Но понятное. Означает повреждение рассудка. На почве убийства? Шизофрения, то есть расщепление личности?
