Полудержавный властелин (СИ) - Соболев Николай Алексеевич
Немцы торговые не обманули — недалече от высоченной Песчаной башни, в старом Русском подворье желтели свежие стены Московского торгового двора. Для его строительства пришлось потесниться и постоянно торговавшим через Ригу купцам из Полоцка и Пскова, и обжившимся в немецком городе русским ремесленникам. Ну да чего не сделаешь ради выгоды!
Новый товар с печатью Святого Георгия Победоносца заполнял немалые амбары подворья, внутрь коих Илюху с Бежихом допустили по просьбе Авраамия.
— Что смотришь, земеля? — поддел суздальца один из купеческих прикащиков.
— Дивлюсь, два года тому мы из Пскова ехали, двора сего не видели.
— Построен иждивением князей Дмитрия да Василия да гостей сурожской сотни, — важно объяснил «рижанин».
Амбар со свечами — маленькими, побольше, средними, большими и набольшими в два локтя, вязками по семь. И на каждой свече — московская печать. Амбар с мотками веревок и скрутками пахшей смолою бечевы, от тоненькой как дратва до толстой как рука. Амбар с льняными тканями. Амбар с бочками поташа. Амбар с ящиками разноцветного мыла — земляничного, мятного, с шиповником и дегтярного. Дегтем пахли и ряды бочек в соседнем амбаре. И на каждом ящике, на каждой бочке или мешке — печать с ездецом или бирка с оным.
— Как князь-Василий да князь-Дмитрий с Орденом урядились, так у нас торговля куда бойчее пошла!
И в самом деле, во двор потоком шли немецкие купцы, заезжали и выезжали повозки, забирая московский товар в обмен на ганзейский. Оттого и купцы из русских земель не пожалели обилия, скинулись да приодели поизносившихся путешественников сообразно их сану, а потом и отправили вверх по Двине с очередной вереницей лодей.
Речная дорога хороша вниз, когда можно сидя или лежа смотреть, как мимо проплывают берега. Но за эту расслабленность идучи вверх приходится платить, упираясь веслами в супротивную воду или тягая встречь течению бечевой. Илюха с Бежихом, да и Симеон тож садились с гребцами и за неделю пути набили на руках изрядные мозоли.
— Сейчас городовой мытарь подъедет, смотреть, что и куда везем, — спрыгнул на вымол купец Леонтий Клыпа.
— А княжеский?
— А нету княжеского, — весело ухмыльнулся Клыпа, — город уже год как по Устюжской уставной грамоте живет.
Полоцку, Витебску и еще десятку городов, где когда-то сидели витовтовы наместники или свои удельные владетели, великие князья даровали право самим выбирать набольших, как в Устюге-Железном. Избранные набольшие целовали крест городу и князю, за что их прозывали целовальниками, а потом ставили городского голову и тысяцкого. И все городские дела, кроме суда, вели сами. Судью же присылали от великих князей, и дела он разбирал по общему для всех таких городов Судебнику. Великие князья отдали городам и мыт, и тамгу и прочее, взамен же брали невеликий налог в казну, требовали содержать городовые полки и по первому слову выступать в поход.
Пока новый порядок только улаживали, власти избранные притирались к нанятым воям, но некоторые мелкие князья уже поступили в службу тысяцкими и занимались очисткой округи от татей.
В Полоцке отче Авраамий явился на архиепископский двор к владыке Фотию и провел там без малого неделю, приходя в себя от тягот странствия. Так что до Витебска они добрались того дни, когда Борис Мстиславич, князь Спажский, устраивал городовой полк. Как раз пришло от князей Василия и Дмитрия белое оружие устюжской выделки да пушечный наряд. Все это полагалось каждому городу, смотря по его величине, но городов-то много, а пушек пока не густо. Зато уж пушки чудо как хороши — встреченный в Витебске Илюхин знакомец из сынов боярских перешел на службу в пушкари и не мог нахвалиться. Новые орудия и легкие. И бьют сильно и далеко. И заряжаются быстро. И в том же Устюге к ним льют ядра из свиного железа или выделывают из него дроб большой и малый. И будто такими их измыслил сам князь-Дмитрий.
Илюха снисходительно слушал безобидное хвастовство знакомца, служившего ныне напрямую великим князьям, как и все пушкари. Особенно величался приятель, что поставлен старшим над гуфницей с восемью людишками, среди коих еще три сына боярских.
