Цви Прейгерзон - Неоконченная повесть
Шоэль отчитывается подробно и обстоятельно, особое внимание уделяя литературе. Казалось бы – зачем? Кому теперь нужны эти цифры? Какая разница – те или иные лекции здесь прозвучали и сколько их было? Ведь еще час-два, и присутствующие разойдутся навсегда в разные стороны, каждый своей дорогой. Сотрется из памяти все – в том числе и данные из этого потрепанного блокнота…
Но Шоэль упрямо доводит свой отчет до конца и хочет сказать еще несколько слов от себя. Он глубоко убежден, что еврейская молодежь не вправе стоять в стороне, пока белополяки, Петлюра и другие бандиты продолжают уничтожать евреев.
– Мы должны присоединиться к большевикам, чтобы воевать против наших убийц, – говорит он. – И я, Шоэль Горовец, иду добровольцем в Красную армию.
После того, как каждый из участников высказал то, что было у него на сердце, настала пора расходиться. И тогда «Дети Сиона» поднялись со своих мест и тихо запели на иврите гимн своей далекой, незнакомой, но такой родной страны. Они пели приглушенными голосами – без дирижера Шахны Марковича, когда-то руководившего хором, без принявшей мученическую смерть Фани Шмуэлович-Штейнберг, всегда так некстати фальшивившей, без многих своих братьев и сестер, вырванных из общего хора смертью или судьбой.
Но вот гимн, спетый двенадцатью едва слышными голосами, смолк и растворился в стенах, пропахших кислыми щами, котлетами и табачным дымом. Из дома выходили осторожно, крадучись, по одному. Но уже на пороге расходящихся молодых людей вдруг остановил взволнованный Миша Зильбер-Каспи.
– Друзья! – произнес он, и глаза его увлажнились. – Давайте поклянемся: что бы то ни случилось, мы никогда, никогда не изменим своему народу и своей земле!
И они принесли эту торжественную клятву друг другу и самим себе.
А на улице ждала весна – голубая пора, золотое время. Гудели телеграфные столбы, свистел ветер в проводах, шли по ним тревожные вести, проклевывались внизу нежные зеленые ростки. Бездомные собаки кувыркались в молодой зелени, оставляли на столбах свои подробные отметки. Щедрое солнце улыбалось всем, ласкало каждый росток, каждую ветку, каждый камень. Бежали один за другим дни Омера[75]. Подошло к концу обучение Шоэля и его друга Миши Зильбера в бывшей городской гимназии, ныне Трудовой школе второй ступени.
На юге страны продолжала греметь гражданская война. В январе 1920 года перешли в наступление белополяки. В марте численность их армии достигла семисот тысяч человек. В апреле они заключили союз с Петлюрой, а 7 мая захватили Киев. По городам и местечкам вновь прокатилась волна страшных погромов – в Чернобыле, Ржищеве, Житомире, Бердичеве и по Винницкой области было растерзано около четырех тысяч евреев. Эти печальные новости еще больше укрепили Шоэля в его намерении записаться добровольцем в Красную армию.
Но Фейга решительно воспротивилась планам сына. Какая мать согласится послать своего сына на бойню? Она настаивала, чтобы Шоэль продолжил учебу в высшем учебном заведении. Не для того вся семья приносила такие жертвы в прошлом, чтобы сейчас он отказался от высшего образования, которое может обеспечить будущий достаток и нормальную жизнь. Йоэль не вмешивался в эти споры, не желая оказывать давление на Шоэля. Он понимал, что двадцатилетний парень имеет право самостоятельно выбрать себе жизненную дорогу. К тому же Шоэль проявил неожиданное упрямство. Когда-то он уже послушался мать, уехал из Одессы – и что из этого вышло? В начале июля Горовец-младший вступил в Красную армию, и был зачислен в 14-ю дивизию в качестве санитара стрелкового полка. В этом можно усмотреть знак свыше: сын шел по стопам своего отца! Как раз в это время Красная армия вела ожесточенные бои с белополяками и примкнувшими к ним петлюровцами.
Линии фронта как таковой не существовало. Для Гражданской войны была характерна иная тактика, не похожая на позиционные окопные противостояния Первой мировой. Здесь использовались кавалерийские атаки; всадники и тачанки совершали стремительные наступательные маневры и столь же быстро отходили. Подразделение Шоэля часто меняло позицию. Это предъявляло особые требования к мобильности санитарных служб: нужно было не только оперативно подбирать пострадавших и предоставлять им первую помощь, но и заботиться об их своевременном перемещении в санитарных обозах и поездах, о переводе тяжелораненых в ближайшие тыловые госпитали. Ранеными занимался врач Николай Семенович, командир Шоэля – усталый человек лет сорока с заметными залысинами. Специалист по внутренним болезням, на фронте он переквалифицировался в полевого хирурга.
