Мария Чепурина - С.С.С.М.
Они помолчали еще немного. Хозяйский патефон заиграл танго.
– Люблю танго, – вдруг сказала негритянка. – Это музыка цветных. Музыка, в которой говорится о трудной судьбе и оставленной родине… Танго родилось в бедных кварталах – в точности как я. И еще его можно танцевать на какой угодно маленькой площади. Это тебе не вальс.
– И я люблю, – признался Краслен. – Вот мы, бывало, в заводском клубе…
– Так, может быть, попробуем? – Джессика соскочила с кровати.
Через секунду Краслен уже держал ее в объятиях и вел мимо кровати по крошечному пятачку. Туда-обратно, туда-обратно. Первое же болео[1] смело с тумбочки вязание, потянувшее за собой и пухлый том с опиумом для народа. Библия плюхнулась на пол. Благопристойный клубок шерсти спрятался под кровать. Время текло сладостно-медленно – Кирпичников впитывал, остро проживал каждую секунду – и вместе с тем слишком быстро, как это всегда случается с моментами, которые хочется удержать. Он бесконечно повторял свои любимые фигуры – и маленькая шоколадная ножка то ездила по его пролетарской штанине, то перекрещивалась с Красленовой ногой, чтобы сделать под ней кокетливый взмах. Негритянка понимала Краслена с полуслова, если можно так выразиться о танце, вернее – с полудвижения: такая послушная, как будто между ними уже происходило то Прекрасное, что рабочий класс считает правильным и естественным, а буржуазия лицемерно отрицает.
Когда музыка закончилась, они продолжали стоять, обнявшись. Краслен потерся головой о девушкину голову. Та ответила тем же. Губы прильнули к губам как-то сами собой…
– Ты только скажи, – попросила через несколько минут Джессика, уже лежащая без платья. – Правду говорят, что Съезд профсоюзов Краснострании принял резолюцию о невозможности осуждения сексуально раскрепощенных пролетарок?
– Конечно. И давно! – ответил Кирпичников.
Перед тем как осуществить смычку, он успел подумать, что без одежды негритянка похожа на бесстыдный бронзовый памятник Освобожденной работнице, стоящий на одной из площадей родного города.
А потом они долго-долго лежали на кровати и разговаривали. О диамате, о пролеткульте, о положении женщины в буржуазном обществе, о новых самолетах-амфибиях и обостряющейся международной обстановке. Он стал называть ее Жеся, она его – Ленни.
– А правда, что у вас до сих пор женщине невозможно поступить в институт? – интересовался Кирпичников.
– Еще спрашиваешь! Мистеры профессора считают, что наше место на кухне.
– Ох, и отыграются же на них ваши пролетарки, когда освободятся! А вот еще писали, что, мол, если негр померяет в магазине одежду или обувь, то он обязан ее купить, потому что потом ни один белый к ней не прикоснется… Тоже правда?
– Случается.
– Труд! И что, большинство ангеликанцев всерьез верует в этого так называемого «бога»? И детей крестят, вместо того чтобы звездить их, как у нас, и в церкви венчаются?
– Еще как, Ленни! Ты мне лучше вот про что скажи: правда, что в Краснострании все бесплатно? Так же не может быть!
– Не все. Только еда, униформа, услуги и продукция предприятия, на котором работаешь.
– И что, грамотность стопроцентная? И вшей почти не бывает? И прививки поголовные от оспы? И пьянства нет?
– Все правда.
– Боже мой! Какие вы счастливые!
– Мы не можем быть полностью счастливы, пока фашизм в Брюнеции бесится, а в Ангелике пролетарии страдают, – неожиданно серьезно ответил Кирпичников.
Джессика перевернулась на спину и спросила:
– А как ты думаешь, будет новая война?
Домой, то есть в ту халупку, где жили Джо с матерью, так и не сомкнувший глаз, а потому совершенно дохлый Кирпичников вернулся в полседьмого утра. Старуха еще спала. Голый по пояс молодой негр, уже намазавший лицо мыльной пеной, шоркал туда-сюда опасной бритвой о прицепленный на стену брючный ремень.
– Ну-ну, – ехидно ответил он на Красленово «доброе утро».
Кирпичников думал ответить, что сексуальные отношения суть естественная потребность современного пролетария, но счел за лучшее пока промолчать и только зевнул.
– Ложись отсыпайся, любовник, – сказал ему Джордан. – Быстрые вы, однако! Не ожидал… А я вот, видишь, бреюсь. Я теперь рабочий человек, мне нельзя плохо выглядеть! Буду по голове самого Ромберга разгуливать! Хе-хе…
– А? Какого еще Ромберга! По какой еще голове?
– Да шучу я, шучу. Я же на крыше работать буду – вот и говорю, мол, по головам ходить. Ромберг – это хозяин фабрик обувной ваксы. Его контора в Брук билдинге находится. Не одна, конечно, там много контор всяких. Фирма О’Нила, фирма Мориссона, фирма Памперса, фирма Тайлора и Кебба, потом еще строительная какая-то компания, контора нотариальная… Это я, брат, вчера на вывесках прочитал. Надо же знать, в какую компанию попадешь!