Головня поднял перо к свечке, посмотрел — да, пора очинять. Прогрел над свечкой, вынул ножик, срезал на горячую наискось два раза, расщепил конец и подравнял края. Попробовал на клочке бумаги — пошло ровно, не цепляясь.
Осталось самое неприятное. Илюха приладился написать все в трех коротких строчках и сделал это, сжав зубы и старательно нажимая на перо.
Из Витебска тронулись сушей на Смоленск, тоже с купцами. Архиепископ Полоцкий выдал им грамотку, по которой в Витебске для кир Авраамия сладили повозку, а Головне с Бежихом выдали по коню. Не остались в стороне и городские — наслушавшись рассказов о путешествии в латинские земли, снабдили четверку и припасом, и рухлядью, чтоб не стыдно показаться в Москве.
Но все пошло прахом на втором переходе от Витебска.
Едва уловив блеск в густых придорожных кустах и услыхав звон тетивы, Илюха мгновенно приник к шее коня, что и сберегло ему жизнь. Несколько арбалетных болтов сбили с седел купеческую охрану, и на возы из леса налетело десятка три хорошо оборуженных воев.
Молнией соскочив с бесполезного в теснине коня и выдернув саблю, Илюха рванул за рукав ближайшего из ворогов, заслонился им от второго, полоснул третьего… Кругом звенела сталь, рычали и хекали нападавшие и защитники. Снова скорее почуяв, чем заметив опасность, Илюха подсел — и острое железо сшибло с головы суконную шапку, взбив волосы. Краем глаза он увидел, как высекает искры меч, столкнувшись с саблей, отскочил, пырнул, повернулся, рубанул, поставил подножку и успел полоснуть упавшего по открывшейся шее.
На него набежали двое, он снова ловко уклонился и ухитрился толкнуть нападавшего на некстати выставленное копье татя… Но тут сзади на голову обрушили удар, свет померк, и боле сын боярский Илюха Головня в бою не геройствовал.
В себя он пришел в явном порубе, где помимо Бежиха сидели и возчики, и прикащики, и прочие спутники.
— Так власти в Литве, почитай, и нету, отчего на границе и шалят, — незнакомый голос объяснял пленникам обстановку. — Что ни день, то стычка… У нас лес рубить или хлеб жать с рогатинами да самострелами ходят. А вас-то где прихватили, болезные?
— От Витебска на Смоленск шли, — невесело сообщил Бежих.
— Далеконько литва за полоном забралась, — удивился невидимый во мраке старожил поруба. — Ну да ничего, не сегодня-завтра на них набег будет, поменяют.
Головня сообразил, что раз с ними нет владыки Авраамия и Симеона, то их наверняка держат отдельно в расчете на большой выкуп или на возможность получить за них какого важного пленника.
Спина и рука от долгой писанины уже болели нестерпимо, глаза слипались, а в голове гудело. Илюха просмотрел исчерканные листки — похоже, он за всю жизнь не написал столько, сколь за сегодняшний день. А ведь надо еще и про то, как сбегли из поруба, как добрались до Рши[vii], а оттуда до Смоленска, как никто не хотел признавать в беглецах владыку суздальского и людей великого князя, как мыкались и добрались до Москвы только милостью добрых людей…
Головня поскреб бороду, подумал и решил хоть минуточку передохнуть, но тяжелая голова пошла вниз — и он заснул за мгновение до того, как лоб со стуком впечатался в стол.
Скрипнула дверь, в горенку просунул голову великокняжеский рында, оглядел захрапевшее тело и махнул слугам за спиной. Писателя подняли с лавки в шесть рук, переложили на широкие полати у стены и подоткнули одеяльцем. Рында закрыл чернильницу, собрал листки, загасил свечку и вышел последним.
[i] Падуя
[ii] Адриатическое море
[iii] Братислава
[iv] Вроцлав, на тот момент в составе королевства Богемия
[v] Карпаты
[vi] охранную
[vii] Орша
Глава 10. Как у барина-боярина
Святые отцы нудели уже полчаса, но к сути дела так и не подобрались. Помянули все — и деда моего Дмитрия Донского, чьим иждивением был основан монастырь[i], и явление иконы Николая-чудотворца, и недавний пожар в обители, и мое благоволение к Троице и Кирилло-Белозерскому монастырям.
