Дмитрий Беразинский - Путь, исполненный отваги
— Что значит ручная работа! — еще раз восхитился он.
Для проверки качества настройки Кеша сыграл «Город золотой» — продукт созидания Франческо де Милано, Андрея Волконского, Алексея Хвостенко и Бориса Гребенщикова. Инга внимала с восторгом. Гитара вела себя прекрасно. Когда Кеша допел до конца, то обнаружил, что рюмки чудесным образом снова полны.
— Замечательная песня! — всхлипнула девушка.
— Угу! — пробурчал Кеша. — Тут вот еще намедни Вертинский Александр Николаевич (мир его праху) хорошо о любви спел:
Среди миров, в мерцании светил.
Одной звезды я повторяю имя.
Не потому, что я ее любил.
А потому, что мне темно с другими.
И если мне на сердце тяжело,
Я у нее одной ищу ответа.
Не потому, что от нее светло.
А потому, что с ней не надо света.
— И вправду замечательная! — всхлипнула Инга. — Мне срочно необходимо что-нибудь выпить. Пойду поставлю кофе, не то от водки я скоро совсем окосею. А в зайцы мне еще рано.
Пока она ходила и гремела туркой, Иннокентий пел песню Варшавского «Я ищу». По возвращении Инга услышала только последний припев:
Ищу я жизни суть,
И мне покоя нет.
Каков твой путь,
Каков твой путь?
Но я найду ответ!
— Иннокентий спокоен. Он понял, в чем суть: дева в бочке подштанники плещет. Он хватает ту деву за нежную грудь — средь небес черный ворон трепещет[5], — продекламировала она чуть заплетающимся языком. — Дорогуша, спой что-нибудь свое, а наше, исконно русское, оставь на другой раз.
— Так у меня свое больно мрачное, — попробовал отнекиваться парень.
— Можно подумать «Город золотой» — юморина! — хмыкнула Инга. — Давай, Рыцарь печального облика!
Иннокентий подумал. Затем еще раз подумал. Пожав плечами, он запел:
Вечереет. Одинокий
Путник, сгорбившись, идет.
Тяжело. А снег — потоком.
Через ноздри прямо в рот.
Так и шел, глядя под ноги,
Так он молчаливо брел:
Узкоплечий, невысокий,
Крючковатый, как орел.
Черной мантией укутан
Весь: от ног до головы.
И с прошедшим днем попутан,
А быть может, нет, увы!
Тяжкой поступью он крался,
Невзирая на метель.
В его облике остался
Так прошедший быстро день.
Тот, который так любила
Ты за солнце и за свет.
Как давно все это было!
Миновало столько лет.
Я один. Я — одинокий.
Я бреду упрямо вдаль.
Тяжело. И снег глубокий.
На лице моем печаль.
— Ну, накрутил! — вздохнула девушка, когда песня закончилась. — Послушай, тебе ведь всего двадцать три года! Кто тебя так обидел, что ты рыдаешь этими стихами, будто тебе все сорок? У тебя хоть девушка есть?
— До сегодняшнего дня была, — честно ответил Кеша, — но исчезла. Оставила мне вот это произведение искусства.
Он протянул Инге клочок бумаги.
— Такая вот кода, — вздохнул он, — хорошо, хоть после выступления отдали. Виталик запамятовал. Вот ведь стерва! Подрассчитала, чтобы в самый ответственный момент мне эту записку передали.
— Ну как же, как же! — подхватила Инга. — Нужно ведь быть уверенной, что партизаны в тылах все мертвы. А то нам тогда не сносить головы.
— Кто это сказал? — встрепенулся Кеша.
— Я это подумала, — горько усмехнулась собеседница, — перестань ты, как Васисуалий Лоханкин, упиваться своим горем! Бери лучше деву за нежную грудь и веди куда положено.
Внутри Симонова вдруг стало холодно, как на Северном полюсе. Он проглотил огромный комок, что болтался где-то между душой и желудком, и промямлил:
— Или я что-то недопонял...
— Хватит! — решительно сказала Инга совершенно трезвым голосом и властно поцеловала его. — Я никогда не говорю намеками.
— А как же Ростислав? — сделал последнюю попытку быть порядочным парень. — Я — мужчина порядочный: в чужом городе не пасусь, а своего давно нет.
— Мы уже пару лет не спим, — вздохнула она, — у меня три аборта от него было. Представляешь, такие сперматозоиды у мужика, что переползают ко мне даже тогда, когда мы просто лежим рядом.
Она сняла с него водолазку и промурлыкала:
— К тому же мне нужен обычный парень, а не супер без недостатков. Ведь так хочется иногда оказаться правой!
Глава 10. Унтерзонне — Земля. 265.