Трудное лето провел Шоэль на дорогах Украины. Вот вереница телег везет тяжелораненых на железнодорожную станцию. Шуршит на запущенном поле подсыхающая трава, где-то наверху, в небесной синеве, радостно поет жаворонок. Налетает теплый ветерок, ласкает лицо, играет с колосьями, кустами и деревьями, и так же неожиданно улетает восвояси. Из-под прикрытия домов на околице городка выходит обоз, медленно тянется через повисший над рекой мост. Слышится цоканье лошадиных копыт по дощатому настилу. Нещадным зноем палят солнечные лучи, спины лошадей взмокли от пота. Ох, бродячая и беспокойная жизнь! Только вечер принесет прохладу, пропитанную запахом сена, на западе погаснет цветная гамма лучей, выступят первые звезды. А пока… пока еле-еле тащатся усталые обозные клячи.
Миновали летние месяцы – кровавые и безжалостные, наполненные непрерывной стрельбой, канонадой, стонами, перевязками, слезами больных. Перед Шоэлем расстилались прекрасные поля Украины, ее города и местечки, залитые кровью евреев, чернеющие пепелищами их сожженных домов и остовами разграбленных синагог… Много на этой земле осталось изнасилованных и заколотых женщин, растерзанных детей, зарубленных стариков – многие тысячи невинно убиенных, по которым даже некому было сидеть «шиву».[76]
Летом 1920 года Красная армия ворвалась в Польшу и в конце июля форсировала реки Стырь и Збруч. В середине августа ее дивизии подошли к польской столице. Был брошен клич: «Даешь Варшаву!» Но затем наступил перелом, полякам удалось прорвать фронт, и красные откатились назад. Одновременно начались трудности и на Южном фронте. В августе Врангель захватил Мелитополь, Мариуполь, Александровск, Синельниково и вышел к Новороссийску. Красной армии пришлось перекинуть главные силы с польского фронта на юг. В этих условиях Советское правительство и Польша начали переговоры, и в октябре в Риге был подписан мирный договор. На польской стороне остались Ковель, Луцк, Дубно, Ровно, Кременец и прилегающие к ним районы Западной Украины и Белоруссии.
Теперь все силы могли быть брошены на борьбу с Врангелем. В ноябре Шоэля тяжело ранило в ногу. Несколько месяцев он провел в военном госпитале – перенес операцию и довольно долго лежал в гипсе. Наконец ему разрешили встать на костыли, но ходить он смог только через два месяца, да и то лишь опираясь на палку. Так пролетела зима. Он коротал время в чтении книг, в разговорах с ранеными товарищами, за игрой в шахматы. Кроме этого в красном уголке обнаружилось расстроенное пианино, на котором Шоэль мог иногда побренчать. Еще, конечно, были письма. Домой молодой солдат писал не так уж и часто, зато все оживленнее становилась его переписка с Ханой Шульберг. Одесса была совсем недалеко, и девушка упорно приглашала Шоэля погостить у них после выздоровления.
Прошло уже больше двух лет с тех пор, как возникло это, еще детское тогда чувство. Но, однажды поселившись в душе, оно так и не отпустило девушку. Все это время сердце Ханы оставалось верным своему избраннику. Правда, теперь к Шоэлю приходили письма, написанные отнюдь не детской
наивной рукой – его звала к себе умная, зрелая и сильная девушка. Наконец Шоэль Горовец выписался из госпиталя. Он тоже мало походил на прежнего розовощекого гимназиста. В мир, слегка прихрамывая на левую ногу, выходил высокий молодой человек, с бледным лицом и темными глазами. На нем была мятая шинель и армейские сапоги, на плече висел солдатский вещмешок.
Глава 15
Дверь Шоэлю открыла Софья Марковна, хозяйка дома. Но, боже мой, что это с ней? Неужели эта сгорбленная, словно придавленная к земле старуха – та самая Софья Марковна?! Что же случилось с ней, что произошло в благословенной Одессе за эти три года?
– Шоэль? – округлив глаза, в свою очередь изумилась Софья Марковна.
Да, это она! Но где же ее огромный живот, осанка, дородность? Неужели голодные годы забрали все, что было накоплено в этом крупном теле? Хозяйка ставит на стол чай и сладости, но чай морковный, а сладость обманчива – сахарин. Однако Шоэль не отказывается от угощения. Он не сообщил Хане о своем приезде, поэтому и застал в доме только ее мать. А остальные? Понятно – Хана в школе, в этом году она ее заканчивает. Ицхак-Меир – на работе. Подумать только, он по-прежнему трудится в той же самой пекарне – в дни военного коммунизма хлеб нужен людям не меньше, а может быть, даже больше, чем в прошлом.
