Владимир Романовский - Польское Наследство
Все разрешилось в прохладную, ветреную, дождливую ночь. Нестор похрапывал сердито у себя в комнате прислуги (из всех комнат в доме он селектировал именно ее, она была самая маленькая — большие пространства ночью его пугали, да и вообще оказался он, Нестор, пуглив, и Хелье вынужден был рассказывать ему только совсем нестрашные сказки и истории перед сном). В спальне супругов трещали в печи поленья, Хелье, пристроившись к жене, лежащей на боку, сзади, целуя ее плечи, шею, позвоночник, и гладя ей грудь, двигался медленно, никуда не торопясь. Лучинка, чуть поводя головой, прикрыла глаза и неожиданно вывела горлом и носом ноту, которую Хелье забыл за десять лет, а теперь вспомнил. Это был не крик и не стон, не шепот, не визг, не трель — а ровное, уютное мурлыкание, невольное урчание, обволакивающее, завораживающее, только звучало оно сильнее, полнее, чем десять лет назад, и через несколько мгновений Лучинку стал трясти и кидать из стороны в сторону первый в ее жизни оргазм. Целый океан нежности, накопившийся за два месяца замужества, нашел, наконец, выход. Подождав, пока метания утихнут, Хелье выскочил из нее, повернул жену на спину, снова вошел, и она обхватила его руками и бедрами, и мурлыкание повторилось почти сразу. Несколько пиков страсти наложились один на другой, тела покрылись влагой, а когда страсти слегка утихли, Лучинка не плакала славянским плачем, не лежала на спине, глядя в потолок и блаженно улыбаясь, но выпросталась из-под мужа, повернулась на бок, приподнялась на локте, и растерянно посмотрела в глаза Хелье.
Еще через неделю молодоженов навестил Гостемил. Было в то время Гостемилу сорок четыре года, и за те десять лет, что они с Хелье были знакомы, он почти не изменился внешне — не погрузнел, не замедлился в движениях. Треугольные залысины над благородным лбом и легкая седина в светлых волосах, да несколько новых морщинок у светло-серых глаз — вот и все изменения. Могучее, большое тело сохранило изящество и гибкость — хотя теперь, как он признался Хелье, это стоило ему некоторых «весьма утомительных, но необходимых, увы» трудов — ежедневных упражнений и строгой умеренности в пище.
— Ты не представляешь себе, друг мой, — говорил Гостемил густым барственным басом, чуть приподнимая брови, дабы акцентировать трагедийность ситуации, — я, гурман старой школы, убежденный эпикуреец, вынужден отказываться от пива, свира, и даже иногда мяса! Два раза в неделю ем мясо. А приправы? Ведь настоящие приправы только к мясу бывают! Какие приправы к рыбе, помилуй? Смешно! А уж если вздумалось мне подремать после обеда, то каждый час дремы приятной вынужден я компенсировать полуторачасовыми экзерсисами. Очень утомительно. Тебе, счастливо худому от рождения, не понять моих мук.
— Тоже мне муки, — заметил сидящий за одним столом со взрослыми Нестор. — Обжирался раньше, теперь обжираться нельзя, подумаешь.
Хелье дал ему подзатыльник.
— Не дерись, — поучительным тоном заметил ему Нестор. — Вот видишь дяденька сидит, в два раза тебя больше, а не дерется. И ты не дерись.
Гостемил и Лучинка засмеялись.
— Не мешайте мне воспитывать ребенка, — сказал им Хелье.
— Что прикажет господин мой? — спросили от двери.
Все обернулись.
— А это, изволите видеть, холоп мой, прозывается Нимрод, из рода иудейска, — объяснил Гостемил.
Полный, румяный Нимрод с капризной выпяченной нижней губой, лысеющий шатен, состроил саркастическую мину и развязно поклонился.
— Вообще-то он повар, — продолжал Гостемил, — но предпочитает совмещать, и настаивает, чтобы его представляли холопом. И в этом что-то есть.
— Что же именно? — спросил Хелье, смеясь.
— Нимрод, друг мой, — Гостемил повернулся к холопу, — тут в доме наверняка отыщется кухня, а в ней какие-нибудь припасы, так продемонстрируй же умение свое незаурядное. Я тут хочу с друзьями обсудить заглазно твои недостатки.
Нимрод еще раз скептически поклонился и ушел.
— Второй год он со мной, — сообщил Гостемил, устраиваясь поудобнее на скаммеле и попутно рассматривая ногти на левой руке. — Прирожденный повар. Вникает в самую суть своего дела — ну, в этом скоро, друзья мои, вы сами убедитесь. Ну и чистит мне платье, стирает — не без понуканий, но справляется — дом прибирает. Была у меня девушка-холопка, прыщавая, неуклюжая, так Нимрод, взяв на себя заботы о хозяйстве, ее выгнал. Не без странностей он.
— Где ты его нашел?
