Ульян Гарный - Ни слова правды
— Как думаешь, все эти россказни о чудовищах…, правда?
Мычка покосился на товарища, спросил с усмешкой:
— Не по себе?
Шестерня посопел, сказал доверительно:
— Пока наверху стояли, даже и внимания не обратил, но как спустились…
Мычка кивнул, сказал серьезно:
— Да, место — не из приятных. Но не думаю, что здесь может быть что-то живое, кроме… — он кивнул на крыс, с противным писком шныряющих под ногами. — Хотя, кто знает, кто знает, — вершинник остановился, внимательно всматриваясь во что-то под ногами.
Проследив за взглядом спутника, Шестерня вздрогнул, из грязи, растопырив скрюченные косточки пальцев, торчит засохшая рука, рядом нехорошо скалится пожелтевший череп, чуть дальше, позеленевшие от времени, перемешанные с мусором вздымаются груды костей.
Шестерня ощутил, как плечи сами собой передернулись, спросил с нервным смешком:
— Думаешь, они погибли своей смертью?
Мычка пожал плечами, бросил:
— Даже если нет, сейчас это не имеет значения, они здесь уже очень давно.
Осторожно, стараясь не наступать на кости, двинулись дальше. Стало заметно темнее, ведущие наверх колодцы встречались с прежней периодичностью, но забитые грязью, почти не пропускали свет. С трудом преодолели завал, часть стены выкрошилось, и здоровенные покрытые грязью глыбы, угрожающе качались при малейшем прикосновении, грозя отдавить смельчакам ноги.
В образовавшейся после завала глубокой нише что-то смутно белело. Повернув голову, Шестерня взглянул пристально, шагнул ближе, пытаясь рассмотреть. В сумраке протаял силуэт человека. Человек сидел на корточках, повернувшись спиной к проходу, так что был виден лишь затылок, с торчащими космами волос, плотно обхватив руками ноги, и по всей видимости, спал, потому что никак не отреагировал на шорох шагов путников.
Шестерня улыбнулся, судя по размерам тела, перед ним был ребенок, протянув руку, потрепал за плечо, бодро произнес:
— А вот и пропажа!
Дрогнув, ребенок покачнулся, замедленно опрокинулся на бок. В падении тело развернуло, на пещерника пустыми глазницами взглянул череп. Охнув, Шестерня отскочил, с чувством выругался. Рядом мгновенно возник Мычка, мельком осмотревшись, убрал руки с рукоятей мечей, присел, вглядываясь в останки. Глядя, как вершинник осторожно расстегивает рубаху на мертвеце, а затем ковыряется в костях, Шестерня с досадой произнес:
— Вот незадача, сослепу показалось — живой.
Мычка выпрямился, стряхнув с рук налипшие кусочки, произнес:
— Очень странно.
Чувствуя, как от нехорошего предчувствия заныло под ложечкой, Шестерня спросил:
— Чего странного? Мертвец, как мертвец. Разве, сидит как живой.
Мычка взглянул на товарища, его обычно бледное лицо, в сумерках подземелья показалось совсем белым, спросил мрачно:
— Как ты думаешь, насколько давно он умер?
Шестерня брезгливо осмотрел останки, чуть подумав, ответил:
— Судя по тому, что кости совсем чистые, очень и очень давно.
Наклонившись к товарищу так близко, что Шестерня невольно отшатнулся, Мычка прошептал:
— Он умер очень, очень недавно. Остатки мяса на костях лишь только начали подсыхать.
— Насколько недавно? — прохрипел Шестерня, сквозь враз пересохшее горло.
— Примерно в то самое время, как мы спускались сюда.
ГЛАВА 15
Пещерник ощутил, как разом сгустился сумрак, стены надвинулись, а вонь что уже успела стать привычной, вновь ударила по ноздрям. Шумы, на которые он раньше не обращал внимания, вдруг стали громче: с громким чавканьем что-то обвалилось с потолка в мутную жижу под ногами, где-то испуганно запищали крысы, из каменной кладки стены донеслось угрожающее потрескивание.
Вжав голову в плечи, Шестерня пробормотал:
— Кто мог сожрать его с такой скоростью?
— Меня больше интересует, как получилось, что он остался одет. Посмотри, на рубахе ни единой дыры, да и на штанах тоже. Все, как новенькое, только в какой-то непонятной слизи. — Мычка прикоснулся к останкам, поднес пальцы к глазам, некоторое время рассматривал, затем принюхался, сказал с сожалением: — Дерна бы сюда. Я не могу определить, что это за субстанция.
