На исходе лета - Хорвуд Уильям

«Ранее плакавшая, а ныне переставшая плакать мадам, — сказал я. — Скромнейший путепроходец Мэйуид посидит здесь в ожидании червей, положенных гостю, — или мне нужно повторить всю процедуру сначала?» И когда Кроссворт принесла червей, я проинструктировал ее, как нужно вас встретить. Теперь мадам ищет для вас червей, и, видя затруднения, с которыми она столкнулась и продолжает сталкиваться, Мэйуид смиренно предполагает, что она достойна некоторого уважения и заслуживает того, чтобы труд ее был оценен. Почему некоторого уважения? Потому что если другие будут вести себя с ней не так решительно, как я, она опять превратится в прежнюю Кроссворт. Такими становятся, а не рождаются. А если другие будут обходиться с ней, подобно мне, прямо и честно и будут стоять на своем, то она может исправиться навсегда. Но спросите ее сами! Она возвращается!

И в самом деле снова появилась Кроссворт, таща несколько червей — жирных червей, — и неуверенно положила их у входа. Какое-то мгновение все молчали, но потом вдруг сразу несколько кротов закричали: «Спасибо!» — и пригласили Кроссворт присоединиться, настаивая, чтобы она осталась и разделила с ними с таким трудом собранную пищу.

— Камень благословил тебя! — объявила Хизер, но никто не поощрил ее продолжать, а меньше всех Кроссворт, все еще не верившая, что принимает гостей в своих тоннелях. Испытывая нечто вроде удовольствия, она озиралась со все возрастающим удивлением. А когда Хей подтолкнул ее и сказал, что пойдет с ней и поможет набрать еще червей, поскольку скоро они понадобятся, ее счастье было полным. Разве Хей не всеми уважаемый крот? И этот крот сам вызвался помочь ей! В стремлении услужить Кроссворт чуть из шкуры не вылезла, и если порой еще срабатывала врожденная привычка поворчать и пожаловаться — «тут становится жарко» или «кто-нибудь еще мог бы помочь», — то жалобы глохли под приливом желания быть приятной.

Если первую встречу Бичена с изгнанниками, которые кротовьи годы назад нашли приют в Данктонском Лесу, можно назвать теплой, то нынешняя была еще теплее, веселее, шумнее и запомнилась еще крепче.

Хотя кроты иногда обращались к Бичену, чаще он просто молча слушал их беседу, скромно примостившись в углу, а кроты с удовольствием рассказывали и добрые, и печальные истории, иногда поправляя друг друга.

Триффан начал с трогательного повествования о том, как многие годы назад Ребекка пришла в эту самую нору, с опасно набухшими сосцами после того, как Мандрейк убил всех ее детенышей. Какая стояла тишина, когда своим глубоким голосом он описывал, как добрый Меккинс, величайший уроженец Болотного Края тех времен, подобрал одного из детенышей Брекена и Ру и принес его Ребекке!

— Я слышал эту историю от самого Брекена. Он пошел вслед за Меккинсом и убедился, что его детеныш нашел у Ребекки любовь и защиту, — рассказывал Триффан. — Брекен говорил, что малыш был на краю гибели, но в конце концов сумел пососать молока, и оба, кротенок и кротиха, выжили.

— А как звали кротенка? — спросила Тизл.

— Комфри, и не было крота более нежного и любящего из всех, кто когда-либо возглавлял систему. Он приходился мне сводным братом, и я искренне любил его, а Камень, у которого он умер, — тот Камень, что царит над широкой долиной, где лежит Вен, — назвали Камнем Комфри.

— Еще червей и еще историю! — потребовал Хей.

— Пока мадам займется первым, вы, веселый господин, примитесь за второе, — сказал Мэйуид.

Хей сказал, что не сможет растрогать всех до слез, как Триффан, разве что это будут слезы смеха, поскольку по пути в Данктонский Лес с ним самим случилась презабавнейшая история…

И эта история в самом деле заставила кротов рыдать от смеха, потому что Хей даже с грайком умудрялся сыграть шутку — и все ему сходило. После рассказа Хея все помолчали, приходя в себя, а потом Хизер предложила спеть песенку или две, которым научилась в детстве, и все согласились, что это было бы неплохо, только если там не будет упоминаться Камень и творение добра во имя его. Тогда Хизер призналась, что там действительно есть упоминание о Камне, но ведь это не ее вина, правда? И все равно…

Последовал спор, в котором Хизер горячо отстаивала свою точку зрения, пока, ко всеобщему удивлению, Кроссворт не велела ей заткнуться или убираться, по скольку она, Кроссворт, здесь хозяйка и, пока Хизер не влезла со своими песенками, всем было так хорошо!

