Тренировочный день 4 (СИ) - Хонихоев Виталий
— Чего ржешь? — настороженно оборачивается Лиля, оборачиваясь и надевая лямки бюстгальтера на плечи, заводя руки за спину: — это ты надо мной смеешься, Полищук? Признавайся!
— Да так, анекдот вспомнился. — Виктор откидывается на подушку, созерцая картину «одевающаяся нимфа из местной волейбольной команды»: — это когда в Англии, в клубе один джентльмен рассказывает — знаете, какой случай со мной вчера произошел? Стук в дверь, я открываю, а на пороге юная красавица, вся промокшая под дождем, вода с бедняги так и течет. Вся замерзла и дрожит. Ну конечно же я пригласил ее в дом и предложил ей горячую ванну и теплую пижаму. Но она все еще дрожала, и я конечно же налил ей бокал бренди и усадил у огня. И тут она говорит «знаете, сэр, мне все еще холодно», скидывает с себя пижаму, и совершенно голая садится ко мне на колени и прижимается всем телом. Клянусь, джентльмены, не пройдет и полгода, как эта юная леди будет моей!
— Смешно. — говорит Лиля, натягивая трусы: — если это намек, Полищук, то я согласна. Я ж не зверь какой. Просто мне с парнями… ну не получается у меня. Я в какой-то момент паниковать начинаю и… ну плакать. Извини. Мне Маша нравится, а ты Вить — очень хороший друг. Влечения у меня никакого к тебе нет, но, если тебе что надо — ты скажи. Сделаю что смогу. Хочешь, «голландский штурвал» сделаю? Меня Алена научила!
— Да? Ладно, с этим мы что-то придумаем. — зевает Виктор: — правда мне придется теперь сперва успокоиться, прежде чем по коридору вот так идти. С торчащим впереди бивнем, как у носорога.
— Это же не рог. — наклоняется Лиля: — там же не кость? Или кость? Точно кость? Показалось что очень твердое что-то…
— Как сказал профессор анатомии молодой студентке — то что это кость вам показалось, ну а с размером… просто повезло. Ладно. — Виктор откидывает одеяло и садится на кровати: — как бы не хотелось испытать твои, Бергштейн силы в освоении науки непристойностей от Масловой, но и правда вставать пора. Только одна просьба, Лиль, прикрой свою анатомию пожалуйста, а то у меня и так утренний стояк, а тут еще ты в неглиже…
— Хорошо! Как скажет господин! Наступило утро и Шахерезада прекратила дозволенные речи. Пойду на кухню, там мне чай с лимоном и сахаром обещали… — Лиля сгребает остатки одежды в кучу и выскальзывает за дверь. За дверью слышится восторженный писк и возмущенный возглас тети Глаши — «Катька! Прекрати бегать по коридору и… ой!». Судя по всему, тетя Глаша и Лиля встретились. Ну а с Катькой в коридоре любой сталкивается, она как электрон, частица-волна, везде и нигде.
Виктор только головой покачал, собрал в кучу все свои мыльно-рыльные принадлежности и неспешно поплыл в умывальную, про себя подумав, что эта Лилька — словно шаровая молния с утра. Вот если весь объем Лили наполнить нитроглецирином, то согласно расчетам — нужно четыре таких объема чтобы выделилась вся Лилина энергия. А это если в тротиловом эквиваленте, то примерно тонна. Бам и нету коммуналки.
В умывалке перед зеркалом стоит Светлана, с белым вафельным полотенцем, перекинутым через шею, в серой футболке, пижамных штанах и тапочках системы «ни шагу назад». Она разглядывает свое лицо в зеркало под разными углами. Рядом с Светланой переминается с ноги на ногу и ее подруга Марина, она вытирает лицо полотенцем и оборачивается.
— Доброе утро, Вить. — говорит Марина: — уже встал.
— Я-то да. А вы куда? — удивляется Виктор: — у вас же выходной сегодня.
— А мы в город. — говорит Марина: — решили пораньше встать, чтобы времени не терять, говорят сегодня в ЦУМе сапоги выбросят, попробуем очередь занять пораньше, глядишь и получится что урвать, мне сапоги нужны. И Светке тоже. Любовь приходит и уходит, а обувь классная нужна.
— Это не моя идея. — тут же открещивается Светлана и зевает: — я бы еще массу подавила, минут так шестьсот. Это все Маринка, она у нас бодрая как Феррум Кнопка.
