Илья Тё - Евангелие от Ники
Я с яростью взглянул на Рузского. Увидев в царскую злость, Рузской в первое мгновение словно отшатнулся, однако сила противника, как это ни странно вдруг вдохнула в бывалого генерала способность к продолжению натиска. Не имевший решимости атаковать беспомощное ничтожество, каковым являлся, по его мнению, падший царь Николай, он узрел во мне зверя. Чувство опасности взбодрило его, как всякого хорошего полководца.
— Далее! — прогремел он тверже. — Положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы, о котором мы просили вас, государь, еще совсем недавно, будет бессильно что-либо сделать, так как поднявшиеся на бунт массы не будут этим удовлетворены.
Он торжественно выдержал паузу, вдохнул больше воздуха, и, наконец, провел завершающий штрих:
— Необходимо отречение Вашего Величества от престола!
Ноги мои онемели. Казалось, я ожидал этих слов, они были прямым следствием сообщения Рузского об измене, однако, неожиданно и ужасно, слова эти словно опустошили меня до самого дна. Смех и злость во мне вдруг притихли, будто пламя притушенное водой. Едва увидев Рузского, бредущего ко мне через рельсы, я почувствовал, что тут меня ждет ловушка, но только сейчас, сопоставив сказанное Рузским с моими собственными размышлениями, пришло понимание, что именно произошло.
Рузской стоял прямо передо мной и его уверенность в собственных силах, его способность говорить с Императором столь открыто и дерзко, говорила сама за себя. Спроваженный Алексеевым, я оказался на «Дне», в центре лагеря вражеских сил, в ставке штаба, подчиненного Рузскому фронта, среди сотен тысяч солдат, для которых он — повелитель. Или повелитель для них все-таки я? До момента Истории, обозначенного в энциклопедии Каина как час падения тысячелетней российской государства и, фактически, тысячелетней монархиимонархии, оставались еще почти сутки, но что это означало? Ничего абсолютно!. Мышеловка засхлопнулась уже сейчас, стальными зубьями расчленив жертве позвоночник.
Даже я, с полным отсутствием опыта заговоров и переворотов, мог бы спланировать действия Рузского. Окружить станцию всего лишь одним преданным батальоном, заранее объяснив бойцам суть действий. Перекрыть рельсы по ходу движения локомотива, чуть дальше за станцией. Наставить на поезд пару орудий прямой наводкой — вот и всего лишь. Никуда теперь я не денусь.
Не в силах сдержаться, я уперся взглядом в окно, тоскливо глядя в глаза своему отражению. «Конец», — прошептал мне тот, что глядел из покрытого изморозью стекла. Так вот о какой критической ситуации предупреждал меня Каин.
— Насколько я понимаю, — голос царя Николая казался сейчас чужим, — вы один из участников думского заговора, генерал?
— Обстановка требует…
— Отвечайте на вопрос!
Рузский засопел.
— Именно так, Ваше Величество, — ответил он сухо, — Северный фронт вам более не подчиняется. Подавление бунта в Питере — это преступление против народа. Мои солдаты не допустят братоубийственной бойни.
— Да откуда вы наслушались таких слов, генерал? — снова насмешливо спросил я.
— Это правда в последней инстанции. Народу нужна свобода!
— Даже ценой поражения в войне?!
— Войну необходимо прекратить.
— Каким образом? Вы ведь военный, Рузский, вы сами верите в то, что говорите? Каким образом можно прекратить войну желанием одной из сражающихся сторон? Только сдачей! Я могу прекратить войну немедля, если подпишу с немцами безоговорочную капитуляцию и сдам им территорию до Киева и Смоленска! Вы в уме ли?!
Но генерал был упрям.
— Тем не менее, — произнес он негромко, — согласно решения Государственной Думы, вы будете оставаться здесь до момента подписания отречения. Ни мои полки, ни вы лично, не поедете в Петроград.
— Вы безумец, Рузский. Иванов уже в Царском Селе, Алексеев стягивает части для подавления бунта со всех фронтов. Ваш заговор обречен!
Казалось, Рузский весь задрожал. Большое круглое тело его, затряслось как будто в конвульсиях — он страшно, задыхаясь, смеялся.