— А здесь неподалеку. Он сам напросился, а я подумал, что будет оригинально — у всех холопы славяне, или печенеги из осевших, а у меня иудей. Ни у кого больше нет.
— А он точно иудей? — спросил Хелье.
— Он говорит, что вырос в Жидове.
— Это ничего не значит, — заметил Хелье. — А в Жидове иудеев-то осталось человек пять. Только и славы, что название. С тех пор, как печенегов потеснили, в Жидове богатые ростовчане живут.
— Ну да? — удивился Гостемил.
— Ага. Откуда у них столько денег — не знаю, может в Ростове золотую жилу нашли. А только понаехало их в Киев, дировых соплеменников, без счету. Кидаются золотом во все стороны, скупили в Жидове все дома, перестроили да перекрасили так, что в глазах рябит, да при этом лучших зодчих нанимали со всего света. Жены их ходят нарядные… — Хелье засмеялся, и Лучинка тоже хохотнула. — Такие у них поневы…
— Двойным полумесяцем, — заметила Лучинка. — Они с собой холопок водят, чтобы придерживали им поневы, если ветер.
— Точно, — сказал Хелье. — А мужчины все — в одежке такой… ну, знаешь… как будто кто-то из Консталя привез четыре разных платья, и портняжка из них сделал одно. И разговаривают громко. А к вечеру всегда — две, три драки, как минимум. И все они говорят, что они купцы, а только что-то незаметно, каким-таким товаром торгуют — никто не видел, на торге бывают только, когда покупают что-то или пьют в крогах.
— Хмм… — Гостемил задумался. — Ростов, стало быть… Эх, вот она, жизнь столичная, сколько новостей сразу. Ну, с хлебом в Киеве, как я понимаю, неплохо, а что с цирками?
— Неважно, — сказал Хелье. — Из Консталя к нам не ездят больше, местные скоморохи захирели, по большей части старое перелопачивают. Есть два новых гусляра, Михал и Сивка.
— Сивка? — переспросил Гостемил.
— Сивка очень хорош, очень, — сказала Лучинка.
— У супруги моей слабость к Сивке, — доверительно сообщил Хелье. — Проникновенный он. Так Лучинке кажется.
— Очень душевный, — Лучинка покивала. — Так у него все напевно, красиво.
— А Михал? — спросил Гостемил.
— Михал напористый, — объяснила Лучинка.
— Хитрый он, — добавил Хелье. — Выступает обычно с двумя женщинами, на три голоса, и по-моему все украдено у каких-то древних римлян… у Вергилия… не знаю. Нестору нравится.
Тем временем Нестор заинтересовался Нимродом, и пока тот хозяйничал на кухне, хорошо и подробно его рассмотрел. Поворчав себе под нос (все ему на этой кухне было не так), Нимрод быстро, но без суеты, собрал на кухонном столе какие-то овощи, мясо, специи, плошки, протвени, сковородки, горшки, развел в печи огонь, и после этого руки его стали двигаться плавно и без остановок. Все вокруг Нимрода пришло в синхронное движение — что-то он нарезал, что-то чем-то посыпал, смешивал, клал в горшок или на противень, опять резал, поправлял — нож, горшок, печь, противень, овощи, мясо, несколько капель вина, снова нож, снова мясо, отделенный от мяса жир падает в ведерко, туда же сливается слой отработанного масла, мелко шинкуется зеленый лук, вылетают из-под ножа и падают точно в горшок неестественно тонкие кружки репчатого лука, редиской заправляется утка — Нестор завороженно смотрел на действо.
Когда на противне шипело а в горшках булькало, Нимрод протер ножи (Нестор думал, что нож на кухне один, а их оказалось целых пять, и все пять Нимрод явно принес с собой — раньше на кухне таких ножей с костяными рукоятками не было), смахнул отходы в ведерко одним движением, оперся пухлыми руками о стол, и посмотрел на Нестора. Обычно Нестор, когда на него смотрели взрослые, отводил глаза и начинал сердиться, а тут вдруг доверительно сказал,
— А Крося-сорока недавно щенка нашла живого. Его топили, а он не потопился и вылез. Она его себя взяла, а гладить никому не дает.
— Ага, — сказал Нимрод, задумчиво глядя на Нестора. — Вот ты говоришь — гладить не дает. А вот Като-старший римлянам всегда говорил — «Кархваж следует разрушить», а они не верили, и Пунические Войны из-за этого растянулись на много десятков, а то и сотен, лет. А ведь неизвестно, какой бы у нас был сегодня мир, если бы тогдашние финикийцы одолели Рим. А то, что они были иудеи — ты не верь, это вранье. Хочешь пряник?
В руках Нимрода появился его персональный походный мешок. Из мешка он достал другой мешок, поменьше, а оттуда выудил пряник — такой вкусный, что Нестор решил весь мешок с пряниками этой же ночью украсть.
