Андрей Валентинов - Око силы. Четвертая трилогия (СИ)
Виктор Вырыпаев уже открыл рот, чтобы напомнить случай с Игнатишиным, который тоже почему-то оказался «не их», но вовремя прикусил язык. Могло выйти еще хуже.
– А вообще-то рад познакомиться, – глаза бывшего комиссара блеснули. – Хорошо, что у нас в Центральном Комитете такие неравнодушные товарищи. Но, хлопцы, поберегите головы! Сейчас на любой мелочи погореть можно, время уж больно мерзкое. «Письмо к съезду» вам подбросили? Вот и делайте выводы, причем в самом практическом смысле.
Рукопожатие Николая Андреевича было такое же, как и речь – резкое и твердое.
* * *
Поручик выходил из кабинета не без некоторого смущения. Лунин напомнил ему не помянутого бульдога, а воплощенный кошмар его красного коллеги – Крокодилу, худую, злющую от голода и необыкновенно цепкую. Такой действительно не отпустит, станет рвать «до результата». Разговор временами подходил к опасному краю. Сшивая своего Голема, доктор Франкенштейн старался держать его подальше от Южного фронта, где воевал сам, а посему отправил на Польский – как раз туда, где комиссарил Лунин. Теперь ложь становилась опасной. Документы не вызывали сомнений, однако розыск живых свидетелей был для члена ЦКК несложным делом. Молодой комиссар был прав – ветер в Центральном Комитете крепчал. Однако отступаться от задуманного поручик все же не собирался.
Он тоже не признавал «гнилые компромиссы».
3
– Хорошо! Спасибо, завтра утром забегу. Спасибо! Коммунистический привет!..
Левая рука ротного, совершив сложное движение, безошибочно отправила черную телефонную трубку на место.
– А разрывной им всем в глотку, дорогие товарищи!
Сделав этот важный вывод, Семен Тулак присел прямо на краешек стола. Виктор Вырыпаев, читавший очередной документ из «обезьяньей» папки, оторвал взгляд от бумаги.
– Выпишут командировку?
– Уже! – цыганистый довольно усмехнулся. – Я по Научпромотделу боевую тревогу объявил, до товарища Кржижановского достучался. Дают командировку на двоих – и телеграмму в Шатурский уезд, чтобы содействие оказали. Ох, забегают уездные начальнички! Кстати, ты не едешь.
Батальонный лишь пожал плечами и вновь углубился в бумаги. Товарищ Зотова и вовсе не отреагировала, будучи занятой чтением газеты «Правда». Семен немного помялся, кашлянул.
– Ты, Виктор, не обижайся. Мне в помощь не умный требуется, а совсем наоборот. Чтобы вещи таскал и, если надо, мог бы кого придушить. Вроде Саши Поскребышева, который инструктор…
– Товарищу Вырыпаеву обижаться незачем, – перебил его хриплый бас. – А вот я, между прочим, могу.
Ольга Зотова отложила газету и неспешно встала. Ротный, так и не договорив, умолк, но рот закрыть отчего-то позабыл.
– Чего ж это получается, товарищ Тулак? Дискриминация по половому признаку или, может, политическое недоверие?
Бывший замкомэск оглядела комнату, погладила «ремингтон» по черному боку, затем нагнулась и без особых усилий подняла стул за ножку.
– Могу до окна добросить. И в окно тоже могу.
– Не возражаю, – одобрил альбинос, по-прежнему изучая документ.
Семен Тулак, убедившись, что помощи ждать не от кого, поспешил слезть со стола. Зотова стояла недвижно, как вкопанный в землю рельс. Массивный старый стул в ее руке еле заметно подрагивал.
– Между прочим, товарищ Тулак, меня ко всякому начальству запускать очень полезно. Поговорят со мной малехо – и добреть начинают. Я в эскадроне пленных всегда лично потрошила.
Семен обреченно вздохнул:
– Вы это… Вначале стул на место верните.
* * *
Вечер выдался неожиданно теплым. Тучи ушли, освобождая небо, и первые звезды робко взглянули на усыпанную желтыми огнями Столицу. Прожектор, установленный на одной из башен Главной Крепости, равнодушно поводил белым оком, освещая мокрый скользкий булыжник.
Поручик никуда не спешил и решил прогуляться вместе с краскомом. Не без задней мысли – хотелось кое о чем договорить. Командир РККА возражать на стал, и они, не слишком торопясь, обогнули черную громаду Покровского собора.
– Говорят, скоро снесут, – краском кивнул на неразличимые во тьме шатровые маковки. – Демонстрациям тесно.
– Не удивлюсь, – как можно равнодушнее бросил поручик.
