Елена Чудинова - Держатель знака
— Миль пардон. — Молодой человек с шутливым испугом, но довольно поспешно отступил к стене. — Не заметил по глупости, что Юденич в Питере.
— Без шуток, скоро будет. Ладно, пошли потолкуем. — Марат, под локоть увлекая гостя к двери, ведущей в комнатку за лестницей, на ходу обернулся к Сереже. — А Вы, прапорщик, все же не у себя на плацу.
Сережа пожал плечами. Собственная вспышка уже казалась ему немного смешной. На некоторое время в гостиной воцарилась неловкое и напряженное молчание.
— Почему Вы сказали — двадцать вторым? — заговорила наконец Елена. — Вы считаете? Зачем?
— Не нарочно. Я не знаю, почему так получается. Может быть — просто хочется знать, сколько раз меня следовало бы приговорить к пожизненной каторге по законам мирного времени. И к смертной казни. Иногда странно осознавать себя убийцей, которому незачем скрываться. Мне девятнадцать лет, убийство в год — не хватило бы моей жизни. После этого довольно смешно вспоминать о нашумевших газетных процессах. Двоих — шашкой. Я делаю сегодня много глупостей. Если бы я пристрелил этого подонка — вышла бы масса нежелательных осложнений между нами.
«А ведь я не поручусь, что не хотел осложнений. Может быть, поэтому я и взорвался. Меня, как мальчишку, против моей воли тащит по течению — и я впервые в жизни хочу провалить порученное мне задание. Более того, я хочу нарушить приказ. Это немыслимо, почти невозможно, — я заставлю себя его выполнить».
— Нет, это не было глупо. Вы были в этот миг невероятно хороши, Вы сами не можете представить — до чего Вы были хороши. — Елена, подошедшая к Сереже, дышала взволнованно и часто. — Вдруг Вы казались таким безобидным щенком, на мгновение мелькнули зубы зверя, который в Вас есть… Господи Боже мой, ведь самое ужасное в том, что Вы правы…
— Я? В чем?
Вопрос был задан машинально: Сережу испугало лицо Елены, исказившееся, как в неожиданном испуге удушья. Еще мгновение — и она, бросившись на диван, забьется в хриплом крике истерического припадка… Этот воющий, захлебывающийся крик выплескивался из ее взгляда, рвался с полуоткрывшихся губ…
Почему он утонул в темноте зрачков, этот крик? Еленино лицо сделалось бесконечно старым.
— Когда был Артюр… когда мы были моложе, — наконец заговорила она, — все было не так… Мы были… гордыми, мы были очень высокими, а теперь-Теперь!.. Бьемся, как мухи, в нами же сплетенной паутине… Артюр еще был жив, когда мы впервые не на словах стали доказывать то, что цель оправдывает… средства… Но тогда еще не было так видно, к чему это приведет… А теперь?! Теперь?
— Послушайте, — справляясь с перехватывающим дыхание спазмом, быстро заговорил Сережа — Зачем Вы берете на плечи мужскую ношу? Такую ношу, зачем?.. Господи, да неужели же эти… Ваши друзья не видят, что вам надо отдохнуть от всего этого кошмара?
— Это невозможно. — Елена, не отводя глаз от Сережиного взгляда, горько усмехнулась. — Поймите, Вы — считаете… А мне незачем считать, во мне давно уже нет ничего, кроме убийства. Я уже не Елена — сгорело все, остался один пепел.
Сереже показалось, что обращенные к нему молящие черные глаза приняли лишенный блеска цвет выжженной земли — вспомнилась сгоревшая после какого-то боя степь на Дону.
— Я уже не могу не убивать, я уже давно — машина, которую кто-то завел… Смысл, который в этом был, тоже сгорел. Вчера — вас, сегодня — бэков, кого завтра? Все смешалось, потерялось все, чему мы служили, — я уже ничего не понимаю… Только привычка убивать — это единственная оставшаяся реальность, без этого меня вообще не было бы… Простите. Я должна привести себя в порядок.
Елена поднялась и неверной, спотыкающейся походкой вышла из гостиной. Сережа остался один.
«Так страшно мне уже не было давно. И такого невыносимого ощущения собственного бессилия я не испытывал даже на Гороховке… Когда до такой степени ничего не можешь сделать…»
Сережа подошел к портрету Рембо, от него — к выходившему в заросший тополями двор окну. Несколько шагов отделяло окно от двери в комнату Марата: до Сережи донеслись невнятные голоса собеседников.
«Но если мы будем некоторое время контактировать… Может быть, все же… Почему — если? Ведь именно для того, чтобы установить этот контакт, я и нахожусь здесь».
Из окна с разбитой створкой потянуло сквозняком: дверь в комнату под лестницей со скрипом приотворилась. Сережа увидел Маркиза, в демонстративно развязной — нога на ногу — позе развалившегося за столом. Маркиз курил, глядя через стол, — видимо, на Марата.
