Евгений Белогорский - Хроника Аравии
Едва придя в себя от подобного коварства македонцев, защитники города самоотверженно бросились на борьбу с коварным огнем. Вода, специально выделанные шкуры, плащи и даже солдатские подошвы все шло в дело, но что было хорошо против обычного огня, пасовало против изобретения египтян. От попавшей на него воды к вящему ужасу пальмирцев огонь начинал разливаться в разные стороны. Плащи и шкуры, которыми пытались сбить пламя, сами загорались от контакта с ним, а воины, смело бросившиеся затаптывать его языки, в одно мгновение становились его жертвами.
Специальный дозорный, имевший отменное зрение, наблюдал за результатами стрельбы и голосом доносил о них инженерам. Зная силу горения огня и сопоставляя площадь поражения, они принимали решение продолжить обстрел или перенести его на другие цели.
Дождавшись когда обе створки городских ворот и прилегающие к ним стены, полностью скрылись в дыму и неудержимом пламени, командир осадных машин Гигелох изменил их прицел, и стал обстреливать городские кварталы.
Не видя конкретной цели, трудно вести прицельный огонь, но появляющиеся над стенами города столбы дыма, говорили о наглядных успехах македонских стрелков. Увидев, как горят их родные дома, многие из защитников Пальмиры, позабыв обо всем, бросились на борьбу с пожарами, самовольно оставив свои посты на стенах.
Именно этого и добивался Эвмен, приказав начать обстрел города, вопреки просьбам Гигелоха ограничить расход «божественного огня». Получив донесения от дозорных, что стены города заметно опустели, стратег приказал строить солдат и штурмовые колонны.
Под прикрытием лучников и при помощи переносного тарана, он намеривался выбить с петель полусгоревшие ворота и ворваться в город. Заиграли боевые трубы, сбоку от колонн встали знаменосцы с царскими штандартами. Крепкие руки схватили кожаные ремни, на которых раскачивался увенчанный головою барана, таран. Эвмен был готов отдать приказ о начале штурма и в этот момент, стоявшие у македонского лагеря дозорные заметили конный отряд, быстро приближавшийся к осажденному городу.
По отсутствию царского орла и по манере передвигаться, стратег сразу определил, что приближающиеся к его войску кавалеристы чужаки. Как выяснилось впоследствии, это были бедуины, нанятые советом Пальмиры для защиты города, не успевшие к началу битвы, из-за встретившегося на их пути самума.
Обнаружив присутствие македонского войска, ни минуты не сомневаясь, бедуины устремились на врага, намериваясь внезапным ударом с тыла его разгромить. С громкими криками неслись они на своих невысоких конях к штурмовой колонне, грозно потрясая обнаженными клинками.
Вместе с македонцами, их появление у стен города заметил и гарнизон Пальмиры, решивший поддержать нападение бедуинов вылазкой из города. С трудом, открыв сильно перекосившиеся от огня створки городских ворот, гоплиты Аристомаха двинулись на штурмовые шеренги врага.
Возможно, двойной удар по пехоте и позволил бы защитникам Пальмиры разбить неприятеля и снять осаду города, сражайся против них кто-нибудь другой; персы, сирийцы, или иные обитатели этих мест. Все могло бы быть, но в этот день им противостоял человек, чья полководческая звезда уверенно восходила к своему зениту.
Предвидя возможную вылазку из осажденного города, Эвмен приготовил свой контрудар, в лице катафрактов и скифов. Он хитро разместил вблизи лагеря, поставив впереди скифов, а за ними расположились катафракты. Таким образом, наблюдателю из крепости были видны только одни скифские шапки, а от любопытных глаз со стороны, изготовившейся к штурму пехоты, катафракты были скрыты лагерными палатками.
Едва только бедуины обрушились на тылы штурмовой колонны, где согласно диспозиции находились пельтеки, как засада пришла в действие. Скифы проворно разъехались в разные стороны и на опешивших от удивления арабов ринулись вооруженные копьями катафракты.
Мало кто мог противостоять могучему клину тяжелой македонской кавалерии, любимому детищу царя Александра. Вслед за своим отцом Филиппом, создавшим непобедимую фалангу сариссофоров, он создал тяжелую кавалерию способную разгромить любую армию мира. Подобно огромному ножу раздели катафракты всадников пустыни на две неравные части и принялись уничтожать их при поддержке скифов и пельтеков.
