Егерь: заповедник (СИ) - Рудин Алекс

Мы с генералом познакомились несколько лет назад, когда он приехал в Черемуховку на охоту.

Я не ждал ничего хорошего от приезда генерала. Представлял себе важного чина в окружении многочисленной свиты — вечно всем недовольного.

Но Георгий Петрович Вотинов оказался очень простым человеком. Бывший фронтовик, умнейшая голова, и очень внимателен к людям.

Мы сразу подружились. Генерал еще не раз приезжал в Черемуховку, да и я бывал у него в гостях, в Ленинграде.

Там генерал случайно узнал мою тайну.

Узнал, что я живу вторую жизнь.

Смешная вышла история.

Внимательный Георгий Петрович заподозрил, что я — не тот, за кого себя выдаю. Как он сам мне потом сказал — принял за шпиона. И сломал голову, пытаясь понять, что шпион делает в глухой деревне Ленинградской области.

Чтобы выяснить это, генерал пригласил меня к себе в гости и познакомил со своим другом. Друг оказался психотерапевтом, который, к тому же владел техниками гипноза. За разговором он загипнотизировал меня и вызнал мою тайну.

Мне они признались в этом намного позже. У нас тогда вышел неприятный разговор.

Какое-то время мы были одержимы идеей предотвратить надвигавшийся развал страны. Но поняли, что это не в наших силах.

Сколько мы тогда думали, какие искали варианты! И всегда выходило одно — чтобы что-то изменить, нам придется сказать правду. В эту правду мало кто поверит. А те, кто поверит — используют ее в своих интересах только и всего.

И тогда мы решили просто жить. И постараться помочь самым близким.

Вот и настал момент, когда близкому человеку нужна моя помощь.

— Федор Игнатьевич, ты собираешься в сельсовет? — спрашиваю я.

Председатель молча качает головой.

— Ну, что ты раскис? — строго спрашивает его Мария Антоновна. — Федор!

Я вижу, что ей очень обидно за мужа.

— Ну, и снимут тебя с должности, — говорит она. — Ничего. Будешь пенсию получать.

— Дай мне ключ, Федор Игнатьевич — прошу я. — Надо позвонить.

Я не говорю Федору Игнатьевичу, кому собираюсь звонить. Не хочу обнадеживать его раньше времени.

А сам председатель не спрашивает. Газетная статья оглушила его, как взрыв.

— Федор Игнатьевич отдает мне ключ от сельсовета.

— Только ты не пей больше, — прошу я его. — Не усугубляй ситуацию.

Других слов у меня пока нет.

Поэтому я молча выхожу за калитку и иду к сельсовету.

Кабинет председателя кажется мне покинутым. Я понимаю, что никогда не бывал здесь в отсутствие Федора Игнатьевича.

Кажется, все на своих местах, но самого важного не хватает.

Нет человека.

Я подтягиваю к себе телефон и снимаю трубку. Набираю номер квартиры Вотинова, косясь на настенные часы.

Восемь часов утра. Обычно в это время генерал собирается на службу.

Несколько долгих гудков, и вот на том конце провода снимают трубку.

— Алло, — говорит сочный баритон.

Он не похож на хрипловатый голос Вотинова, но кажется мне знакомым. Секунда, и я вспоминаю.

Это Беглов. Тот самый психотерапевт, который узнал мою тайну. Друг Георгия Петровича.

— Владимир Вениаминович? — спрашиваю я.

— Кто это? — удивляется баритон.

— Это Андрей Синицын, помнишь?

— Конечно, Андрей Иванович. У тебя что-то случилось?

— Случилось, — честно говорю я. — Мне нужно срочно поговорить с генералом.

— У него сейчас врач. Я могу ему передать, зачем ты звонил. Или перезвони минут через тридцать.

Я неожиданно думаю, что так даже лучше. И рассказываю Беглову о газетной заметке.

— Что за газета? — деловито спрашивает Беглов.

— «Ленинградский комсомолец».

— А, эта дрянь! Знаю я их главного редактора.

В голосе Беглова я слышу отвращение.

— Можешь помочь, Владимир Вениаминович? — спрашиваю я.

— Могу, — не колеблясь, отвечает Беглов. — Это и в моих интересах тоже. Как фамилия этого Глеба?

— Я не уверен, что статью написал он, — честно говорю я. — Только предположение.

