Михаил Королюк - Квинт Лициний 2
Мы с Иннокентием переглянулись, я придавил улыбку и опустил очи к полу.
– Ладно, – поднялся со стула, – пойду я, солнцем палимый. Раз умом не скорбен, то надо работать. Пап, ты, это, смотри… Симпозиум надо ограничить одной бутылкой, а то мама будет недовольна.
– Ну вот, что я тебе говорил?! – возопил Иннокентий, – разве ребенок так будет взрослым говорить?
– Смотря какой ребенок, дядя Кеша… Ответственный – будет! – ухмыльнулся я и стремительно улизнул с кухни.
Психиатр, мля… Только такого интереса мне не хватало.
Плюхнулся на стул и замер, сосредотачиваясь. Мир дрогнул, теряя резкость, звуки слегка поплыли, а прямо из стены выступила, причудливо играя красками, дзета-функция Римана в комплексной плоскости. Поехали дальше.
Среда, 19 октября 1977, вечер
Ленинград, угол Лермонтовского и Декабристов.
– Фёдорыч, тут пацан до тебя, – моя провожатая отодвинула замусоленную шторку, и я буквально втиснулся в небольшое, плотно заставленное помещение. Несмотря на приоткрытое окно, в комнате было жарко; пахло куревом, клеем и, немного, тканями. С высокого потолка самодельной россыпью свисали стоваттки; вниз падал яркий, почти не дающий теней свет, почти как в операционной. За стеклами уже клубился синеватый ноябрьский сумрак, и оттого эта теплая и залитая светом комната казалась, несмотря на загромождение, уютной и обжитой.
– Ну? – рыкнул мастер, вдавливая окурок в стоящую на подоконнике консервную банку.
Я еще раз огляделся. Все, что надо, есть. Хорошо снабжаются наши Дома Быта. Мысленно улыбнулся, узнавая трехполосную заготовку под прессом. Повернулся к уже набычившейся фигуре и, указав на улику, произнес:
– На ком кроссовки Адидас, тому любая девка даст?
Фёдорыч построжел лицом и стремительно двинулся на меня. Я встревоженно напрягся, однако он лишь молча протиснулся мимо и, откинув многострадальную шторку, высунул голову в полутемный пустой проход. Повертел головой, прислушался, затем чуть слышно хмыкнул и уже вальяжно вернулся к станку. Сел, одернув полы темно-синего халата, помолчал, потом резко спросил:
– Что надо? Шузы? – он исподлобья посмотрел на меня и попытался добавить в голос задушевности, – отдам на четвертак дешевле, если скажешь, от кого узнал куда идти.
Я подтянул табуретку и сел, показывая, что разговор будет не быстрым. Покачал головой:
– Да нет, Василий Федорович. Понадобятся – куплю или сам сошью.
Мастер прищурился, усмехаясь. Я согласился:
– Да я понимаю, что не просто. Материалы подобрать, инструменты, станки нужные под рукой иметь… Собственно, я насчет последнего. Посмотрите.
Извлек из сумки и аккуратно разложил на столе собранный за месяц набор «сшей сам»: отрез диагоналевого денима, бобину крашеных ниток, заклепки и пуговицы, патч с тиснением и красный флажок с вышитым «Levis».
Дал время все разглядеть, потом продолжил:
– Шить умею, на вот этих станках. Только доступа к ним у меня сейчас нет… Обсудим?
Фёдорыч повернулся к прессу, в котором была зажата заготовка подошвы, и стал его раскручивать. Я сидел и терпеливо ждал ответа.
– Не, – родил он наконец, – не получится у тебя.
– Да я готов платить вам за аренду, – взмахнул я рукой. – Ну… Разумную сумму.
Он искоса посмотрел на меня:
– Не в этом дело, – и поправился, – не только в этом. Ты думаешь, что один такой умник? На учете все. Подрастешь, выучишься официально, сможешь сюда попасть по распределению – вот тогда валяй, делай на рабочем месте, что хочешь… В разумных пределах, конечно. Но сам! А за проходной двор здесь знаешь, что будет? Не знаешь? И слава богу, знать этого тебе и без надобности. Так что, вьюноша, – он усмехнулся, – иди с миром. В этом Доме Быта ничего тебе не обломится. И в других – тоже.
– А может…
– Не может, – твердо прервал он меня.
– У вас же здесь никого чужих не бывает, все свои! – воскликнул я недоуменно.
Он кривовато усмехнулся:
– Молодой ты… Этого как раз и хватит. Зависть – страшная сила. Нет, я свои рамки теперь знаю, – он сжал правую кисть в кулак и показал мне, – видишь?
Мой взгляд прикипел к наколке на первой фаланге среднего пальца. Так, что тут у нас в этом перстне? Квадрат, диагональ, полсолнца светит вниз…
– Слаб я в тюремной геральдике, дядь Фёдорыч.