Попав под мощный пресс македонской кавалерии, кочевники не выдержали контрудар Эвмена. Скорые и ловкие в бою с наскока, бедуины не были готовы к столь сильному противостоянию. Не сумев ошеломить и обратить врага в бегство, следуя отшлифованной веками тактике, они решили ретироваться.
Забросив за спины кожаные щиты, выкрикивая угрозы и проклятия в адрес противника, всадники пустыни стали покидать поле боя, развернув своих коней. Многие бедуины благополучно спаслись благодаря проворству и прыти верных скакунов, но немало их полегло на землю от копий, дротиков и стрел летевших им вслед. Особенно досталось беглецам от скифов. Они довольно долго преследовали бегущего врага, проворно опустошая свои колчаны со стрелами.
Примерно та же незавидная участь постигла и гоплитов Аристомаха отважившихся на вылазку. Покинув крепость и очутившись перед лицом противника, они неожиданно замешкались, став решать вопрос что делать; идти на македонскую пехоту или начать громить осадные машины. В результате этой непредвиденной трудности, драгоценное время было бездарно упущено. Оставив пельтеков драться с бедуинами, гоплиты Эвмена сами двинулись на врага, а на прикрытие баллиста поскакал отряд дилмахов.
И вновь под стенами Пальмиры завязалась яростная схватка. Вновь сошлись в яростном споре две фаланги гоплитов, каждая из которых была готова биться не на жизнь, а на смерть. И вновь главное слово в этом бескомпромиссном споре сказала кавалерия.
Увидев, что пальмирцы увязли в сражении и осадным машинам ничего не угрожает, дилмахи построились в атакующий порядок и ударили во фланг противнику. С грохотом и лязгом сомкнулись македонские клещи на гоплитах Аристомаха, проверяя прочность и крепость их рядов. С каждой минутой боя все сильнее и увереннее сжимали воины Эвмена противника в своих смертельных объятиях пальмирских наемников и те не выдержали их напора, обратились в бегство.
Бросая щиты и шлемы, чтобы легче было бежать, наемники ринулись к городским воротам преследуемые македонцами. В тех местах, где огонь и дым не согнал людей с крепостных стен, защитники города пытались остановить врага стрелами и камнями, но все было безуспешно. Прикрываясь щитами, македонцы неудержимым потоком вливались внутрь крепости сквозь обугленный проем ворот.
Ничто не могло удержать в этот момент их яростного напора и заглушить их торжествующие крики. Смяв тех, кто пытался остановить их у ворот, они ворвались в город, посмевший оказать сопротивление воли великого Александра. С залитыми кровью мечами и обагренными щитами, солдаты принялись крушить и убивать каждого, кто оказался у них на пути.
От дома к дому, от квартала к кварталу шли они по прекрасной Пальмире, оставляя за собой кровь и смерть. Так дошли они до центральной площади города, где находился дворец городского совета и где разыгрался последний акт этой трагедии.
На подходе к площади, солдаты Эвмена наткнулись на баррикаду, что преградила им путь. Неказистая, она казалось, не могла надолго задержать македонцев, так как была возведенная жителями Пальмиры наспех из различных подручных средств, однако возникли трудности. Свое веское слово сказали горожане. Они засели на крышах, прилегающих к баррикаде домов, и принялись метать в македонцев бревна, камни, стрелы и черепица.
Попав под их яростный обстрел, многие из новобранцев растерялись, дрогнули и стали пятиться назад. Возник затор, что сразу же усилил число их потерь. Положение стало довольно опасным и угрожающим, но ветераны с честью вышли из него.
Образовав из щитов «черепаху», они приблизились к баррикаде и, несмотря на ожесточенное сопротивление защитников, принялись крушить столы, скамейки, кровати из которых она состояла. Ободренные их примером, молодежь последовала примеру и вскоре, последний бастион Пальмиры пал разбросанный в разные стороны.
Эвмен въехал в город, когда уже все было кончено. Медленно и неторопливо ехал он по улицам разоренной солдатами Пальмиры. Мимо домов с почерневшими от копоти стенам и с пустыми проемами окон и дверей, мимо обугленных от пожара пальм давших название городу. Не слыша ни плача и скорби детей лишившихся родителей, ни мольбы о милости женщин и мужчин, обреченных по его приказу на смерть и рабство.
Стратег остановился перед дворцом городского совета, на ступенях перед которым лежали люди, погибшие от скифских стрел, мечей аграспистов и копий пельтеков. Брезгливо переступая через распростертые тела, он подошел к дворцовой двери, сиротливо висевшей на согнутых петлях.