Шестерня заметил, как шевельнулись уши вершинника, Мычка замедленно повернул голову, настороженно всматриваясь в глубину провала. Его руки потянулись к плечам, коснувшись рукоятей мечей смешными рожками выглядывающих из-под плаща, застыли. Недоумевая, что могло заинтересовать товарища в глухой стене, пещерник всмотрелся пристальнее, лишь сейчас разглядев то, чего не заметил сразу. В неровной выщерблине земли, словно выгрызенной чьими-то гигантскими челюстями, под самым потолком, чернел широкий отнорок.
Чувствуя, что шерсть на загривке поднимается дыбом, Шестерня пробормотал:
— Может, крысы?
— Может и крысы. — Отпустив мечи, Мычка мягко достал лук, наложив стрелу, шепотом произнес: — Глянь, что там.
Пещерник сглотнул, сказал с нервным смешком:
— А может, ну его? Пойдем себе дальше, а лучше назад вернемся. Все одно, ничего, кроме грязи и крыс, не отыщем.
Скрипнул, сгибаясь, лук, вершинник прищурился, наставил стрелу на отнорок, его лицо превратилось в маску, лишь слегка пульсировал зрачок, то ужимаясь до крохотной точки, то вновь расширяясь, но вскоре застыл и он. Шестерня вздохнул, прикрывшись щитом, шагнул ближе, приподнялся на цыпочки, вглядываясь в лаз.
Сперва в отнорке ничего не было видно, но вскоре, глаза привыкли, кромешная тьма сменилась сумраком, что в свою очередь, посерел, выцвел, протаяли очертания стен, налились объемом. Шестерня продолжал всматриваться, но взгляд натыкался лишь на земляные глыбки, камушки и червеобразные нити корешков. Он уже хотел отвести взор, когда заметил смутное шевеление. Заинтересованный, Шестерня прищурился, всматриваясь изо всех сил, но в этот миг из глубины коридора долетел пронзительный вопль.
Мычка с Шестерней разом повернули головы, прислушались. Вопль повторился, болезненный, словно кричащий испытывал непереносимую боль. Друзья переглянулись, кроме оставшихся позади спутников кричать в зловонных туннелях было некому, не сговариваясь, рванулись обратно, мгновенно забыв о подозрительных норах.
Осклизлые стены проносятся мимо, из-под сапог фонтаном взлетают мутные брызги, а из потревоженной жижи поднимается тяжелое зловоние. Тоннель изгибается, словно желудок гигантского червя. Поворот, еще один. Пирующие на останках собаки, крысы бросаются врассыпную. Бежать тяжело, ноги скользят, будто под подошвами не насыщенная грязью вода, а свиное сало, но где-то там, впереди, погибает товарищ, пронзительный крик, что звучит почти непрерывно, подстегивает, не позволяя медлить.
Наемники выметнулись в основной коридор, пронеслись, вздымая грязные волны, едва не пролетев мимо, свернули в боковой проход и застыли. Впереди, повернувшись вполоборота, замерли двое сопровождающих воинов: лица бледны, нижние челюсти отвисли, наполненные ужасом глаза обращены вглубь коридора, где в нелепой позе застыл третий. Наемники сперва не осознали, что происходит, а когда вгляделись, ощутили, как в жилах стынет кровь.
Воин пытался идти, но не мог сдвинуться, по пояс — погруженный в какой-то мутный студень, облепивший ноги огромным комом, что пульсировал и слабо колыхался в такт движениям человека. Прозрачный по краям, ближе к центру студень розовел, наливался пурпурным, мягкое содержимое насыщалось сосудами, по всей длине обрамленными множеством мелких пузырьков.
По-прежнему, не понимая происходящего, Шестерня оттолкнул плечом впавших в прострацию воинов, занося секиру для удара, метнулся вперед, готовясь разрубить невиданное существо. Взгляд заметался, выискивая место для удара, пещерник не желал неверным движением оставить спутника без ноги, но раз за разом, проскальзывал, не в силах определить в мутном содержимом границу конечностей, а когда обнаружил…
Пещерник ощутил, как желудок подступает к горлу, стремясь выплеснуть содержимое. У воина отсутствовали ноги. В сердцевине студня, сквозь клубящуюся розовую муть проступили обнаженные кости, вокруг, медленно растворяясь, во множестве висят мелкие ошметки плоти. Внизу, где муть уже очистилась, проглядываются сапоги и скомканная ткань штанов, вверху же, ничего нельзя рассмотреть из-за кровавого тумана, в котором смутно проступают разлохмаченные куски плоти.
Разрушая чарующую картину, в ушах загремел голос Мычки.
— Руби, чего стоишь!?
Зловеще засвистели мечи, раз за разом, вгрызаясь в податливый студень. Вершинник, с перекошенной от ярости рожей, завертелся, полосуя клинками диковинное существо. Раненым зверем взревел Шестерня, с уханьем опустил секиру, взмахнул, опустил заново. Не в силах сопротивляться, желеобразная плоть разошлась рваными ранами, откуда в изобилии потек розовый сок.