Беглов коротко смеется.

— Ты забыл, где я служу? Выясним.

— А что с генералом? — спрашиваю я.

Голос Беглова становится серьезным.

— Непонятно, — с досадой говорит он. — Кашляет, слабость у него. Три недели пролежал в больнице — врачи только руками разводят. Напичкали его лекарствами и выписали домой.

— Может, показать его Трифону? — предлагаю я.

Беглов на секунду замолкает. Потом говорит:

— Черт, как я сам об этом не подумал! Андрей Иванович, а ты можешь это устроить? Надо срочно. Понимаешь, пошел слух, что нашего генерала хотят по состоянию здоровья отправить на пенсию. Медкомиссию ему назначили.

— Могу, — не колеблясь, отвечаю я. — Когда он приедет?

— Послезавтра, — сразу же говорит Беглов. — И я вместе с ним приеду. Одного его сейчас отпускать нельзя. Найдешь, где нам разместиться?

— Все так серьезно? — спрашиваю я.

— Очень, — подтверждает Беглов. — Андрей Иванович, мы приедем на электричке. Не хочу брать служебную машину. Сам понимаешь — не надо, чтобы кто-то знал, зачем мы к тебе едем. Пусть думают, что мы просто решили прокатиться за грибами.

— Хорошая идея, — говорю я. — Грибов в этом году много.

Частые дожди сделали свое дело — грибы высыпали по всему лесу. Старики и мальчишки собирали их прямо за деревней, таскали полные корзины подберезовиков и лисичек.

— Вот и отлично, — говорит Беглов. — Значит, едем к тебе за грибами. Сможешь нас встретить?

— Конечно, — говорю я.

— А с газетой я улажу сегодня же, — обещает Беглов. — Сам поговорю с редактором. Продиктуй-ка мне фамилии охотников и туристов, которые были на картошке.

— Зачем? — спрашиваю я.

Беглов смеется.

— Потому что одного опровержения будет недостаточно. Сделаем серию статей о хороших советских людях. Андрей Иванович, как хорошо, что ты догадался позвонить! Прямо надежду дал. Я уже не знал, что делать с генералом. Врачи советуют ему на море съездить, в санаторий. А он упирается. Не поверишь — в депрессию впал! Ругается, ворчит.

Я качаю головой. Все это совершенно не похоже на Георгия Петровича.

— Нельзя ему на пенсию, — с горечью говорит Беглов. — Но это между нами, ладно?

Мы прощаемся, договорившись встретиться на вокзале послезавтра. У меня словно камень падает с души — если Беглов обещал помочь, значит, все будет в порядке.

Но какой надо быть сволочью, чтобы написать такую подлую статью? И ведь представил все так, будто сам был на картошке.

Я снова вспоминаю слова Тимофеева. Черт, он опять прав! Если бы я сразу дал ход протоколу, который составил на Глеба — из газеты его точно бы вышибли. И не было бы проклятой статьи.

Нельзя давать шанс подлецам, вот что. Гадину надо давить сразу.

Я закрываю за собой дверь. Обхожу здание и заглядываю в опорный пункт милиции. Там никого, на двери висит замок.

Получается, Павел еще не вернулся из Ленинграда? Ничего себе! Загулял, парнишка молодой, в красной рубашоночке.

Я улыбаюсь, вспоминая вчерашнюю встречу с волосатыми хиппи в ленинградской подворотне. И пышечную, и «Травиату».

Как же отлично мы погуляли!

Надо передать Катерине Худояровой лекарство для Степана Владимировича, вспоминаю я. И предупредить Трифона о том, что послезавтра приедет генерал Вотинов.

Я иду в медпункт. По улице старуха Кокшенова ведет на веревке козла Ваську.

— Доброе утро, Тамара Николаевна, — говорю я.

Кокшенова сурово кивает:

— Доброе утро.

Ее сухое лицо похоже на потемневший от времени иконописный лик.

Васька при виде меня наклоняет рогатую голову, воинственно трясет бородой и угрожающе мычит.

— Иди, ирод! — говорит ему Кокшенова, дергая веревку.

Трифон сидит за столом и заполняет карточки пациентов. Он похож на цыгана — темные глаза, черная курчавая борода с сильной проседью.

— Привет, Андрей! — кивает он, не отрываясь от бумаг. — Я сейчас, погоди минуту.