Андрей Валентинов - Око Силы. Вторая трилогия. 1937–1938 годы
…В 20-м Юрию было шестнадцать. Он хотел уехать на фронт, надеясь добраться до Крыма, но заболела мать. А в ноябре, когда над Столицей падал первый мелкий снежок, газеты сообщили, что красные уже в Севастополе…
– Написали? – зоркие глаза энкаведиста разглядели аккуратную стопку исписанных страниц. – Вот и хорошо, Юрий Петрович, вот и замечательно! А я вам кое-что принес…
«Костя» раскрыл портфель, долго в нем копался и достал оттуда серую папку.
– Узнаете?
Юрий узнал сразу. Его незаконченная работа по дхарскому эпосу!
– Вот, прошу. Будет время – допишите. Я, признаться, не утерпел – прочел…
– По долгу службы? – не удержался Орловский.
– Ну конечно! Именно по долгу службы, – улыбка «опекуна» свидетельствовала о том, что пронять его трудно. – Но прочел с интересом. С огромным интересом, Юрий Петрович! Жаль, не издано.
– Так эпос тоже не издан, – пожал плечами Орловский.
– Вот-вот. Это плохо…
– То есть? – «Костя» не уставал удивлять. – Он же феодально-байский и вообще классово чуждый!
Энкаведист вновь улыбнулся – весело и немного снисходительно:
– Юрий Петрович, эпос – голос народа. Он не может быть классово чуждым. Другое дело, в процессе записи и редактирования в него были внесены искажения. Ведь «Гэгхэну-цорху» был сильно обработан в XV веке, может, даже полностью изменен, ведь так?
Вот это да! Это была мысль, которую в свое время поддерживал сам Орловский. Но об этом говорилось лишь на заседании сектора, среди своих!
– Но ведь эти изменения, – не выдержал Юрий, – касались не роли трудового народа, а идеологических мотивов. Те, кто редактировал эпос при Фроате и Гхеле, могли убрать разделы, где говорилось о роли старого жречества, о старых богах…
– Но, Юрий Петрович! – улыбка сменилась откровенным недоумением. – Ведь тогда складывалось дхарское государство, и тот же Фроат мог приказать убрать все, что касалось жизни племен до объединения, ну и, естественно, народной борьбы против новой власти!
…Нокаут. Это был его собственный аргумент, который Орловский высказал тогда же на дискуссии в секторе. Высказал – но нигде не записал. Да, Терапевт прав: в Большом Доме работают не только дураки и фанатики…
«Костя» вновь усмехнулся, как бы подведя черту в научном споре, и торжественно извлек из портфеля огромную пачку бумаг.
– А это узнаете?
Вначале Орловский ничего не понял. Написано по-дхарски. Мелкий, неразборчивый почерк, знакомый, неоднократно виденный. Юрий быстро перевернул первый листок…
– Это… книга Родиона Геннадиевича! «Дхарская мифология»!
– Она самая, Юрий Петрович.
Сказано это было без всякой усмешки – холодно и твердо.
– Я думал, она пропала!..
– У нас ничего не пропадает. Как видите, пригодилась. Я ее для чего вам принес? Чтоб вы прочитали, подумали. А там и побеседуем. Не возражаете?
– Нет… конечно нет!..
На минуту Юрий забыл, где он и что с ним. Работа учителя, которую он считал сгинувшей навеки! Книга, которую еще никто не читал – если не считать «дхароведов» из Большого Дома… Юрий стал быстро перелистывать страницы. Родион Геннадиевич собирал эти материалы всю жизнь. Он много успел, сведя воедино не только немногочисленные публикации и архивные записи, но и набрав огромный устный материал, который теперь не восстановить и не продублировать.
– Вижу, вижу уже увлеклись, – «Костя», похоже, был доволен. – Ну, читайте, мешать не буду. А я пока ваше творение, так сказать, осилю. Кстати, Юрий Петрович…
– Да? – Орловский еле заставил себя оторваться от рукописи.
– Не для службы, а так – ради любопытства. Почему вас Орфеем величали? Вы ведь вроде не музыкант?
Сердце дернулось, к горлу подступил комок, кончики пальцев мгновенно оледенели. Удар был не только неожиданным. Он был точным – точнее некуда.
…Орфеем звала его Ника – иногда, в шутку. Но так называл его и Терапевт. «Орфей» – это была кличка Орловского в той маленькой нелегальной группе, которая уже несколько лет существовала в Столице, под самым носом вездесущего НКВД…
Глава 6. Премьера
На премьеру пришлось идти вдвоем. Прохор Карабаев прислал из Тамбова телеграмму, прося продлить командировку: лейтенант собирался зачем-то в Минск. Пустельга повертел в руке бланк велел отстучать «добро», рассудив, что Прохор – человек серьезный и не будет зря транжирить государственные деньги.
Ахилло сходил в театральную кассу, которая, как выяснилось, находилась на втором этаже Главного Управления, и вскоре вернулся с билетами.
– Пятый ряд, в середине, – торжественно сообщил он. – Цените, отец-командир!