– Памперса, говоришь?.. – задумчиво пробормотал Кирпичников.
15
По взволнованной толпе, гудевшей вокруг одного из подъездов Брук билдинга, Краслен догадался, что здесь располагается еще и банк. Подойдя ближе, он убедился, что так оно и есть. Рядом с вывеской «Симсон-банк – ваша уверенность в завтрашнем дне!» был наклеен листок с напечатанной на пишмашинке скупой фразой: «Наличности нет».
– Говорят, что этой ночью подвезут сто тысяч шиллингов! – шепнула дама в шляпке.
– А мы подождем! Мы безработные, нам спешить некуда! – выкрикнул молодой парень.
– Здесь и будем ночевать! – пробасил господин в котелке и пенсне. – Разрази меня гром, если я не вырву у этих прохиндеев свои кровные денежки! И черт меня дернул купить их поганые акции…
– Обменяйте хотя бы одну! Слышите, хотя бы одну! Господом Богом заклинаю вас, слышите! – Тщедущный негр вытащил какую-то розовую бумажку и нервно размахивал ею над головой. – Одну-единственную акцию! По любому курсу, слышите?! Мне нечем кормить сына!
В дверях нарисовался испуганный клерк в клетчатых нарукавниках, опасливо оглядел толпу и сразу же скрылся. Вместо него появился другой, покрупнее.
– Господа, сохраняйте спокойствие! – крикнул он. – Деньги прибудут в ближайшее время! Впрочем, я бы советовал вам попридержать акции, ведь скоро они обязательно пойдут вверх…
– Слышали! Старая песня! – откликнулись из толпы.
– Пошел к черту со своими обещаниями!
– Давай сюда наши деньги!
– Согласно вчерашнему заявлению мистера Чертинга… – начал было клерк, но ему снова не дали договорить.
– Братцы! Вынесем-ка им дверь! – раздался из толпы бодрый голос.
Клерк не стал искушать судьбу и спрятался.
Краслен, с трудом пробившись сквозь толпу, подобрался к крыльцу. На нем располагались шкап, буфет, поставленная на попа кровать и несколько разношерстных узлов с какими-то вещами. Среди этого барахла, здесь же, на крыльце, улеглись мужчина и женщина с грудным ребенком. Судя по всему, эти новобранцы армии бездомных были выгнаны с квартиры за неуплату только сегодня и еще надеялись восстановить прежнее положение, получив с банка некогда вложенные деньги. Через окно было видно, как клерки пытаются забаррикадировать дверь с той стороны.
Вход в контору Памперса находился рядом. Оказавшись внутри здания, Кирпичников пересек отделанный мрамором холл с диванчиками и снующими туда-сюда секретаршами в узких юбках, подошел к лифтам. Нужно было добраться до восемьдесят четвертого этажа.
– Прошу прощения, мистер, – вымолвил где-то между сороковым и сорок четвертым вертлявый парнишка в малиновом кафтане, сопровождавший Краслена в путешествии наверх, – не слышали ли вы что-нибудь о сегодняшнем курсе шиллинга? Нет? А об индексе рынка? Эх, как бы сбегать да выяснить…
На восемьдеят четвертом этаже лифтер, совсем как лакей из детских книжек о царском режиме, когда-то читанных Кирпичниковым, протянул сложенную горстью ладонь.
– Прости, приятель, – сказал ему пролетарий. – Я пока еще не начал зарабатывать. Кстати, советую тебе оставить эту рабскую привычку…
Стараясь держаться уверенно, Кирпичников ступил на бобриковый пол благородного горохового оттенка. Огляделся по сторонам. По углам коридора стояли в унылых горшках пуританские фикусы, перемежавшиеся плексигласовыми банками с водой для питья, возле которых красовались стопки маленьких пластмассовых стаканчиков. Строгий ряд одинаковых крашеных дверей смахивал на роту жандармов, поставленных сдерживать напор народного гнева. «А вот и командир роты», – подумал Кирпичников и направился к единственной двери, обитой черной кожей. Он оказался прав – скромная позолоченая табличка с жирным отпечатком чьего-то пальца торжественно извещала: «М-р Дж.-Дж.-Дж.-Р. Памперс».
Краслен постучался. Никто ему не ответил. Осторожно потянув за ручку, Кирпичников обнаружил, что дверь отперта. Внутри оказался коридорчик, где толпилось человек пятнадцать негров. Никто из них не посмел подать голоса, когда Краслен взялся за ручку следующей двери, обитую на этот раз красной кожей. Она тоже была отперта. Во втором коридоре обнаружилась точно такая же картина, что и в первом, только присутствовали скамейки и просителей (уже только белых) было несколько больше – около сорока. Возле третьей, лаковой, с золотыми перетяжками, двери сидела за специальном столиком секретарша.
