Александр Рибенек - Гиблое место
Свинцов, не сводивший глаз с ножа, вдруг почувствовал сильный страх, заставивший его покрыться липким, противным потом. Он, оказывается, совсем не хотел умирать!
— Ладно! — откликнулся он. — Я подожду. Только если что, Саня, я перережу веревку!
Некоторое время ничего не происходило. Дворянкин сосредоточенно работал наверху, Свинцов ждал.
— Готово! — послышался крик лейтенанта. — Сейчас я буду тащить, а ты лезь наверх!
Веревка натянулась еще сильнее и рывками поползла наверх. Свинцов, отправив финку на месть, полез по стене, используя для опоры любой мало-мальски заметный выступ, углубление или трещинку. Пот заливал глаза, пальцы уже ничего не чувствовали, но он настойчиво продолжал ползти.
Он услышал вскрик, веревка вдруг ослабла, потом натянулась. Но, несмотря на это, Свинцов начал сползать вниз. Он понял, что Дворянкин потерял опору и в эти мгновения медленно, но верно приближается к краю пропасти, отчаянно пытаясь остановить это смертоносное движение.
В этот краткий миг он с пронзительной ясностью осознал, что будет единственно правильным решением. Да, ему очень хотелось жить, он боялся смерти, не мог представить себя мертвым. Но и тот отчаянно сопротивлявшийся человек наверху тоже не хотел умирать. Ему стоило только раз провести по веревке, — и он был бы спасен! Но тот человек выбрал спасение своего товарища…
Свинцов извлек из ножен финку и перерезал веревку. Последнее, что он увидел, — это как она лопнула, почувствовал, что его тело отрывается от стены и начинает стремительно падать в бездонную ледяную пропасть…
В следующее мгновение он ощутил себя стоящим на твердой поверхности. Открыл глаза и увидел, что стоит среди своих товарищей на том же самом месте, откуда его вырвала неведомая сила. За спиной висел вещмешок, на плече — автомат, которые, как помнилось, он скинул вниз. И только тогда Свинцов с облегчением осознал, что все виденное им было каким-то наваждением.
Он огляделся. Рядом с ним стояли все бойцы, кроме Рябинова, Краснова, Мельниченко и Смирнова. Лица солдат были каким-то растерянными и недоумевающими, и Свинцов заподозрил неладное.
— Выкладывайте, что произошло, — приказал он…
Из рассказа бойцов стало ясно, что не один он оказался в подобной ситуации. Причем, по парам…
Васнецов с Железновым мужественно боролись за спасение тонущего корабля и пассажиров, Петров с Мошновым оказались в жесточайшей рукопашной схватке, а сам он с Дворянкиным — в горах. Обстановка была разной, но ситуации — сходными. Каждый из них спасал своего напарника, как мог, до последнего, пусть даже и ценой собственной жизни. Непонятно было лишь то, для чего все это было нужно. Создавалось такое впечатление, что некто искусственно поместил их в экстремальные условия, где жизнь твоего товарища во многом зависела только от тебя, от твоего решения. Это было похоже на испытание, но кто его проводил и с какой целью? Ответ на этот вопрос он не знал, как не знал, куда подевались остальные бойцы…
Поиски результатов не дали. Пропавшие солдаты исчезли бесследно, и даже такие опытные следопыты, как Свинцов и Васнецов, не смогли отыскать хоть какие-нибудь следы.
Стремительно темнело. Идти куда-либо сейчас не было смысла, поэтому отряд принялся устраиваться на ночевку. Когда они поужинали, Дворянкин отозвал Свинцова в сторону и, стараясь не смотреть в глаза, сообщил:
— Толя, на рассвете мы уходим обратно.
— А как же Шредер с Головиным?
— Да что ты на них зациклился! С того момента, как мы вошли в эту проклятую зону, мы уже потеряли четверых. При этом мы даже не знаем, что происходит, и куда пропадают люди! Это выше нашего понимания. Кто-то или что-то планомерно уничтожает нас, а нам нечем даже ответить. Мы не знаем, откуда исходит опасность, не знаем, с чем нам пришлось столкнуться. Нет смысла напрасно рисковать людьми…
Свинцов в ответ только укоризненно покачал головой.
— Черт с вами, идите!
— А ты?
— А я останусь и завершу начатое.