Остановились, помолчали. Первым заговорил батальонный:
– А я, знаешь, и сам ехать не собирался. У меня завтра встреча, важная или нет, еще не знаю. Игнатишина из Цветаевского музея помнишь? Я в его фонде свой номер телефона оставил, но не служебный, а который в общежитии. Вчера позвонили. Кто-то меня очень хочет видеть.
– Револьвер возьми, – посоветовал Семен Тулак. – Рисковые мы с тобой все же ребята… Кстати, в этом деле, про амеб которое, упомянуто постановление ЦК по науке от января 1920-го. Якобы секретное. Слыхал о таком?
– Читал, – усмехнулся Виктор Вырыпаев. – В одном из документов есть упоминание. Постановление от 20 января 1920 года «Об осуждении практики злоупотребления некоторыми видами научных работ».
– Ну и название, язык сломать можно. Как ты его запомнил?
– А у меня память тоже фото… фотографическая. Ну, будь готов!
– Всегда готов!
4
Револьвер, табельный «наган», бывший батальонный сдал при демобилизации вместе со всем прочим стреляющим железом. Последние полгода службы он таскал с собой целую коллекцию – от весьма популярного на фронте «германца» – «маузер номер два» 1908 года, до куда менее известного японца «хино». Поразмыслив, Виктор из всего этого богатства оставил себе «браунинг» 1900 года, легкий, удобный, практически безотказный, к тому же высочайше рекомендованный офицерам армии и флота для ношения вне строя. С регистрацией проблем не было – членам РКП(б) не только разрешалось, но даже предписывалось иметь личное оружие.
Теперь пистолет лежал во внутреннем кармане. Чтобы извлечь его оттуда, достаточно было расстегнуть один крючок на шинели.
– Алло? Барышня, благоволите номер…
Как все предусмотрительные люди, Вырыпаев обеспокоился всеми возможными мелочами. На службе был взят отгул под вполне приличным предлогом – необходимостью визита к лечащему врачу. Разрешение на оружие Виктор захватил с собой, равно как «непробиваемое» удостоверение Центрального Комитета. Для пущей перестраховки телефонировал он из общежития, но не своего, а соседнего.
Номер телефона Вырыпаеву продиктовал коллега покойного Игнатишина. Звонить было велено между десятью и одиннадцатью утра.
Соединили сразу, и батальонный принялся считать гудки. Второй… пятый… седьмой. Щелчок. Он ждал привычного «Слушаю» или «Алло», но трубка молчала. Подождав немного, альбинос попробовал сам:
– Алло! Здравствуйте, мне по этому телефону…
– Здравствуйте!
Голос был женским. От неожиданности Виктор даже не сообразил, кто с ним заговорил – девушка или старуха.
– В музее вы назвали свою фамилию…
– Вырыпаев, – заторопился батальонный, – Виктор Ильич Вырыпаев.
Он хотел было назвать и место работы, но вовремя сдержался. Поминать по городскому телефону Центральный Комитет было небезопасно.
– У вас должна быть особая примета.
Кажется, та, что на другом конце провода, не слишком молода. Или, внезапно подумалось, после серьезной болезни.
– Так точно! – альбинос невесело усмехнулся. – На лице справа. А еще у меня белые брови, на мне офицерская шинель и фуражка. Но если вы изволите назначить встречу, то имейте в виду, что Столицу я знаю плохо.
Трубка вновь умолкла. Виктор хотел предложить рандеву на одном из вокзалов, где легко укрыться от чужих глаз, однако неизвестная заговорила первой.
– Возле Ваганьковского кладбища. Напротив входа, где продают цветы и венки. Через час быть сможете?
Виктор вспомнил забитые людьми столичные трамваи, затем прикинул, что лишний червонец на извозчика у него найдется, и решительно выдохнул.
– Буду.
В хитросплетениях улиц и переулков Столицы Виктор действительно разбился скверно. Однако о городе знал немало – читал, а еще больше слышал. По странному совпадению пару дней назад ему рассказывали именно о Ваганьково. Сосед по коридору, молодой «опер» из уголовного розыска, пригласил на прощальную вечеринку по случаю грядущего переезда в отдельную комнату ведомственного дома. Пили крепко, трепались обо всем подряд. Сыскарь, приняв свои законные, принялся рассказывать жуткие байки из столичной криминальной жизни. Ваганьковское кладбище поминалось им постоянно, даже чаще, чем легендарная Хитровка.
«На базарчик, который у входа, попадете – ничего не покупайте. Там все из могил, даже мясо в пирожках. И на самом кладбище осторожней будьте, не то пирожками станете».
