София Мак-Дугалл - Граждане Рима
Прошло довольно много времени, пока поезд не остановился в Аурелиануме, и Уна проснулась с мыслью: я уснула, я совершила ужасную ошибку, они убили его. Затем она увидела мелькающую за окном голубизну и Сулиена, пододвигавшего ей через маленький столик пакет с едой. Уна недоверчиво улыбнулась ему. Да, это и вправду был Сулиен. Он снова поблагодарил ее.
— Ой, хватит, — оборвала она брата, слегка улыбнувшись.
Он разложил еду на столике: сосиски и хлеб, бутылку воды, горшочек с кроличьим мясом, тушенным с приправами, сыр. Уна ела медленно, поначалу чувствуя, что слишком устала, чтобы проголодаться, но аппетит мало-помалу возвращался к ней во время еды, к тому же все было очень вкусно.
Сулиен дождался, пока Уна закончит есть. Он не знал, о чем спросить в первую очередь.
— Ты что-то сделала с этими солдатами, — осторожно начал он, — и с людьми на реке, и с контролером.
— Почти ничего, — ответила Уна, — только то, что они могли бы сделать и сами. Просто… просто отвлекла их, ну, на минутку.
— Можешь сказать, о чем я думаю?
Уна ответила не сразу. Ей никогда и никому еще не приходилось этого объяснять.
— Нет, хотя я… нет.
— Хотя что? Значит, можешь?
— Нет, правда. Это слишком сложно. Так много всего. — Она замолчала, пытаясь сосредоточиться. — Нет. Я неясно выражаюсь. — Она снова помолчала. — Я вижу чувства. Всегда. Хотя… — Она закрыла глаза и нахмурилась. — Я могу… достать их. Вот так. А потом снова стану такой, как есть.
Она открыла глаза и вздохнула.
— Ты действительно что-то видишь? Вроде цвета?
— Нет, — Уна постаралась сформулировать это как-то иначе. Так трудно было подобрать нужные слова. — Черт, я могла бы сказать «слышу» или… иногда это бывает, как будто меняется температура воздуха. Но все равно это что-то другое.
— И еще, — она вытянула пальцы, словно пытаясь дотронуться до чего-то очень хрупкого и отдергивая руку, — там… как бы какая-то форма… будто слышишь разговор и не вполне улавливаешь слова, но все равно можешь сказать, о чем шла речь.
— Ты имеешь в виду мысли?
— Да, но не сами мысли, как я ни пыталась. Мысли о мыслях. Это не речь, не разговор. Большей частью это вообще тарабарщина. Это легко, это почти… витает в воздухе, но только как-то сложнее, и чем больше я хочу увидеть, тем труднее это становится, я ненавижу это, я не выдерживаю.
Сулиен скорее внушил себе, чем действительно вспомнил, как сестра отвечала на мысли, не произнесенные им вслух.
— Но там, под навесом?
— Это было как если бы ты просто замолчал. Достаточно было одного твоего вида. Иногда я вижу, даже специально не пытаясь, когда это что-то очень… наболевшее или когда человек не может думать ни о чем другом, и мне кажется, некоторые люди более… более прозрачные, что ли. Но так со всеми случается, разве нет? Почти каждый может это делать.
— Но ты обещаешь, что не пойдешь дальше, по крайней мере со мной?..
Уна слегка опустила глаза и ровным голосом сказала:
— Я уже так делала. На катере, пока ты еще не знал, что я там.
— Зачем? — сердито, но не слишком, спросил Сулиен. — Я хочу, чтобы ты больше так не делала, никогда.
— Пришлось, — спокойно ответила Уна, по-прежнему не глядя на брата. — Я хотела узнать, права ли я. Понимаешь, если бы я не была уверена… Понимаешь, — ее голос стих до еле слышного шепота, — если бы я не была уверена, что ты не… изнасиловал эту девушку…
Оба замолчали.
— Ладно, — с усилием произнес наконец Сулиен, — верю, пришлось.
Затем, почти помимо воли, у него вырвалось:
— А если бы и так, то… что сделала бы ты?
— Не знаю, — ответила Уна. Она сидела, крепко обхватив колено руками. Вдруг она подняла их и стала яростно тереть лицо. — Не знаю. Противно об этом думать.
— А как ты вообще обо мне узнала?
— Газетный лист. Просто обрывок. Просто твое имя, — резко, отрывисто ответила Уна и вдруг перешла на свистящий шепот. — А ты, как мог ты сделать такую глупость? Я всегда, все эти годы думала, что найду тебя, строила планы и… Но мы бы просто улизнули, и не было бы ничего подобного. Что теперь будет? Они никогда не перестанут искать тебя. А мы все время будем прятаться, потому что нам некуда идти, что — не так?
— Но я никогда не думал, что так выйдет, — запинаясь, пробормотал пораженный Сулиен. И тут же виновато вспомнил о том, как Танкорикс говорила ему, что нет ничего хуже того, чем они занимаются.
— Надо было подумать, — с горечью произнесла Уна. — Ты должен был понимать, чем рискуешь. И ради этого. Что, влюбился? — Последние слова она произнесла с отвращением.