— Кстати, вы же с Лилей знакомые еще по школе? Подруги детства? — кивает Виктор, становясь рядом со Светой и выкладывая свои принадлежности на фанерную полочку. Когда-то эта полка была стеклянной, но хрупкие вещи в коммунальной квартире живут недолго. Так что теперь вместо стеклянной полочки под зеркалом была фанерная плашечка, покрытая разводами от мыльной воды. На нее он и выложил коробку с зубным порошком, помазок, мыло в синей пластиковой мыльнице и наконец опасную бритву.
— Ну я бы не сказала, что мы с Бергштейн прямо подруги-подруги. Ее порой слишком много бывает, если ты понимаешь, что я имею в виду. — говорит Светлана, заканчивая изучать свое лицо в зеркале: — но иногда с ней весело время провести. Учились мы в разных классах, просто школа одна была.
— А мне Лилька нравится. — выдает Марина: — тебе Витька повезло с ней. Не вздумай ей изменять, слышишь!
— Началось. — говорит Виктор, становясь к раковине: — она, кстати, на кухне сейчас. Если хотите поздороваться…
— Кто на кухне? — не понимает Светлана.
— Лиля. Она за мной зашла с утра, потому что выезд у школы. Все вместе собираемся и…
— Гдэ этот джигит⁈ Гдэ этот красавчик? Гдэ этот орел⁈ — в умывальную врывается Гоги и обнимает ошалевшего Виктора за плечи, отстраняется, смотрит на него и снова прижимает к груди: — вах, красавчик! Орел! Джигит!
— Мы вам не мешаем? Можем выйти. — поднимает бровь Светлана, Марина кивает и добавляет, что она тоже может выйти, чтобы не мешать проявлениям мужской любви и всему такому.
— Да вы не понимаэтэ! — от волнения в голосе у Гоги прорезается сильный грузинский акцент: — Батор же с утра к нэму в комнату зашел, а там… вах, картина маслом! Наконец Комбинат все-таки трахнул Железного Кайзера! У меня слезы, клянусь! Кайзер в постели у Витьки! Вах, красавчик, одолел немецкую военную машину! Прямо грудью под танк! Герой!
— У меня не комната, а проходная… — бормочет Виктор, высвобождаясь от крепких объятий Гоги Барамовича и твердо решив все же взять с собой этот чертов пистолет, потому что его комната давно уже не является приватной территорией. И потом, он же дубликат ключа Марине дал, а она со Светой собирается на танцы, парней искать, а вдруг найдет кого и в комнату приведет? В смысле — если найдет, то уж обязательно в комнату приведет.
— Погоди! Тпру! Стой! Гоги Барамович, я не поняла… — поднимает руку Марина как примерная ученица на уроке: — то что Батор с утра пойдет к Витьке плакаться, это мне сразу ясно стало. Но насчет какого-то фашиста в постели у Витьки…
— Не было никакого фашиста. — вздыхает Светлана, и вешает полотенце на плечо: — Гоги говорит, что Лилька у Витьки в постели с утра проснулась, а Витька нам тут горбатого лепит, что она якобы «с утра за ним зашла» и на кухне кофе пьет.
— Ей кофе нельзя, врач запретил. — говорит Виктор, набирая холодную воду в подставленные ладони: — а Батор — трепло. И когда он все успел растрепать?
— Рано или поздно все тайное становится явным. От коллектива ничего не утаишь. — говорит Гоги Барамович: — и… Вах, а чего скрывать-то? Это дурные поступки скрывают, а подвигами нужно гордиться! Это же победа всего Комбината! Все болельщики «Металлурга» тебе теперь выпивку поставят, Вить!
— Мужики. — качает головой Марина: — вот как вы можете так рассуждать? Это любовь, интимное чувство между двумя людьми… а если бы Лилька вас услышала? Вы бы ее чувства ранили… Светка скажи им!
— А чего Светка сразу? — пожимает плечами Светлана: — это ж Лилька. Ей всегда было на общественное мнение плевать. Знаешь как она в школу ходила? Половину головы выбрила и ходила. Юбку срезала почти под попу, уши под серьги первая проколола, причем на левом ухе сразу три дырки сделала. У Лильки принципы простые — стыд глаза не выест, брань на воротах не виснет и это как его… безумству храбрых поем мы песню. Она ж буревестник как в том стихотворении. А ты, Марина — глупый пингвин, который робко прячет…
— Обзываться с утра будешь⁈
— Витька! Ты чего так долго? — в дверях появляется Лиля, уже одетая. В руке у нее белая фарфоровая чашка, а за спиной маячит Батор с обалдевшим лицом.