Сергей в очередной раз разглядывал размашистую резолюцию наркома на своей докладной. «Разрешаю. Н. Ежов». Похоже, если бы он попросил батальон ОСНАЗа, ему тоже не отказали бы. Таинственный человек в капюшоне отвечал за свои слова…
– Что? – Пустельга взглянул на билеты и улыбнулся:
– Пятый ряд? Михаил, да вам цены нет!
– Вот именно, – усмехнулся Ахилло. – Ладно, брюки гладить? В штатском пойдем?
Приличного костюма у Сергея не было, но признаваться в подобном не хотелось.
– Ну… в штатском, так в штатском. А какая пьеса-то?
Михаил воздел руки вверх с выражением полного недоумения:
– Отец-командир, ну вы и заработались! Вся Столица только об этом и говорит. В «Правде» же написано!
Увы, дни были настолько горячие, что даже в «Правду» Сергей не заглядывал.
– Пьеса в трех действиях, именуемая «Кутаис», сочинения известного драматурга Афанасия Михайловича Бертяева. Посвящена молодым годам и началу революционной деятельности товарища Сталина.
– Бертяев? – Сергей вспомнил свой недолгий театральный опыт и удивленно переспросил:
– Бертяев Афанасий Михайлович? Про товарища Сталина? Это который «Время Никулиных» написал, да?
Во время короткой стажировки в Столице Сергею удалось попасть на этот нашумевший спектакль. «Время Никулиных» рассказывало о злоключениях семьи белогвардейского полковника и нескольких его друзей в охваченном смутами Киеве. Сергей тогда весьма удивился, отчего, несмотря на резкие отзывы критиков, спектакль продолжал идти.
– Смотрели? – понял Ахилло. – Да, любопытная история. Спектакль хотели прикрыть, но заступился сам товарищ Сталин.
– Что?! – Пустельга удивленно моргнул.
– Ну да. Он заявил, что даже если такие люди, как эти Никулины в пьесе, капитулируют перед Советской властью, то зритель неизбежно убедится в закономерности нашей победы. Долг платежом красен. Вот и «Кутаис»…
– Он что, долги отдает? – Пустельга внезапно почувствовал смутную неприязнь к незнакомому ему драматургу.
– Все может быть, Сергей. Но Бертяев не конъюнктурщик. Он умница, блестящий человек, талант. Если он написал «Кутаис», значит, так надо…
Пустельга не так и не понял – кому, собственно, надо? Бертяеву? Товарищу Сталину? Советской власти?
Ближе к концу дня Сергею пришлось завернуть в канцелярию с очередной стопкой бумаг, которые требовалось завизировать. Пришлось, однако, подождать. Коридор второго этажа, обычно людный в начале дня, теперь был пуст. Пустельга стоял напротив двери канцелярии, рассматривая красочный плакат с поучительной надписью: «Товарищ, стой! В такие дни подслушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетни – до измены!» Старший лейтенант перечитывал эти строчки, наверное, в десятый раз, когда совсем рядом, за углом, услышал странные звуки. Кажется, кто-то плакал… Он не успел даже удивиться, когда резкий, визгливый мужской голос произнес:
– Немедленно прекратите! И не смейте больше приходить сюда!
– Но товарищ… гражданин Рыскуль… Я вас прошу… умоляю… товарищ…
Судя по голосу женщина была молодой и очень несчастной.
– Но… я не могу… Я лучше умру!
– Дело ваше, – отрезал мужской голос. – Умереть мы вам не дадим. Послезавтра я вам позвоню…
Вновь послышался плач и тихие удаляющиеся шаги. Тут, наконец, дверь канцелярии открылась, на пороге появился полковник из Столичного управления, и Пустельга с облегчением шагнул вперед.
– Извини, старший лейтенант. Бумаги, черт их! – вздохнул полковник. Сергей понимающе кивнул и уже шагнул в открытую дверь, но, не удержавшись, посмотрел назад.
…Из-за угла выходил невысокий полный мужчина с мясистыми отвисшими щеками и приплюснутым носом, на котором болталось пенсне. Товарищ Рыскуль оказался комиссаром госбезопасности третьего ранга…
Вечером, прощаясь с Михаилом, Пустельга не удержался и спросил о Рыскуле. Тот пожал плечами:
– Заместитель начальника Столичного Управления. Редкая сволочь, связываться не советую…
Дальнейшие расспросы отпали, и Сергей невольно пожалел неизвестную ему женщину. Что-то в этом деле ему чрезвычайно не понравилось.
На премьеру Сергей одел свой единственный костюм, потратив часа два на приведение его в порядок. Костюм был старый, сшитый три года назад в Ташкенте. Сергей повязал узкий темный галстук и без всякого энтузиазма взглянул на себя в маленькое зеркальце. Когда же они встретились с Михаилом, настроение и вовсе испортилось – тот оказался одет не в пример своему начальнику. В штатском Ахилло смотрелся куда лучше, чем в привычной форме, и Пустельга подавил вспыхнувшую внезапно зависть.
