Василий Звягинцев - Бремя живых
Он уже начал понимать, что такое служба. Настоящая, не медицинская, где ты самый умный, а прочие начальники, с другими погонами, верят тебе на слово.
Не сам ли он недавно в гораздо менее деликатной форме разговаривал с вверенными его руководству офицерами?
– Так что, продолжим? – как ни в чем не бывало потянулся к бутылке Чекменев.
– Извините, господин генерал, – неожиданно для самого себя ответил Максим. – При данной постановке вопроса я предпочел бы поехать домой, отдохнуть, подумать. А с утра приступить к работе. Где прикажете разворачивать лабораторию?
– А где бы ты хотел? Тот домик, где ты уже работаешь, тебя не устраивает? – Чекменев, как показалось Максиму, посмотрел на него с уважением.
– По площадям и масштабу предстоящей работы – нет. Мы же на поток дело ставим. У вас на базе, в Синем доме, кажется, есть своя медчасть?
– Разумеется. И довольно приличная.
– Вот я и хотел бы, чтобы мне выделили примыкающие к ней помещения. Комнат двадцать. Оборудовать аналогично. Ну, прикажите командиру или начмеду, они знают, как без больших трудов и затрат создать нужное впечатление у простых пациентов. Кушетки, столы, шкафчики с инструментами, разные картинки и таблицы на стенах. Я потом подкорректирую в соответствии с легендой. Завтра же в районе полудня мне потребуется не менее пяти большегрузных машин и взвод бойцов, обученных переноске хрупких и взрывоопасных изделий. Заявку на дополнительное оборудование позвольте вручить вам или уполномоченному вами лицу послезавтра.
Все это Максим говорил официальным голосом, уже стоя. Чекменев наблюдал за ним с благодушным удивлением.
– И самое главное, господин генерал, в полное мое распоряжение потребуется откомандировать человек двадцать слушателей пятого-шестого курса Военно-медицинской академии. Лучше, конечно, под благовидным предлогом направить предвыпускной курс целиком, якобы для прохождения медицинской и мандатной комиссии для отбора кандидатов на какую-то специальную службу. Вещь почти обычная. Вот их я и прогоню на аппаратуре, подходящих возьму себе в непосредственные помощники, часть использую как ассистентов, втемную, а заодно и узнаем, на что годятся и остальные.
Чекменев встал из-за стола, посмеиваясь глазами, хлопнул Максима по плечу.
– Молодец, что скажешь! А некоторые со мной спорили. Нет, я в людях разбираюсь. Шашкой махать – это одно, а вот углядеть нужного человека и без всякого «верископа» сообразить, на что он годится, и делегировать ему ответственность в самых широких пределах – совсем другое. Теперь вижу – все у нас получится. Раз ты так живо в должность входить начал – не смею задерживать. Сегодня отдохни напоследок. Тебя отвезут. Домой? Или другие пожелания имеются?
– Сегодня – домой, – ответил Максим. У него действительно было такое ощущение, что только дома, в своей чуть ли не «башне из слоновой кости» он сумеет отдохнуть.
«Напоследок», – промелькнула мысль.
Отдохнуть, еще раз, будем надеяться, окончательно привести в порядок мысли, очистить совесть, если удастся, а уж завтра…
«Эй, вперед, труба зовет, черные гусары, впереди победа ждет, наливай, брат, чары…»
– Домой, конечно, Игорь Викторович. А уж утром, извольте, машину к подъезду, часиков этак в девять, раньше не нужно.
Чекменев посмотрел на него с тем выражением, с которым, наверное, смотрит художник на холст, где давно задуманная картина уже, считай, готова, осталось нанести буквально два-три завершающих штриха. Вроде ничего принципиально не добавляющих, но на его взгляд мастера – решающих. Окончательных. Без них – хорошо, но все равно не то.
– Я вас понял. Езжайте, Максим, отдыхайте. И все будет сделано в полном соответствии. Боюсь сглазить, хоть и не слишком суеверен, но если у нас получится… А!
Генерал махнул рукой с тем веселым отчаянием, с которым, по образцу всем известного поручика Ржевского, ставят на кон родовое имение. Никогда, впрочем, ему не принадлежавшее.
Глава 7
Литерный поезд князя, состоящий из мощного паровоза с прицепленными к нему двумя вагонами, долетел до Петрограда за шесть часов вне всяких графиков.
Паровоз – отнюдь не снобизм, а тоже расчет. Случись вдруг «непредвиденная» поломка на электростанции или в контактной сети, паровоз все равно доедет, даже если придется топить его заборами придорожных домов и старыми шпалами.
