Начало пути (СИ) - Старый Денис

Отдельной культурой станут томаты. Да, в этом времени такой овощ-фрукт-ягода, считается декором и отравой, но я очень любил некогда кетчуп или томатный соус, да и томатный сок. Так что уважал помидоры. Теперь этот овощ уже прорастает в ящиках в моем доме, ну и в доме Тарасова, как в строениях со стеклянными окнами. Там же и сладкий перец. А вот острый перец найти не получилось. Ничего, в Петербурге найдем, или в Одессе. Ходят слухи, что в Одессу все больше кораблей приплывает, становится, значит, город «Жемчужиной у моря».

— Есть, вашбродь, нашел, да и Николай Игнатьевич придет скоро, только за Осипом зайдет, — сообщал мне Северин.

Казак показал бутыль, на удивление, стеклянный, что уже было некоторой сельской роскошью. Увиденный напиток поколебал мое желание предаться в лапы Бахуса, но я человек смелый, сильный духом и такое малодушие подавил на корню. Раз решил пить, значит так и будет! Сегодня у меня читмил.

Читмил — это такой день, когда «зожник» может превратиться в безобразное жующе-бухающее существо. Главное же оправдать для себя действия. Якобы нужно «обмануть» организм, который выходит на плато, то есть останавливается в своем развитии. И многие этим злоупотребляют, пусть сегодня я буду одним из тех многих, кто остался в будущем и заморачивается своим здоровьем, уделяя один день в месяц на безобразия.

— А это… снеди же нужно. Не дело это пить без доброй снеди, — Северин превратился в организатора празднеств.

— Денег дать? — спросил я.

— Да нешта не найдем? — усмехнулся Сева. — Да для вас, вашбродь? Вы ж и деток посмотрели и енту… обчество взаимопомощи сладили. Селяне для вас последнее отдадут.

Эх, Сева! Знал бы ты, что делал я это не столько из-за своих добродетелей, а, скорее, потому, что таковыми обладает князь. Мне нужно было показать своему благодетелю, что я разделяю его устремления казаться просвещенным и добрым хозяином. Именно, что казаться.

Когда я предоставил просьбу проверить детей на предмет болезней и определить болезненным правильное питание, Куракин отверг ее, сказав, что медик Колиньи смотрел крестьян. Но я объяснил, чего именно хочу и Куракин зажегся идеей. Правда его огонька хватило для того, чтобы дать мне отмашку на действия, ну и чтобы записать в своем дневнике, что это он додумался и решил, даже выписал продуктов для этого. Вот как получается? Это же личное, пусть я иногда и почитываю тайком дневник Алексея Борисовича. И вот так, даже самому себе лгать? Ну да это дело Куракина.

Я обкладывал князя по всем статьям, беря в плотную осаду и не переставал бомбардировать мозг Куракина по разным участкам обороны. То стихи принесу, так, почитать, но неизменно про Россию, то проект какой, например создания Государственного Совета.

Аршином общим не измерить… [см. в Приложении] Это четверостишье сильно въелось под корку головного мозга князя. Казалось, из четырех строк Куракин создал целую философскую школу, как именно любить и, вместе с тем, критиковать Россию. Порой я думал, что он хотел предложить мне продать авторство этого короткого стихотворения, как и некоторых иных. Но князь, вероятно, движимый не столько честностью, сколько адекватной оценкой собственных литературных талантов, не стал этого делать.

— Вам нужно издаваться! Правда, не скромничайте, ваши стихи не дурственны, — говорил мне в минуты нашего общения князь.

Не дурственны… Так он об Лермонтове, Тютчеве, Фете и других поэтах. А вот басней про лебедя, рака и щуку, я захватил, как минимум один бастион обороны сознания Куракина. «Из кожи лезут вон, а возу все нет ходу… да только воз и ныне там» [см. в Приложении]. И басня эта была посвящена французскому Народному Конвенту.

Как смеялся Алексей Борисович, как хвалил! Именно эта басня, ныне живущего господина Крылова, стала тем снарядом, который проломил оборону и я стал вводить в прорыв другие рода войск: математические трактаты, трактат «О кодификации законов» с описанием необходимости разделения уголовного, административного, гражданского права. Пока хотя бы так. А еще я написал методичку для пчеловодства, скорее для белокуракинцев, но, так увлекся, что решил немного углубится в историю. Сперанский знал о пчелах немало, любил их, отец держал у церкви дупла. Так что три недели я занимался только этим, уже обширным трудом.