— Глупо, Ваше Величество, — произнес он, тряся щеками, ему было стыдно, ужасно стыдно, и он давил в себе дрожь, до боли стискивая кулаки. — Вы всегда были наивны и слепы, но не настолько же, как сейчас. Никто вас в Царском не ждет!. Вы слышите? Там нет никого! Ни одно из подразделений, выделенных Алексеевым для экспедиции в Питер не сдвинулоась с места. Это даже не измена — полкам просто не отправили телеграммы с вашим приказом, а вы не соизволили перепроверить. Только Георгиевцы, восемьсот человек отправились вслед за вами, но мои войска разоружили их в верстах двадцати отсюда, почти четыре часа назад. Иванов прибудет в Царское Село в абсолютнейшем одиночестве. Но он не разочаруется. Мы отправили его в Царское только для того, чтобы он сообщил все Императрице.
Рука моя коснулась взмокшего лба. Я провел ладонью по волосам и … молчал.
Расстегнул воротник, набрал больше воздуха, выдохнул.
Пухлое лицоКраска на пухлом лице Рузского сделалось совершеннопочти отливала пунцовымм. Горя от стыда, оОн от меня отстранился от меня, словно сгорая. стыда. Сопровождавшие его офицеры, Воейков, Фредерикс —, никто на меня не смотрел. Выражения их лиц невозможно было окружающих было передать невозможно.
— Через час здесь будут представители Думы, — продолжил Рузский сквозь заполняющий уши шум, — они привезут с собой текст отречения от престола. Вы подпишете его, государь, ибо таково решение избранных Русского Народа.
Не в силах больше выдерживать напряжение, я отмахнулся и откинулся на диван.
Как и Рузскому, мне было ужасно стыдно. Не за измену, разумеется, за собственную глупость. Сказано верно — двадцатый век, это век прогресса. Заговорщики всего лишь не отправили телеграммы верным частям, чем не ход для политического переворота? Не нужно подсыпать яд, натаскивать наемных убийц…
Господи Боже, так вот в чем весь фокус… объездная дорога на Псков, стыдливое поведение Иванова, промедление Георгиевцев в Могилеве, неожиданный вызов меня Алексеевым в Ставку, накануне спланированного в столице народного бунта — внезапно все встало на свои места. Так вот значит, как, к. Как просто! Представители Думы прибудут сюда через час с текстом отречения. Сюда, в расположение штаба фронта, в место, призванное служить самой крепкой опорой трона. Прибудут всего через час, при том, что от Питера едва ли не сутки пути. Значит — все знали заранее, следили за бронепоездом, за телеграммами, за телефонными переговорами, за каждым шагом…
Какие же молодцы. Красавцы!
— Я полагал, что избранным русского народа последнюю тысячу лет является Самодержец, — обреченно произнес я, взглянув на генерала в упор.
— Ошибались, — тускло ответил Рузской.
— Значит, теперь народ представляет сборище представителей фабрикантов и кучка аристократов, купивших себе депутатские кресла? И кто же это решил?
— Не я.
— Но это же глупость! — воззвал я если не к преданности Рузского, в полном отсутствии которой уже не приходилось сомневаться, то хотя бы к разуму, — Вы грамотный человек, генерал, вам наверняка известна одобренная прошлой Думой процедура избрания депутатов. Нынешний состав представляет от силы пять процентов от всего населения, неужели вам это не известно? О каких представителях народа идет сейчас речь? Дума — это заседание капиталов, стремящихся к власти любой ценой! Эти глупцы готовы взорвать страну в разгар войны, в тот самый момент, когда мы приближаемся к решающей схватке с агрессором. Неужели вы, Рузский, русский генерал, не понимаете этого?!
— Решаю не я, — еще глуше произнес генерал.
— А кто, дьявол вас раздери?!!
Казалось от этого возгласа, Рузский вздрогнул как от пощечины.
— Это заговор Ставки, — хрипло заявил он. — Я всего лишь пешка. Так получилось, что вы с Императорским поездом прибыли именно на Дно и миссию поручили мне. Впрочем, неважно уже, это просто слова. Комитетом главнокомандующих фронтов мне только велено задержать вас до прибытия думских.
— Ложь!
— Не верите? — Рузский нервно хохотнул. — На станции телеграф. Запросите Алексеева и командующих. А там … решайте.
***
Час спустя я нервно бродил по комнате. Никто не препятствовал, разумеется. Поезд окружили солдаты Рузского, пушки и пулеметы. Ожидали представителей Думскдумского комитета. Придворных из Свиты и атаманцев императорского конвоя пока никто не резал и не развешивал на деревьях, но соотношение сил было ясно с первого взгляда — сотню придворных невозможно противопоставить войскам огромного фронта. Многие из моих спутников еще ничего не знали. Все догадывались, что происходит нечто ужасное, но посоветовавшись с Воейковым и Фредериксом я решил не объявлять им подробности, дабы не обострять противостояние и избежать тотальной резни. Рузский не возражал.