Полная автономность обеспечена, а скорость все равно диктуется исключительно состоянием путей, а не мощностью и современностью локомотива.
Под стеклянные своды вокзала литерный втянулся в шесть часов утра секунда в секунду.
На перроне, застеленном вишневой ковровой дорожкой, Олега Константиновича встречал караул премьерской церемониальной роты, одетый, на взгляд князя, безвкусно. Не бойцы, а какие-то кухаркины дети. Одни брюки навыпуск чего стоят!
Вы можете представить себе в парадном строю солдата в штанах навыпуск, полуботинках и кителе без ремня? А уж тем более – офицера.
Это почти то же самое, что встретить на улицах Москвы в ненастную погоду гвардейского полковника в галошах и под зонтиком. Демократия, мать вашу!
Сам он вышел для приема положенных почестей в закрытом кителе того цвета, что официально назывался «царский зеленый», в узких синих бриджах с красными кантами, высоких лакированных сапогах, левой рукой придерживая наградную шашку с анненским темляком.[38]
Стараясь скрыть брезгливую улыбку, прошел вдоль строя роты, держащей винтовки с примкнутыми штыками «на караул», нарочито резко ставя каблуки на перрон. При каждом шаге вызывающе звякали серебряные шпоры.
Оркестр играл встречный «Грибоедовский» марш. Как положено, мелодия оборвалась на полутакте, и князь принял рапорт совсем молодого подполковника, тянущегося из последних сил и слишком форсирующего голос. Похоже, тот тоже понимал вопиющее несоответствие своего и великокняжеского мундиров.
Одним взглядом, как он это умел, Олег Константинович бросил офицеру посыл: «Подожди, мол, парень, все очень быстро изменится в нужную сторону!»
И тот, похоже, намек уловил. По крайней мере, нечто такое в его лице мелькнуло.
Хорошо, значит, еще одним союзником больше. Да и как же иначе?
Господин Каверзнев, ждавший на четыре шага правее начальника Почетного караула, расцвел любезнейшей из своих улыбок. Ну просто изнывал он последние полгода, лишенный возможности лицезреть лучшего друга.
Так и мы же не против.
Сначала они обменялись рукопожатиями, а потом и приобнялись. Невзирая на оговоренную конфиденциальность, из свиты премьера сверкнули несколько фотографических вспышек.
Да и пусть, невредно, если утром появится в газетах документальное подтверждение нерушимого единства московской и питерской властей.
Кортеж автомобилей, совершив полукруг по площади, понесся вдоль Невского с подобающей скоростью, но через пару кварталов неожиданно свернул вправо, на Литейный, в сторону от обычного маршрута.
– Это так, для пущей безопасности, – пояснил премьер, – тот путь слишком уж наезжен. Если кто-то нашими планами сверх меры интересуется, пусть задумается, в Мариинский мы направляемся или сразу в Таврический[39], а то и на острова. У вас там, кажется, дача?
Князь усмехнулся в бороду. Это «кажется» – просто великолепно.
– Да какая там дача, Владимир Дмитриевич, вы же знаете. Так, домик, фамильное имение. Остановиться иногда, в случае частной поездки. Вас я туда, например, пригласить просто не могу. Стыдно. Поэтому давайте прямо в «Англетер».
Домик у князя на Крестовском острове, на берегу Невской губы был отнюдь не так уж плох, но ехать туда он не собирался. Опять же по дипломатическим причинам. В Петрограде он действительно не более чем гражданин Романов, вряд ли имеющий протокольное право приглашать к себе на квартиру самого премьер-министра великой державы.
А «Англетер» – гостиница высшего разбора, выходящая фасадом на Исаакиевский собор, памятник Николаю Первому и тот же Мариинский дворец. До сих пор знаменитая по преимуществу тем, что в первые послевоенные годы в ней повесился очень популярный тогда российский поэт. И, как некоторые национал-патриоты считают, не сам он повесился, запутавшись в алкогольно-матримониальных делах, а был злодейски убит агентами мирового сионо-коммунизма, не простившими его перехода на сторону законной власти. Ибо несколько ранее поторопился присягнуть Ленину – Троцкому и всей их камарилье, публично заявив: «Мать моя Родина, я – большевик!»
Но, как бы там ни было, гостиница настолько повысила свою популярность, что за право переночевать в пресловутом номере до сих пор берут аж сто рублей! Зато – с вручением томика стихов и альбома последних фотографий. Причем около десятка поклонников таланта пытались приспособить веревку к той самой трубе парового отопления, к которой она уже однажды была привязана их кумиром. С аналогичной целью.