— Нет, — слабо сказал Сулиен. — Мне так не кажется.
— Тогда зачем?.. — Голос у нее сорвался, она дрожала.
Не мог же Сулиен ответить, что Танкорикс была очень привлекательной.
— Я… прости, — беспомощно сказал он. Уна напряженно кивнула, чувствуя, что не в силах говорить. — Знаешь, я тоже всегда думал найти тебя, — сказал Сулиен. — Мы тебя искали. Где ты была все это время?
Дрожащие губы Уны чуть приоткрылись. Казалось, у нее перехватило дыхание.
— Ты искал меня? — еле слышно спросила она.
— Конечно, — Сулиен не понимал, что ее так поразило. — Я заставил Катавиния пообещать, что он купит тебя. Мы узнали, что ты работала где-то на фабрике, а потом в каком-то доме… но ему так и не удалось тебя разыскать, поэтому я сказал себе, что сам сделаю это, как только вырасту и меня освободят. Я знал, что снова увижу тебя, Уна.
— Он собирался тебя освободить? — Она выглядела все более потрясенной. — И он… он искал меня, просто так, потому что ты его попросил?
Думать о Катавинии было больно.
— Он был… — сказал Сулиен, — всегда так добр ко мне… и я не знаю, что думать о нем теперь. О, что это? Что случилось?
Уна слишком поздно постаралась смахнуть слезу, навернувшуюся ей на глаза.
— Я знала, где ты, — прошептала она. — Ты хочешь сказать, что мне надо было всего лишь войти?
Сулиен нахмурился, ничего не понимая.
— Я услышала, что Катавиний купил тебя, — пробормотала Уна. — Все слышали, ты ведь какое-то время был знаменит.
— Но ты так и не смогла попасть?.. — начал Сулиен.
— Могла! — сказала Уна. — Как только я сбежала из… из дома, я пошла туда — и стояла снаружи.
Сулиен лишился дара речи. Он протянул руку погладить сестру, но она отпрянула так яростно, что он убрал руку. Потом негромко сказал:
— Почему же ты не вошла?
— Они прогнали бы меня, это бы все испортило, — простонала Уна. — Мне было двенадцать. Тогда они узнали бы, кто я… хозяева перестали бы мне доверять, и дальше было бы еще тяжелее. Я даже подумала, что лучше мне было бы туда не ходить. Потому что я всегда надеялась, что мы убежим, а тогда было нельзя, я еще не достала деньги, и мы были слишком молоды. Я не знаю.
Он хотел обнять ее, но она отодвинулась, прижавшись к окну.
— Ты не могла предусмотреть?.. — спросил он.
Уна покачала головой:
— Тогда я многого еще не могла. Но я заглянула и уверена — ничего такого там не было.
— Да, — печально сказал Сулиен. — Если тебе было двенадцать, ничего бы не вышло.
Уна судорожно напряглась и придала своему лицу обычное выражение.
— Не важно, — сказала она, невесело усмехаясь. — Не знаю. Мне не хотелось, чтобы какой-нибудь красавчик купил меня и приглядывал бы за мной. Смотри.
Она бросила желтое удостоверение вольноотпущенницы на стол. Сулиен развернул его и почувствовал, будто его полоснули ножом, даже за мгновение до того, как он понял, что это имя было именем его матери, лицо — ее лицом. Да, именно так она и выглядела. Как многое он позабыл!
И не было проку ждать, что он испытает нечто более сильное, просто больше чувств не осталось. «Бедняжка», — сказал он, глядя на фотографию. Затем Сулиен осторожно сложил бумагу и сунул в карман. Он мог по крайней мере защитить фотографию от Уны. Потому что видел, насколько Уна презирает ее.
— Эта семья, где я работала, — сказала Уна, тщательно подбирая слова, — они продали меня, как только поняли, что ничего не смогут от меня добиться. Понимаешь? Я подумала, что они могут делать со мной все что угодно, но пусть кто-нибудь другой моет эти их лестницы, только не я, если сама не захочу. Они говорили, что я должна, но я ничего не была должна им. Вот и решила, что не буду. Они так сердились на меня. А мне было почти… приятно.
Сулиен понимал, что она имеет в виду, но было что-то во всем этом, отчего мурашки начинали бегать по коже. И пусть у него не было дара сестры, он понял: она имеет в виду, что хозяева наказывали ее, тяжко, и она из-за сущей чепухи, только чтобы все видели, выбрала наказание. Он не мог себе представить, у него не укладывалось в голове — как это можно не хотеть, чтобы тебя любили.
— И вот они продали меня, но во мне-то ничего не изменилось, и это было самое ужасное. Потом я подумала, и хорошо, что поняла, хотя проку в том было мало, что если не перестану вести себя так, то кто-нибудь может однажды прибить меня до смерти. Я так выводила людей из себя. Ну и вместо этого я изо всех сил начала стараться быть, притворяться хорошей. — Она снова усмехнулась. — А потом, мне было тогда, кажется, около одиннадцати, я начала понимать, что люди думают обо мне и чего от меня хотят, так что стало проще. Ну и они стали доверять мне, я заставила полюбить себя.
