Маркьянов Александр - Сожженые мосты ч.5
— Бей!
— Он Петруху вбил, бей!!!!
— Узы его!
Набросились все, кто уцелел, вбивая, втаптывая в дорогу свой страх…
— Прекратить!
Хлестко грохнул выстрел, казаки остановились. Ткачев добыл-таки пистолет, добрался до него…
— Прекратить! Живьем!
— Он Петруху убил!
— Живьем! — повторил Ткачев — назад, убью!
Казаки, сорвав злобу, чуть присмирели, ворча, отошли в сторону от растоптанного на дороге тела.
— Идите, гляньте, что с Петрухой! Берем машину и в расположение!
— Осторожнее!
Тихон сунулся в машину: большая, просторная, пикап с двойной кабиной, взятой от грузовика, очень просторной, такие пикапы в деревнях покупают — и личный транспорт и тонну везти можно. Удобная машина. Переднее стекло — здесь оно было из двух частей, для удобства замены — было наполовину выбито, получается, брошенный изо всей силы свинцовый кастет все же выбил его, водителя осыпало осколками, а может и тем же кастетом шибануло. Он от неожиданности и потерял ориентацию и не нашел ничего лучшего как остановить машину, выйти и попытаться отбиться из пистолета.
На заднем сидении лежало что-то, накрытое брезентом…
— Ё…
Перед ним была снайперская винтовка неизвестной модели — но очень большая. Не было никаких сомнений, что они взяли того самого снайпера, который поджег поезд…
Пожар потушили только к утру, больших человеческих жертв удалось избежать только чудом. Пассажирский состав запоздал… и снайпер ударил по цистерне с топливом тогда, когда тепловоз только втягивал на захолустную станцию длинное коричневое тело пассажирского состава. Он даже не собирался здесь останавливаться, просто снизил скорость, проходя станцию. Увидев вспухающее облако пламени впереди, машинист применил экстренное торможение — и тем самым спас больше пятисот жизней. Погибло семеро — четверо железнодорожников, двое пожарных и случайный прохожий, которому не повезло пьяному спать около путей.
Утром примчалась военная контрразведка, всех допросили. Снайпера передали им же — пока он был здесь, содержался под строгой охраной и молчал, отказался даже называть свое имя. Потом пришла спецмашина, крытый "черный ворон" — и снайпера, в сопровождении БТР и усиленного конвоя повезли в Киев, чтобы допросить и повесить.
Ближе к середине дня над казачьим лагерем, превращенным в самый настоящий табор, зависли несколько вертолетов, потом два из них опустились на изрытый, исковерканный гусеницами боевых машин луг рядом, а остальные полетели облетать окрестности.
Оказалось, что прилетел сам командующий Киевским военным округом, фельдмаршал, граф Головнин. Очень старый — ему было за семьдесят — но еще крепкий дед сразу же собрал офицеров в одной из палаток и битых два часа что-то им втолковывал. Потом фельдмаршал изволил выйти, попросил показать ему того казака, который взял диверсанта. Казаков наскоро построили, к нему подвели Тихона, старый фельдмаршал посмотрел на него из-под кустистых седых бровей, странно, как лошадь всхрапнул и сказал "Молодэц, кэзэк". Потом протянул руку назад — и кто-то из адъютантов проворно вложил в нее небольшую, обтянутую красным бархатом коробочку.
В коробочке оказались часы "Павел Буре", золотые, такие, какими нижних чинов не награждают. Офицерские. Тихон крикнул положенное "Служу России и Престолу", взял коробочку с часами, вернулся в строй.
Вопреки ожиданиям, фельдмаршал речь толкать не стал. Просто прошелся, осмотрел строй казаков, технику, о чем-то коротко переговорил с офицерами и пошел вместе со своей свитой к вертолетам…
Наказной атаман подошел к Тихону как раз тогда, когда он пытался примерить подарочные часы — браслет тут был не привычный кожаный, а какой-то сложный, с хитрой застежкой. Казаки проворно отступили, дав атаману дорогу…
— Ты зачем беспеке сказал, что в самоволке был, дура? — подмигнул атаман, у него вообще была эта привычка, подмигивать по делу и не по делу
— Так это же… и в самом деле.
— Дура ты дура[45]… Если бы не самоволка — тебе бы Георгий сегодня обломился. Живым вражеского диверсанта заполонил…
— Так это же… А что сказать то?
— Сказал бы, что я вас послал на станцию, заплутали — кто проверит? А раз самоход[46]… Георгия точно не дадут, видишь, часами отделались…
— Так это… боязно врать то, контрразведка.
