А. Ренников - Диктатор мира
I. Все денежные обязательства, выданные частными лицами казенным предприятиям и обратно, пользуются мора-ториумом вплоть до 3 часов пополудни того числа, которое наступит через три полных дня после снятия с Вашингтона паралича.
Примечание. Если в этом трехдневном промежутке окажется неприсутственный день, срок увеличивается на одни сутки.
II. Договоры, заключенные между частными лицами на территории Соединенной Империи, подвергаются тем же условиям пролонгирования срока, а взыскания по обязательствам…
— Владимир… Дальше! Неофициальное!
— Сейчас… «Американец должен использовать в Вашингтоне загубленное параличом время»… «Граждане, сохраняйте спокойствие!..» «Какими способами бороться с отрастанием бороды во время каталепсии…» «Упадет ли доллар?» Вот, погоди… От петербургского корреспондента. О Софье Ивановне, Ади!
— О маме?
Ариадна хватает Владимира за руку. Дрожит.
— О маме?
— Успокойся. Сядь назад… Глубже…
— Жива? Ничего не сделали? Владимир!
— Конечно, жива. Написано: «Интервью с леди Мюллер, матерью леди Ариадны Штейн». Видишь, все благополучно.
— Господи… Господи… Наконец-то!..
— Ну, довольно, Ади, не плачь. Слушай:
«Мы посетили почтенную леди Мюллер в роскошной квартире, предоставленной ей петербургским городским самоуправлением в новом здании на Каменноостровском проспекте.
Несмотря на свой преклонный возраст, леди производить впечатление бодрой энергичной женщины, хотя исчезновение дочери и постоянное посещение официальных лиц и корреспондентов газет наложили, очевидно, на ее лицо отпечаток грусти и печали.
Когда ваш корреспондент прибыл в последний раз к леди Мюллер, у ее дома стояли несколько десятков автомобилей, принадлежавших представителям петербургского высшего света. Среди присутствовавших на приеме мы заметили: супругу товарища министра торговли и промышленности, Mrs Сидорову; директора Международного Аэробанка, мистера Цыпкина; председательницу благотворительного общества «Глаза — слепым, уши — глухим», графиню Северскую; широко известную своим политическим салоном, существовавшим до эдикта № 2, баронессу Гросс-михель и множество других лиц, ожидавших очереди в обширной гостиной.
Нам удалось беседовать с леди Мюллер всего несколько минут, так как, ссылаясь на нездоровье, почтенная собеседница категорически отказалась от всяких объяснений относительно исчезновения своей дочери.
— Каково, в таком случае, ваше отношение к Америке, миледи? — задали мы, все-таки, наводящий вопрос.
— Я люблю Америку, — отвечала леди с искренностью и трогательной простотой в голосе. — Если у России и был когда-нибудь действительный союзник, то это ваши бывшие Соединенные Штаты, ныне Соединенная Империя.
— Находите ли вы, миледи, что новый строй укрепит социальное благополучие американцев?
— Я думаю, да, — немного помолчав, ответила авторитетная собеседница. — Возможно, что количество долларов от нового строя у вас не увеличится. Но преступность в городах, без сомнения, уменьшится.
— Каково ваше мнение об наших взаимоотношениях с Мексикой?
— Я не терплю Мексику, — резко произнесла леди Мюллер. — За мою жизнь там произошло, по крайней мере, около ста революций. Если считать, что при каждой революции страна начинает идти не вперед, а назад, то, по моему мнению, Мексика скоро перешагнет обратно через Рождество Христово.
— Еще один вопрос, — сказали мы, — как вы смотрите на последние мировые события в связи с появлением Диктатора мира?
— Я не могу ответить вам на это, — уклончиво проговорила леди Мюллер.
Мы принуждены были, к сожалению, на этом закончить нашу беседу, из которой, несмотря на ее краткость, с несомненностью видно, однако, чуткое понимание леди Мюллер переживаемых ныне событий и глубокий анализ в разборе социально-политических проблем».
— Мама! Мама! — прильнула головой к плечу Владимира Ариадна, — как я рада! Как я рада! Теперь мне легче… Теперь мне легче, любимый мой!
Для спуска Владимир выбрал пустыню Такла-Макан, между Тянь-Шанем и Куэн-Лунем. Эта местность в стороне от воздушных дорог. Путь в Индию лежить западнее, через Персию и Белуджистан; воздушная магистраль на Пекин проходит через Алтай и Кобдо. Из всех пустынь мира эта пустыня в настоящее время самая глухая, заброшенная. Сахара и Аравия давно стали проезжими дорогами; вся русская центральная Азия за последние десять лет превратилась в цветущую оживленную страну; австралийский материк сейчас привлекает внимание переселением социалистов. Остаются нетронутыми пока полярные области, Такла-Макан, Гоби, некоторые острова Океании.