Дворянкин ничего не сказал на это, только положил руку на его плечо, легонько сжал его и пошел к своим людям. Глядя на его спину, Свинцов впервые ощутил одиночество и ему захотелось завыть от отчаяния, хотя он и понимал, что они, в общем-то, правы…
Весь день Лиза шла по тропинке. Почему-то она была уверена, что эта дорожка выведет ее к цели. Сначала, как и при первом проникновении в «гиблое место», возникло ощущение, что кто-то копается в ее мыслях, но потом оно исчезло. Кроме этого, да еще гнетущей тишины, ничего необычного не происходило, если не считать ночной стрельбы. Ночью она долго бежала, пока не выбилась из сил и не упала на землю. Девушка готова была зарыдать от отчаяния, ей казалось, что она опоздала, что ее Васька лежит, прошитый автоматной очередью и умирает…
Она очень торопилась, но создавалось впечатление, что те, кого она пыталась догнать, всегда оставались на прежнем расстоянии от нее. Пару раз, когда чувство голода становилось особенно невыносимым, будто по мановению волшебной палочки перед ней вырастали кусты с малиной, полянки, полные земляники и клубники. Сильно это не насыщало, но, тем не менее, притупляло голод.
К вечеру следующего дня она выбралась на еще одну полянку. Она так вымоталась за день, что, поужинав ягодами, легла и уснула, как убитая, без снов. Не разбудил ее даже сильный крик, прозвучавший в этой мертвой тишине особенно громко.
Проснулась девушка оттого, что кто-то сильно ударил ее хворостиной по ногам. Ничего не понимая после сна, она вскочила и увидела перед собой разъяренного отца.
— Папа?
— Ах ты, маленькая гадинка! — он опять хлестнул ее прутом. — Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не шлялась с этим Васькой? Опять к нему бежишь?
Лиза сначала испугалась. Но она уже не была той девчонкой, которую можно было так просто запугать. Ее страх перед отцом кончился тогда, когда она сбежала из-под замка к своему другу.
— Да, к нему! — с вызовом ответила она.
Лиза не заметила его движения и поэтому не успела среагировать. Отец схватил ее за волосы и намотал их быстро на руку. Было очень больно, и девушка не могла даже пошевелиться без того, чтобы в голове ее движение не отдалось сильной болью.
— Отпусти меня! Слышишь, ты?
Она скорее почувствовала, чем увидела, как он нехорошо усмехнулся.
— Ты, кажется, решила мне перечить? Мне, своему отцу?.. Придется мне научить тебя слушаться старших!
Лиза слишком хорошо знала, что последует за этими словами. Если бы она повинилась, заплакала или начала молить о пощаде, отец мог бы сменить гнев на милость, хотя и в этом случае ей хорошо досталось бы. Но когда кто-то из родных перечил ему, он впадал в ярость и мог избить до полусмерти. А она именно это и сделала, потому что не хотела идти у него на поводу.
— Что тебе от меня надо? Хочешь, чтобы я отказалась от Васьки? Так вот — этого не будет! Ты можешь забить меня до смерти, от своего я не отступлюсь! Я люблю его! Понимаешь, люблю!
Отец молчал, словно ему было интересно то, о чем она ему говорила.
— Ты же погиб в сорок втором под Ленинградом! Зачем ты явился ко мне? Ты испортил жизнь маме, сведя раньше времени ее в могилу! Ты пытался решать за меня то, что я должна была решать сама! Так что же ты теперь хочешь?
— Дочка, я желаю тебе только добра! — голос отца стал мягче.
— Добра? Твое добро хуже зла! Не нужна мне твоя помощь! Как-нибудь сама разберусь!
Последние слова она уже выкрикивала в истерике. И вдруг почувствовала, как ослабла хватка, а потом и вовсе пропала. Осмотревшись по сторонам, она не обнаружила его. Лишь услышала тихий голос:
— Ты молодец, дочка! Если любишь, иди к нему. Тропинка выведет тебя, куда надо. Только поторопись — у тебя мало времени! Счастья тебе, дочка!
— Папа? — спросила она, озираясь.
Молчание было ей ответом. Лишь тропинка впереди манила, предлагая пройти по ней навстречу своей судьбе.
К вечеру Шредер совсем вымотался. Так, что даже не мог идти самостоятельно, и Головину приходилось поддерживать его, чтобы он не упал. Продвижение существенно замедлилось. После той поляны, на которой майор заметил что-то подозрительное, они сумели пройти совсем мало. Шредер все время оступался, норовил наткнуться на дерево или запнуться о какой-нибудь корень. Взгляд его остекленел, и хотя он откликался на слова Головина, было видно, что он не в себе.
В конце концов, они вынуждены были остановиться. Уже темнело, дальше идти не было смысла. Да и Шредер к вечеру стал совсем плох, перестал реагировать даже на обращение к нему Головина. Достигнув первого же места, более или менее подходящего для ночлега, они устроились на ночной отдых.
Едва только Головин отпустил его, как Шредер лег на землю и затих. Можно было подумать, что он потерял сознание, но майор всего-навсего спал крепким, беспробудным сном. Головину даже пришлось есть в одиночестве, так как все его попытки растолкать Шредера ни к чему не привели.