— Ладно… Носи и помни… Хоть золотые. Пойдем, тебе все причитающееся отдам. Все оставили тут.
По правилам, введенным еще в стародавние времена, вся военная добыча, которую добыли казаки — им же и оставалась, на казенный кошт не шла — за исключением тяжелой боевой техники, конечно. Тихону достался автомобиль-пикап Ермак, почти новенький, только с разбитым стеклом, в казацком хозяйстве такая машина в самый раз, пистолет "Браунинг" в боевом исполнении, с обтянутой резиной рукоятью и винтовка. Винтовка была знатная — богемская, сделанная по системе булл-пап, с широким и длинным магазином в прикладе, с тяжелым стволом и ночным прицелом.[47] Калибр у ее был стандартным для богемского крупнокалиберного оружия — пятнадцать миллиметров. Значит, вот из этой винтовки он и выстрелил бронебойно-зажигательными патронами по цистернам с горючкой. Знал ведь, гад…
— Господин атаман, а этот… ну диверсант. Он — что?
— Молчит как рыба. Документов нет. По виду — не поляк, не пойми кто. Ничего, контрразведчики расколют. Ты мне вот что скажи, казак. Это — твое все, сам знаешь по старой традиции. Сам забираешь или на кошт отдаешь?
Тихон особо не раздумывал — отец еще наказ дал
— Не бедуем. На кошт отдаю, пусть круг решает. Да и не один я был — восемь человек нас в деле было.
— Молодец… Добре…
13 июля 2002 года
Пограничная зона, оперативная группа 1-46
Операция "Тайфун"
Диверсионная активность — а нападений на пункты временной дислокации оказалось что было не одно и не два — не только не сорвали операцию — но и ускорили ее. Если до этого были какие-то мысли, что поляки и их новое правительство одумаются, перейдут от языка ультиматумов к нормальному диалогу — то теперь шансов никаких не осталось. Генеральный штаб дал зеленый свет операции Тайфун, даже несмотря на то что лишь семьдесят процентов подразделений подали рапорты о готовности.
Новое польское правительство, возглавляемое князем Радзивиллом, вело себя столь странно, что возникало сомнение в его душевном здоровье. Первым делом — новый государь Польши не только не подтвердил своей подписью вечную унию с Россией — но и заявил о том, что Польша независима. И на следующий день (!!!) он обратился одновременно к Германии и Австро-Венгрии с просьбой о вассалитете. В коротком обращении, распространенном как по всей Польше, так и по каналам мировых новостных агентств. В этом сообщении говорилось, что Польша своими силами вырвалась из пут векового рабства, и будет прикладывать все силы к тому, чтобы вернуться в семью европейских народов.
На деле же получалось, что Польша меняла одно вековое рабство на другое.
Германия ответила на польскую ноту категорическим отказом, заявив, что не признает правительство, образованное во время мятежа. Балльплатцен[48] родила два просто удивительных документа. В первом желание Польши войти в семью европейских народов и самой решать свою судьбу осторожно приветствовалось, но на желание Польши стать вассалом Австро-Венгрии прямой ответ был не дан. Судя по ответу австро-венгерского МИД дальнейшая судьба Польши должна была решиться в ходе многосторонних консультаций с обязательным участием новых польских властей. Ни слова о незаконности вооруженного мятежа и польского правительства образованного в результате мятежа — сказано не было[49]…
На следующий день Австро-Венгрия официально признала независимость Речи Посполитой. Достойные наследники великого Меттерниха[50], ничего не скажешь.
В эти же дни в Австро-Венгрии вспыхнул мятеж сербов, возможно именно это и помешало Австро-Венгрии предпринять новые антирусские шаги. Никто не идет поджигать чужой дом, когда занялся твой собственный.
Все время после пожара казаки готовились к выступлению, ждали, пока подвезут топливо для техники и дополнительные боеприпасы. На боевые машины, которым предстояло на долгое время стать одновременно и домом и транспортом для них — казаки навьючивали мешки с солеными сухарями, пластиковые канистры с водой, сложенные палатки, цинки с патронами, прочий походный скарб — так что боевые машины стали походить на гусеничные цыганские арбы. На всех было выдано по три боекомплекта.
Подняли их внезапно, утром, в четыре часа. Было еще темно, только на горизонте робкая светлая полоска говорила о том, что ночь заканчивается и уже через час землю осенит рассвет. Гремел горн побудки — старое "по коням", ревели в ночи моторы боевых машин, выходивших из лагеря и строящихся в боевом порядке. Небо гудело воем реактивных двигателей, хлопаньем вертолетных лопастей.