«Машина, которую кто-то завел… А кто завел всю эту машину, весь этот многоступенчатый механизм бойни? Есть ли в этом чья-то осознанная воля, или это уже просто вырвавшийся наружу, пугающий древних всепожирающий Хаос? Если бы понять хотя бы это!»
— Мокрухи боитесь? — Донесся до Сережи неожиданно севший презрительный голос Марата.
— Наш профиль — галантерея. — Гость еще развязнее уселся на стуле. — Все выгоднее становится работать — что с бэками, что с вами… Вам — маму родную не жалко, хлебом не корми, дай под стрельбу сунуться. А бэки, наоборот, трусливее стали, зажрались… И честности промеж них мало — помнишь небось лбовские денежки?
Сережа с отвращением отошел от окна.
— Я прошу меня извинить. — Еще опухшее от слез лицо подошедшей к Сереже Елены было спокойным. Приглаженные волосы еще блестели от холодной воды. — Я, вероятно, больна. Не знаю, что на меня нашло.
— Это я должен у Вас просить прощения. Я коснулся того, во что не имею никакого права вмешиваться.
— Вы правы.
— Выходит, я запоздал.
При этих без усилия громко прозвучавших словах лицо Елены мгновенно сделалось собранным и строгим. Вошедший, широкоплечий и высокий человек лет пятидесяти, с наголо бритой, крупной, выразительной лепки головой (лохматые брови и длинные усы обнаруживали седину), в вышитой крестом красными и черными нитками сорочке, ворот которой виднелся из расстегнутой тужурки, окинул Сережу тяжелым и острым взглядом глубоко посаженных маленьких глаз.
— Полагаю, что Вы ждали меня. Я — Опанас.
17
«Хоть бы одна вылазка без перестрелки… Голова как с похмелья». Некрасов взглянул на часы, слегка досадуя на отсутствие Сережи: его донесение висело последним делом, не завершенным еще за день.
Скользнув взглядом по книжной полке, Юрий остановился на латинском томике карманного формата. Это было описание войн с Ганнибалом. Профессионально предпочитающий античные описания военных кампаний строкам Катулла, Юрий прилег с записками на диван и, пролистав большую часть книги, углубился в последнюю африканскую кампанию полководца. Звонок оторвал его от битвы при Заме, на которой он, по сохранившейся с юнкерских времен тайной привычке, невольно начал высчитывать контрдействия, предпринятые бы им на месте римского военачальника.
«Выслушать Ржевского и — спать! К черту».
— Некрасов! — Голос Стенича за дверьми прозвучал встревоженно.
— Да, я сейчас выйду.
Юрий накинул куртку, но выйти в гостиную не успел: дверь растворилась ему навстречу. Худощавый пожилой человек, закрученными усиками и какой-то немецкой сухостью невольно вызывающий в памяти фотографические портреты кайзера Вильгельма, торопливо кивнул Юрию.
— Ну и заварили же Вы кашу, штабс-капитан.
— Г-н полковник?
— Вот уж не думал, что сегодня придется встречаться с Вами вторично. — Люндеквист устало опустился на стул. — Скажите, Некрасов, Вы действительно вступили в переговоры с эсерами?
— Да. Я имел на это полномочия. Хотя я не вполне понимаю, откуда Вы это уже узнали.
— К сожалению — от Чеки.
— Признаться, г-н полковник, Вы высекли меня как мальчишку, — проговорил наконец Некрасов.
— Вы намерены привлечь группу Опанаса для совместных боевых действий. Это на самом деле так?
— Да. Ничего не понимаю. — Юрий коснулся ладонью лба. — У Чеки не может быть так хорошо поставленной агентуры.
— У Чеки ее нет. — Люндеквист вытащил из кармана короткую трубку с янтарным мундштуком. — Сколько Вам лет, Юрий Арсениевич?
— Двадцать семь.
— Так неужели я, я ведь Вам в отцы гожусь, должен Вам объяснять, что Ваши понятия катастрофически устарели? Мы воюем с противником принципиально нового типа, а Вы действуете по старинке… Большевики и эсеры взаимодействуют на межличностном уровне даже тогда, когда идет повальное истребление одними других. Ваши планы выплыли наружу благодаря случайности. Эсер по кличке Малиновка, Розенталь, год назад разругавшийся с Блюмкиным на амурной почве, с ним на днях помирился и в результате разошелся с группой Опанаса, где к Блюмкину отношение очень плохое. И Ваши секреты вместе с носителем оных благополучно расположились в Чеке. Случайность, но очень типическая. Они варятся в одном котле — для чего тут агентура? Любые сведения, полученные эсерами, приплывут к большевикам, как хлеб по водам.