Честно ли я поступаю, когда беззастенчиво краду интеллектуальную и творческую собственность у людей, которые еще никак себя не обозначили, если за скобки выделить современника Ивана Андреевича Крылова? А разве стоит говорить о честности, когда на кону деньги, или другая, может и возвышенная, цель? Как сказали бы лаймы: «Ничего личного, только бизнес» [лайм — прозвище англичан]. Вот и я не нарушаю ни чьих прав, и не покушаюсь на собственность.

Если я буду активно действовать, что весьма вероятно, то уже иные темы в творчестве станут будоражить умы русских поэтов. К примеру, не дам убить Пушкина и Лермонтов не напишет своего «Убить поэта». Не допущу Бородино и не будет большого стихотворения.

А, что если не пустить Александра Сергеевича в Болдино? Там он затыкал скуку творчеством. А в Петербурге в это же время мог большую часть времени не писать, а волочиться за женщинами, да пистолеты разрежать в обидчиков. Мы не получим «Дубровского», «Барышню-крестьянку» и многое другое. А взамен появятся истории с еще пятью дуэлями, так как неуемная натура Александра Сергеевича не может жить в спокойствии.

Поэтому, я уже для себя решил, что стихи, которые знаю наизусть, или частично, я буду использовать на собственное благо. У России появится великий поэт, который не станет упиваться величием в творчестве, но пользоваться положением для своих нужд. Нужно только быть внимательнее, а то уже прочел басню про лебедя со товарищи, а после долго вспоминал, не написал ли Крылов уже эту басню. Нет, пронесло, а могло бы и не пронести.

— Добро в хату! — с такими словами вошел Осип, опережая даже Тарасова.

«Вечер в хату, сидельцы», — подумал я, наблюдая, как выкладывается на стол закуска.

Не голодают люди, если имеются такие продукты. Копченое сало, тушенное мясо, пышные хлеба, да такие, что в будущем стоят в два раза дороже обычных, и не везде продаются — с отрубями. Правда, в этом времени такой хлеб — это результат не лучшего обмола зерна, однако, сегодня я хотел позитива и искать во всем только хорошее. Наши же обязательно победят! В будущем, без вариантов нагнут клятого Гитлера.

— А что и тренировки вечером не будет? — спохватился Сева, когда до всех дошло, что сейчас будет попойка по жесткому сценарию.

— Нужно когда-то и отдохнуть! — сказал я и не сдержался, схватил только что отрезанный ломоть подкопченного сала.

М-м-м! Это очень вкусно. Шкурка не резиновая, мягонькая, тает во рту, как снежинка на теплой ладони.

Моя реакция после снятия пробы с главного блюда на столе, для меня, так точно, главного, не прошла мимо Осипа.

— То моя лебедушка так умеет сало приготовать, — с нотками искренней нежности говорил Осип.

Большой человек умеет любить не менее, порой и более сильно, чем люди размером по меньше.

— Удивили, Михаил Михайлович, я уж было дело думал, что мирское вам чуждо, все в трудах, да заботах, — высказался Тарасов.

— Есть время разбрасывать камни, но есть время их собирать. Время обнимать, и время уклонятся от объятий, — цитировал я третью главу Экклезиаста.

Про камни знал и раньше, а сейчас понял, что могу и дальше цитировать Экклезиаста, коротенько так, минут на сорок.

— Мудро, где-то я подобное слышал, — сказал управляющий, ну а я не стал ничего уточнять, а то уже знаю — могу нудить и умничать часами, только затронь тему.

— За нашу Победу! — провозгласил я тост и выпил сивухи. — Ух!

Быстро закусив соленым огурцом, я выпучил глаза в безмолвном вопросе. Ну не думал, что тут такие крепкие напитки. Не видел ни винокуренного завода, и самогонного аппарата.

— Это, любезный Михаил Михайлович, от брата моего, стало быть, гостинец. Он в Николаев переехал, да управляющим служит на заводе винокуренном, — Тарасов ответил на мой невысказанный вопрос.