Тогда Тизл предложила спеть песню без Камня, например о бабочках, если никто не станет возражать против ее старого, надтреснутого голоса, Боридж снизойдет исполнить басовую партию, а Хизер подтянет дискантом, в чем она мастерица.

Итак, неприятный момент миновал, и после песен на смену воспоминаниям пришли смешные анекдоты. Часы летели, и никто из кротов не упустил случая рассказать что-то свое, а Бичен даже вызвал аплодисменты, поведав им о том, что написал Спиндл о своем возвращении в Данктон с Триффаном.

Снаружи сгустилась тьма, и, когда Мэйуид предложил, а Кроссворт любезно согласилась, все решили, что можно так провести всю ночь и не спешить обратно к себе. Уханье неясыти напомнило о легенде про неясыть-убийцу, и Мэйуид рассказал ее.

Когда его повествование, замысловатое и странное, похожее на пути, которые Мэйуид прокладывал через системы, подошло к развязке, Кроссворт, заслышав на поверхности шаги, выскользнула посмотреть, что там за крот, и громкий спор наверху заглушил рассказ Мэйуида.

— Но у меня гости, ко мне нельзя! — раздался голос Кроссворт, опасно напоминающий ее прежнюю тональность.

— Гости? И я не приглашен? Я, крот, терпевший твой несносный характер так долго, что и подумать страшно? Гости? Если это правда — в чем я лично сомневаюсь, — то это хамство самого низкого пошиба, типичное для кротов Камня. А если ложь, тем хуже, и я тебя заставлю впустить меня!

— Не так громко, Доддер, а то они услышат!

— Услышат? Что услышат? — Его голос загремел громче. — Услышат правду о тебе, вот что! О твоих коварных обещаниях и бесчестном поведении. Клянусь Словом, они все услышат! Услышат, как ты обманула бедного, израненного старого крота, думавшего, что в этом проклятом лесу найдется хоть одна кротиха, в которой есть искра сострадания. И она внушила этому старому, но не совсем еще дряхлому кроту надежду, что его последние годы могут пройти не в полном одиночестве и что его нора и тоннели не навсегда покинуты кротихами!

Если пришедшие к Кроссворт кроты раньше удивлялись оказанному им гостеприимству, то теперь они удивились еще больше, обнаружив, что кротиха, известная своей неуживчивостью и сварливостью, имеет воздыхателя. Все шестеро потеряли всякий интерес к рассказу Мэйуида и, затаив дыхание, ждали, что ответит Кроссворт.

— Я никогда ничего такого не обещала, — прошипела она, стараясь говорить шепотом, но не совсем успешно, и ее шепот только добавил сцене драматизма. — Если я на что-то и намекнула хоть словечком или жестом, то это было тайно, только между нами, никто не должен был узнать об этом. А теперь весь Данктон будет смеяться надо мной, и не только…

— Да, камнепоклонница, поганая обольстительница, ты думаешь только о себе и ни о ком больше. Гости, ишь ты! Ну а теперь пришел еще один гость, и он расскажет им о кротихе, которую знал когда-то и которая дала ему надежду на счастье, — старому бойцу, служившему Слову верой и правдой, — а потом отпихнула его от себя, потому что испугалась, как бы над ней не стали смеяться! Я ухожу от тебя, Кроссворт! Я бросаю тебя! Но все же войду в тоннели, чтобы показать твоим так называемым гостям, чего стоит это фальшивое гостеприимство.

Вдруг его голос взревел еще громче:

— Гости? Я должен был сразу догадаться! Гость. Один. Самец. Так, я прав? Меня хотели обмануть! Но, клянусь Словом, прежде чем уйдет, он узнает мои когти! Нет! Не пытайся удержать меня! Я обучен убивать! И теперь я иду в атаку, вызываю его на смертный бой! Если он победит, найди с ним свое несчастье. Если он погибнет, то я все равно убью себя, и два трупа станут тебе наградой за твое коварство! Гости? Пусти меня к нему…