Рокировка (продолжение)
Андрей Константинович проснулся и посмотрел на циферблат своих «Командирских». Половина пятого утра. Он чертыхнулся и сел на кровати, свесив голые ноги. За окном серело — начинался томительный рассвет, способный свести с ума стадо холериков голов в восемьсот. Последних два года эта планета мучила его бессонницами. А быть может, тому виной работа? Сама жизнь, кардинально изменившаяся за последний десяток лет, мало способствовала сну. Жаль было терять треть суток на бездействие.
Наполеон умудрялся отводить на сон четыре часа в сутки, но подполковник Волков, как ни старался, вписаться в этот отрезок не мог. Если он спал меньше шести часов, то его лицо своими набрякшими веками и воспаленными глазами подчеркивало приближение пятого десятка. И хотя на этой планете продолжительность жизни была в полтора-два раза выше, чем на старушке-Земле, годы упорно давили на затылок. Отец Андрея был в свое время приятно удивлен, что у него исчезла седина, а командирские морщины потеряли свою неумолимость. И теперь, когда ему было уже за шестьдесят, выглядел не старше сорока пяти — гораздо моложе, чем на Земле. Особенно новым обстоятельствам обрадовались женщины бальзаковского возраста, мысленно маша платочком приблизившемуся было климаксу.
У камина горел ночник, освещая комнату мертвенно-бледным сиянием. К черту! Подобное сияние восхищает лишь людей, обожающих творчество Стивена Кинга, а боевому офицеру полутона ни к чему. Волков встал и решительно щелкнул выключателем. Комната осветилась ровным матовым светом. Подполковник натянул брюки и вышел в коридор. Расположенные на расстоянии нескольких метров, его освещали светильники в виде факелов, воткнутых под углом в сорок пять градусов к поверхности стены. Миновав три таких светильника, он дошел до лестницы и отмахал этажей тридцать вверх. На лестничной площадке тридцать первого этажа стоял Хранитель и полировал ногти. На груди у него блистал синевой камень тысячи на две карат.
— Ага! — удовлетворенно протянул хозяин замка. — Значит, я еще не разучился просчитывать линию поведения людей. Ну говорил я тебе — сам не знаю, до которого этажа можно доковылять по этой лестнице! Кстати, обращением на «ты» я вовсе не хочу высказать свою невоспитанность, или что-то в этом роде. Я имею право обращаться без соблюдения формальностей ко всем без исключения жителям всех трех миров, находящимся под моим контролем. Таким же правом обладает, помимо меня, и один президент маленькой страны. Но ему этого права никто не давал — он в принципе и не спрашивал. Так что не обижайся, полковник.
— Пока еще подполковник, — возразил Андрей Константинович.
— Я лучше знаю. Приказ вчера подписан генералом Булдаковым, а батя твой, извиняюсь, теперь Маршал Белой Руси.
— Никак, в генералиссимусы метит?
— Будет ему и генералиссимус, лет через десять, — рассмеялся Хранитель, хлопнув Волкова по плечу. — Пройдем-ка, герр оберст, в одну любопытную комнатенку.
— Минутку! — взмолился Андрей Константинович, — Один глупый вопрос: как мне вас величать?
Его визави задумался.
— Ну, если «Хранителем», то на «вы», а если «Семеном» — то можно и на «ты».
— Ну, тогда пойдем, Семен, — ухмыльнулся Волков, — а, собственно... э-э... куда пойдем?
— В одну страшно секретную комнату. Мечта любого узурпатора и самодура, тирана и террориста. Идем!
Этажей двадцать они преодолели нога в ногу, а затем Андрей начал приотставать. Хранитель же пер вперед точно киборг.
— Не отставай, полковник! — подбодрил хозяин запыхавшегося гостя. — Всего тридцать этажей осталось!
— Чего? — остановился Андрей, переводя дух. — Мы что, на самый верх?
— Кто тебе сказал, что на самый верх? — в свою очередь удивился Хранитель. — Нам всего на восьмидесятый этаж... Я лично как-то добрался до стошестидесятого — дальше лень.
Собравшись с духом, Волков поскакал дальше, едва поспевая за массивным лидером. Тот, не сбиваясь с шага, на ходу успевал объяснять, что на каких этажах расположено. Наконец, из-за красного тумана, что плыл перед глазами полковника, показалась заветная цифра «80», мерцавшая на электронном табло.
— Пришли! — выдохнул Андрей, опершись на полиуретановые перила.
Сердце билось ровно триста раз в минуту — это полковник определил, не прибегая к секундомеру. Где-то у загорбка судорога свела мышцы шеи и прилегающие к ним «полендвицы». Во рту было противно, точно после отравления синильной кислотой. Он помотал головой, чтобы рассеять туман перед глазами. Хранитель, с любопытством наблюдавший за ним, достал из нагрудного кармана рубашки что-то, и протянул Волкову.
![Роберт Говард - За Черной рекой [= По ту сторону Черной реки]](/uploads/posts/books/11728/11728.jpg)