— Земля! Земля!
Ариадна стоит у берега Тарима, с наслаждением продавливает узкими туфельками лежащий под ногами песок. Вокруг тихо, безлюдно. Точно друзья-гиганты, защищают горизонт с севера обрывающееся в преддверье пустыни скалистые отроги Тянь-Шаня. Кое-где, в уходящих во мглу ущельях, пламенеет догорающий любовью к солнцу лиственный лес. От Тарима к востоку — блеклая степная трава дерисун. Серая галька. И холмы Курук-Тага вдали, черные круглые впадины в них, очевидно, пещеры.
Чист, недвижим воздух. Укрывшись от севера каменной крепостью, нежится на солнце Тарим, набравшись сил у предгорий, пересекая пустыню. По ночам, должно быть, холодно. Но день еще ласков. Задумчив прозрачными осенними далями.
— Какое счастье! — восклицает Ариадна, опускаясь на застывшие волны золотистых песчинок. — Никого, никого! Посмотри — и небо какое: строгое, мудрое. Не только людей… Ни одного облачка! Ни одной тучки! Мы здесь пробудем несколько дней, правда, Владимир?
— Хорошо… Если хочешь…
Владимир тоже рад спуску. Только теперь он чувствует, как устал за последнее время. Но нужно, кроме отдыха, воспользоваться случаем: снять немедленно серебряную кайму с крыльев аппарата. Если можно — счистить также синюю краску, как-нибудь изменить цвет.
Он стоит около аэроплана на приставленной к крылу тонкой металлической лестнице, отбивает края. И чувствует какое-то непонятное беспокойство. Время от времени взгляд невольно обращается в сторону холмов, где зияют пещеры, молоток бессильно опускается в руке.
— А тут нет змей? — быстро произносит Ариадна. Лицо, только что бывшее беззаботным, счастливым, вдруг становится строгим. Глаза тревожно оглядывают берег реки.
— Не знаю… — задумчиво отвечает Владимир. — Нам, во всяком случае, нужно днем держаться поближе к аппарату. А ночью лучше парить. Невысоко… Ну как? Голова уже не кружится?
Он подходит к ней, бросив на время работу, устало улыбается, садится рядом.
— Почти прошло… Только легкий туман. Поцелуй меня!
— Как я рад за тебя, мое дитя! Ты так измучилась. Побледнела. Я, сказать по правде, очень беспокоился, как бы ты серьезно не заболела. Слава Богу, теперь успокоишься, наберешься сил.
Он почему-то оглядывается, опускает голову.
— Да, мне здесь так чудесно… Посиди со мной, Владимир. Поговорим. Доскажи, кстати, то, что начал утром. Про генераторы.
— Про генераторы? Какие?
— У тебя же, на острове. Что с тобою? Ты так странно смотришь!
— Я? Нет. Ничего… Очевидно, просто реакция. От утомления. Да, ты спрашиваешь про генераторы. Да, да. Так вот, видишь ли… Первый из них, как я тебе говорил, давал для паралича нервов обыкновенную волну. Распространявшуюся, как обычно, в шаровой поверхности. Да… Им я пользовался для действия на весь земной шар. Напряжение было, конечно, градуировано. Согласно опытам: можно на час, можно на сутки… Больше 37 часов не действовало. Ади, посмотри, кстати, какая странная пещера… Самая ближайшая, у выступа. Будто не круг, а шестиугольник!
— А по-моему, круг. Ну, а второй? Владимир!
— Второй? Да, второй… Что касается второго, то он, видишь ли, был установлен раз навсегда. На постоянное расстояние. Этот генератор давал шаровую завесу вокруг Орса радиусом в 300 километров.
Владимир вздохнул, помолчал.
— Здесь у меня получалось особенно сильное напряжение. Достаточное, чтобы совершенно привести в негодность нервную ткань. Когда было нужно, конечно, я выключал эманационный конъюнктор… Выход или вход становился свободным. Между прочим, если предоставить этот аппарат самому себе, завеса смерти будет держаться около 200 лет. Пока не прекратится эманация. Наконец, третий генератор был комбинированным из двух. К генератору первому… К генератору первому…
— Владимир! Что?
— Ты не видишь? Правее солнца… На горизонте…
Ариадна поднимается. Смотрит.
— Господи! Да это птицы, Владимир!
— Птицы?
Он облегченно вздыхает, берет ее руку, целует.
— Извини… Напугал. Да, да, теперь только вижу, как у меня расшатались нервы! Две недели всего, а как будто я — и уже не я! Что-то надорвалось. Ушло. Если бы не ты, Ади, то…