– Вот и радуйся этому, – проворчал он, – я почему с тобой вообще разговариваю… Дураков не люблю. Ты, вроде, не дурак, вон как все спланировал и подготовился. Теперь ты должен свой ум окоротить и поставить в рамки. Иначе – вот, – и он еще раз сунул мне под нос наколку.
– Да я сильно наглеть и не собирался, – упавшим голосом сказал я, – четыре-пять штанов в месяц и в тину. И честно делиться.
Он внимательно оглядел меня еще раз, подумал.
– Выучишься, отслужишь – приходи, поговорим. А пока – нет. Рано тебе.
Я вслушался в интонации. Увы, это «нет» – твердое. Ну что ж…
– Спасибо за полезный разговор, дядь Фёдорыч. Удачи вам, – и ушел.
«Ладно», – я вышел на Лермонтовский проспект и оглянулся вверх, на сияющую огнями стекляшку Дома Быта. – «Ладно. Перехожу к запасному варианту».
Пятница, 28 октября 1977, день
Московская область, Ленинградское шоссе.
– Все, Саша, стой. Дальше я сам.
Черный Роллс-ройс послушно скользнул к обочине и остановился. Сидящий на переднем сидении сотрудник «девятки» быстро и негромко забормотал что-то в рацию. Тяжелый, предназначенный для тарана неожиданных препятствий «лидер» круто развернулся и встал поперек пустынного Ленинградского шоссе, перегораживая сразу обе полосы. Замыкающий кортеж «скорпион» прикрыл лимузин сзади. Из машин охраны как чертики из коробочки выскочили, занимая свои позиции, телохранители.
– Можно, – кивнул головой руководитель охраны.
– Давай, Юра, пересаживайся тоже вперед, – сказал Брежнев и грузно полез из салона.
Андропов послушно поменялся местами с подчиненным.
– Эх, – Леонид Ильич включил зажигание, – прокачу!
Глаза его горели азартом.
Юрий Владимирович мысленно поежился. Неуемная страсть Генерального к быстрой езде была постоянной головной болью «девятки». Дорываясь до руля, Брежнев порой загонял стрелку спидометра за двести, и долетал от Кремля до границы с Калининской областью, в Завидово за пятьдесят минут.
Машина пошла в плавный разгон.
– Леонид Ильич, – взмолился Андропов, – только осторожно!
– Не учи отца детей делать, – хохотнул, довольно блестя глазами, Брежнев, – я сорок лет за рулем, и ни одной аварии. Осторожен ты, Юра. Прямо как Михал Андреич, тоже тот еще «гонщик». А я вот с ветерком люблю. Для меня это – лучший отдых.
Андропов проглотил рвущееся с языка напоминание про Крым. Лучше промолчать. Разговор предстоит важный, пусть Генеральный в хорошее настроение придет.
Дважды! Дважды уже Брежнев чуть не погиб из-за собственного лихачества за рулем.
Первый раз в Крыму, пять лет назад, когда неожиданно сорвался покатать двух смешливых докторш на Мерседес-Бенце. Под одобрительное повизгивание до чертиков довольных женщин – ну, еще бы, сам генеральный секретарь везет, развил на серпантине бешеную скорость и не вписался в один из поворотов. Лишь в самый последний момент, когда смех пассажирок уже перешел в пронзительный визг, он все-таки смог остановить машину, которая, как в дешевом боевике, повисла, раскачиваясь над тридцатиметровым обрывом. Подоспевшая охрана оттащила Мерседес от края и извлекла из него двух взопревших теток и белого, как мел, Брежнева.
А год назад здесь, в Подмосковье, на этом же шоссе под Солнечногорском… Правда, тогда Генеральный виноват не был, хоть и опять сам сидел за рулем. Тогда проклятый ЗИЛ выскочил со второстепенной. Лихач из местного колхоза решил проскочить перед мчащимся под сто восемьдесят кортежем. Хорошо, что водитель «лидера» успел среагировать и бросил свою машину под выкатывающийся на перекресток грузовик, а шедший за ним Брежнев виртуозно обошел образовавшуюся кучу железа. Два сотрудника, что сидели в «лидере» справа до сих пор по госпиталям лечатся.
Юрий Владимирович с тревогой посмотрел на стремительно летящий под капот асфальт и решился-таки:
– Как говорится, береженого бог бережет, Леонид Ильич. Достаточно один раз ошибиться, и что со страной будет? Американцам, опять же, радость какую доставим.
Подействовало. Брежнев чуть-чуть сбросил скорость, а потом рассмеялся, что-то вспомнив. На дряблой, покрытой мелкой сеткой морщин щеке прорисовалась ямочка, слабым намеком на ту безотказно действовавшую на женщин улыбку, что сводила их с ума еще лет тридцать тому назад.
– А помнишь, Юр, – он самодовольно похлопал ладонью по баранке, – как я Киссинджера тогда укатал на Кадиллаке? Вот он, бедняга, потом бледный вид имел. Не привык в своей Америке к таким скоростям. Хвалил меня потом, да?
