Владимир Синельников - Приключения порученца, или Тайна завещания Петра Великого (СИ)
– Сколько же ты просишь за всю эту троицу? Два старика и один калека.
– За этого усатого – 1000 лир, он, видать, какой-то знатный вельможа, из благородных, можно выкуп большой за него попросить. Этот, что помоложе, здоровый, как медведь, на палубе наших пятерых положил, пока сеть не накинули, за него 700 прошу, а одноногий, кому он нужен, за него 100, эфенди.
– Я плачу 1500 за всех троих, договорились?
– Э нет, пять моряков, пять отважных рыцарей Аллаха, лежат на дне морском, а кто будет их семьи кормить, это ты не считаешь?
– А вельможа – то у тебя, какой-то не важный, усы обвислые какие-то, патлатый, седой, никто за него выкупа и не даст.
Но сзади уже напирала толпа, и, что б не упустить товар Селим пошёл на уступку.
– Ладно, 1600 даю.
Сговорились на 1700. Селим развязал пояс, достал мешочек с деньгами, отсчитал 1700 лир, затем приказал двоим из своих людей отвести покупку в свой дом.
Его дом располагался на самом верху Касьбы, части города, выросшей на крутом холме, и представляющей собой хаотично сросшиеся маленькие крепости – дома, таким образом, что вся Касьба являлась самой неприступной крепостью, не уязвимой, как для обстрела с моря, ввиду дальности расстояния от рейда, так и для морского десанта. Штурмовать дом за домом, взбираясь на 200 метровую высоту по узким, в ширину размаха рук, кривым улицам, с подземными и арочными переходами было бы занятием самоубийственным. Каждый дом имел выход к источнику воды, через хитроумную систему акведуков и хранилищ, построенных ещё во времена Помпея, подвалы для содержания пленников и жилые помещения, с бойницами вместо окон, обращёнными к морю. Эта часть города застраивалась ещё с древних римских времён, поэтому вдруг, среди мрачных крепостей, без намёка на зелень, открывается вдруг взору маленькие уютные площади, утопающие в зелени, с изящным фонтаном посередине, окружённые увеселительными домами и торговыми лавками. Потом опять унылые замки, образующие бессмысленный лабиринт из грубых, отполированных до блеска тысячами ног, ступенек узких проходов и арочных переходов. По этой – то дороге и двинулись наши пленники, медленно передвигая скованные цепью ноги и подгоняемые щелканьем бича надсмотрщиков. Селим медленно шёл сзади, попыхивая маленькой турецкой трубкой, время от времени здороваясь с проходящими мимо обитателями этого чудного и страшного мира.
Глава пятая
Разбойничье гнездо
Пленники в сопровождении эскорта молча медленно взбирались на вершину холма, пробираясь по тёмным закоулкам города-крепости. Одноногий Давыд еле волочился, постепенно отставая. Надсмотрщик исступленно хлестал его по спине, камзол был изорван в клочья, сквозь разорванное сукно проступали кровавые полосы, сил почти не оставалось. Селим немного догнал эскорт, и, обращаясь к ретивому помощнику, попросил его не усердствовать столь ретиво, дабы не попортить товар. Помощник слегка отстал, Селим, поравнялся с Давыдом и внезапно тихо пробормотал по-русски:
– Давыд, братуха, не оборачивайся, и скажи своим друзьям, что б по-русски не говорили…
Давыд вздрогнул, но не обернулся. Через несколько минут он прохрипел окровавленными губами по-немецки:
– Ребята, кажется, мы спасены, по-русски ни слова….
Савва и Алёха не оглянулись, но по походке было видно, что они поняли и зашагали чуть бодрее.
Через часа два эскорт достиг вершины холма, и они вышли на одну из зелёных площадей, подошли к маленьким дубовым воротам, вырубленным прямо в каменной стене. Ворота открылись, пленники проследовали в небольшой дворик, заросший диким виноградом. В дальнем конце дворика находилась глубокая яма, закрытая тяжёлой решёткой. Пленников подвели к яме и столкнули в неё. Они падали с двухметровой высоты, но упали на копну гнилого сена. Решётка задвинулась и всё стихло.
Зиндан был вырублен прямо в скальной породе, к низу расширялся, образуя довольно просторное подземное помещение. Когда глаза попривыкли к темноте, пленники обнаружили, что они здесь не одни. В яме сидело ещё с десяток истощённых и истерзанных людей. Слышались стоны, завывания и тихие молитвы на немецком, голландском и французском языках. Наши пленники сидели молча, не желая обращать на себя излишнего внимания. Наконец Савва промолвил по-немецки:
– Да, дела… Как же я его сразу-то не узнал, брата твоего, Давыд? Ведь он и не изменился почти. Но почему нам нельзя говорить по-русски? Ты как думаешь?
– А я думаю, что эти охранники, что нас гнали, есть русские, казаки донские, что из войска Некраса, кои с ним в Турцию от царя нашего батюшки бежали… Если прознают, что мы русские, да по царёву делу промышляем, смерти лютой нам не миновать….
К ним подполз человек, истерзанный, в рванье, бывшем, по-видимому когда-то военным камзолом, с седой всклокоченной бородой, в темноте глаза его горели смертельной тоской и голодом. Видно было, что он находится на той последней стадии истощения и физического страдания, за которой наступает полное безумие или смерть.
– Друзья, – зашептал он по-французски. «Друзья мои, ради господа нашего всемилостивейшего, хоть кусочек хлеба, я умираю, друзья мои…?
– Увы, друг мой, увы, мы и сами два дня без крошки во рту, так что в данный момент помочь вам, сударь мой, ни чем не можем. Увы!
– Друзья, вы я вижу русские, ради бога попросите за меня хозяина, у него вся охрана русские, хоть и турецкое одеты, но свирепы и жестокосердны, как сущие диаволы. Барбарейцы по-сравнению с ними просто ангелы. Господи, когда же это всё кончиться!?
– Сударь, не теряйте мужества, Помните, что сохраняя надежду и честь, вы, по крайней мере, сохраняете честь…
– Это вы ещё не изведали всей чаши страданий, поэтому так легко рассуждаете…
– Сударь, мы бывали уже ранее в плену турецком, и их обхождение знаем, так что не впервой. Что-нибудь да подвернётся, а нет, так значит на то и воля божья, за грехи наши, нам же и воздастся – встрял Алёха.
– Господа, скажите, ради бога, какой нынче год, в этом аду я потерял счёт времени, дней и ночей. Голод и побои сделали из меня животное, не способное к человеческим мыслям и чувствам, я уж не помню, кто я, откуда, только жрать и пить, да терпеть мучения, вот и все мои чувства….
– Нынче у нас октябрь месяц 1713 года, числа 26 го…, или 28 го, тож запамятовал…
– Господи, десять лет! Десять лет страданий! Как это всё можно вытерпеть?
– Позвольте сударь, а вы ведь не француз? Не так ли? А кто же вы, как ваше имя?
– Вы правы, друзья, я голландский подданный. Моё имя Курт Ван Бравур, я был капитаном на торговом судне Ост-Индской компании. Десять лет назад, по поручению господина нашего, барона фон Крафта, я должен был переправить дочь его, забыл имя уже, молодая такая, умница, чистая девушка, куда же я должен был? а, вспомнил, кажется на Яву, точно в Ост Индию, кажется… На пути в Гибралтар нас настигли эти звери барбарейцы…
– Так, сударь, постарайтесь вспомнить всё, как можно более подробно, быть может, сейчас решается ваша и наша судьба. От того, что вы вспомните, зависит и наша жизнь и свобода.
Савва весь преобразился, усы его, прежде обвислые от физического страдания, встали почти горизонтально, глаза засверкали охотничьим блеском. Он уж было приготовился к дальнейшему рассказу, но внезапно загремела решётка, сверху упала верёвочная лестница, и оттуда из мутного пятна света хриплый голос по-русски прошамкал:
– Эй, вы, там, хромой, усатый и ты, кабан, давайте, лезьте наверх, хозяин хочет с вами погуторить.
К лестнице тотчас метнулось несколько измождённых теней– Пи-и-ить, хлеба-а-а!
– Пошли вон, скоты, ужо я вас!
Наши пленники, молча растолкав голодные тени, гремя цепями, полезли наверх, к свету и воздуху, из темноты и холодного смрада зиндана.
Глава шестая
Разбойничье гнездо (продолжение)
Через час, раскованные и помытые, они уже восседали во внутреннем садике, тенистом и увитом диким виноградом, возле чистого и прохладного фонтана. На ковре были разложены диковинные фрукты, лепёшки белого пахучего хлеба, на большом медном блюде дымились аппетитные куски горячей козлятины, в венецианских бокалах поблескивало прохладное и терпкое испанское вино, в медном зелёном кувшине заманчиво булькала холодная тутовая водка. Селим (он же Семён) сидел, вальяжно облокотившись на руку, потягивал кальян, и зеленоватые клубы дыма поднимались ввысь. Сперва жадно набросившись на еду, Савва, Алёха и Давыд, крепко выпили водки, запили вином и осоловевшие и пьяные от водки, еды и перенесённых страданий откинулись на ковёр.
