Русская война 1854. Книга третья (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич

— Ты знаешь, что это? — позвал я Лесовского.

Лейтенант сначала напрягся, потом разглядел, что именно меня заинтересовало, и улыбнулся.

— Это беляна. Их тут редко собирают, обычно они если и ходят, то по Волге, с севера и на юг…

Так я и узнал про эти необычные суда. Их строили из леса прямо там, где его добывали, и рассчитаны такие корабли были только на один поход. Сто метров в длину, двадцать пять в ширину — они набирались из несмоленых бревен, чтобы те потом проще было пустить в дело. Высота борта — метров пять, и все это забито деревом, а как доходили до края, бревна клали с вылетом в стороны метра по три, чтобы еще больше влезло. Вот такая махина и получалась.

— А беляна, потому что дерево необработанное и за один проход не успевает потемнеть? — уточнил я.

— Не знаю, — удивился Лесовский. — Но похоже на правду.

И мы уже вдвоем продолжили следить за гигантом-лесовозом и другими кораблями… Не знаю, о чем думал лейтенант, а у меня вот крутились мысли о том, что канал между Волгой и Доном — это в свое время было не просто красивое название, а то, что соединило лесной север страны и степной юг. Сколько в итоге грузов прошло туда-обратно, сколько пищи это дало экономике страны.

Моря стали тем, что помогло Британии соединить свою империю, а нашу соединили реки. Сейчас, когда я видел столько речных кораблей, это становилось очевидно. Раньше не понимал, почему Николай I не спешил с железными дорогами, и вот ответ. Реки были дешевле: в освоении, в использовании, и там уже столько всего было сделано. И если вспомнить обоснование для железных дорог, когда в обществе обсуждали, нужны они или нет, то их рассматривали не как отдельную сеть, а как дополнение к уже существующей речной системе.

Я ведь даже в этом времени читал статьи некоего Щеглова, где тот предлагал строить первую дорогу не до Москвы, а до Твери. Не для имиджа и красоты, а чтобы соединить столицу с бассейном Волги… В этот момент один из пароходов издал протяжный гудок и выпустил огромное белое облако. Белое — значит, не только с углем, но и с водяным паром.

— Лейтенант, — я посмотрел на Лесовского. — А ты знаешь, когда первый пароход для рек построили?

— Стимбот «Елизавета» построили на заводе Чарльза Берда в 1815 году, — словно на экзамене выпалил Лесовский.

— Завод Берда? Значит, не у нас строили?

— Почему не у нас? — даже обиделся Лесовский. — До сих пор завод Берда на Гутуевском острове стоит — это одно из лучших литейно-механических предприятий. Сам Карл Николаевич уже умер, но его сын вполне успешно продолжил дело, и не удивлюсь, если хотя бы у одного из местных пароходов стоит его двигатель. Правда… — лейтенант задумался. — Я слышал, что завод хотел выкупить Дмитрий Егорович Бернадаки, он начал с фабрики в Нижнем Новгороде и теперь подбирается к столице.

Я чуть не вздрогнул, как это иногда бывает, когда слова разбивают плотину воспоминаний. Про того же Берда я не слышал в будущем, а вот Бернадаки — это Сормовский завод, первые железные суда и первая мартеновская печь. А ведь сейчас получается, что я со своими паровыми машинами влез на рынок этих господ. Так что, возможно, скоро придется увидеться.

— А если вы про военные пароходы, — продолжал тем временем Лесовский, — то Адмиралтейские Ижорские заводы выпустили «Скорый» в 1818-м. Он, конечно, речной был, но про морские тогда вообще никто и подумать не мог.

Мы оба замолчали. Лейтенант принялся следить за шлюпкой, на которой к берегу отправился Новосильский — наводить мосты и порядок. Я же размышлял о том, что, как оказалось, совсем не знаю этого времени. Взять отставание в пароходах, которое нам приписывал каждый второй историк. Так у нас их сотни. Есть заводы, есть компетенции — нужна была только отмашка перевести дело на военные рельсы, и все… Но не дали. Свернули — и речную программу, и собственное производство, загоняя себя с каждым годом во все больший тупик.

Интересно, а французы сейчас понимают, что они попали в ту же зависимость, только на десяток-другой лет опережают нас в ней?

Я думал погулять по старому Ростову, но не удалось. Как только Новосильский передал в город приказы Меншикова и великих князей, все вокруг закипело. Казалось бы, в воде не может поместиться больше судов, а они вылезли, чтобы помогать с подвозом грузов до нашей флотилии. Никаких кранов — из-за особенности фарватера приходилось все делать вручную, но работа кипела.

Мне тоже было чем заняться. Нам выделили пару складов на окраине, я показал, как построить причальные мачты, где именно снести, а где нарастить стены. И «Севастополь» получилось посадить на техобслуживание. Местные мальчишки после этого толпами окружили нашу стоянку. Уважительно держались на расстоянии, но стоило хоть о чем-то попросить, как готовы были передраться, чтобы помочь. Да что там мальчишки! Уважаемые городские жители, солдаты и офицеры — все по возможности старались прогуляться рядом, косясь на новинку имперской армии.

Я даже табличку приказал вбить.

Боевая станция «Севастополь», серия «Кит», модель 0021

Высота полета — 500 саженей, дальность полета — 1000 верст, грузоподъемность — совершенно секретно

Дальность поражения противника — совершенно секретно

Ребячество, но… Даже если информация уйдет к врагу, то я тут настолько соврал, что пользы никакой не будет. А людям интересно. После появления таблички гуляющих мимо господ стало еще больше. Они обсуждали написанное, особенно пункты про «совершенно секретно». Как оказалось, такой формулировки еще не применяли, и даже она вызывала оживленные дискуссии.

Впрочем, больше всего любили обсуждать наши тайные орудия. Так, одна дородная дама рассказывала, как в день прилета видела, что с «Севастополя» упали какие-то небольшие снаряды. Скорее всего, новомодные мины, о которых говорят в столице. Я сначала не понял, о чем она, а потом, как увидел красного словно рак Митьку, все стало на свои места. Минер…

Как бы там ни было, через три дня загрузка эскадры Новосильского была закончена — удивительно, но всего десятком кораблей мы разгребли весь завал, что накопился после осенней распутицы. Я уже готовился к старту, когда к границе нашей территории подошел одинокий молодой человек. Вытянутое лицо, хищный орлиный нос, на вид лет тридцать, не больше. Мундир? Инженера. Чин? Прапорщик.

— Добрый день, меня зовут Василий Фомич… Петрушевский! — молодой человек явно волновался. — Я служу на Невских береговых батареях, и мы с вами переписывались. Григорий Дмитриевич?

Он вытянулся, ожидая моего ответа, а я уже вспомнил, кто это меня нашел. Выпускник Михайловского артиллерийского училища, тот, кто вместе с Зининым занимался работами по нитроглицерину.

— Это я. Значит, Василий Фомич Петрушевский, очень приятно, — я еще раз оглядел молодого человека. — Если честно, не ожидал встретить вас в Ростове…

— А я тоже не ожидал, что тут окажусь! Но когда мы с Николаем Николаевичем Зининым получили ваше письмо, где вы рассказывали о способе стабилизации нитроглицерина и его свойствах так, словно видели своими глазами… А еще до нас дошли слухи о ваших успехах в отражении иностранного вторжения. Правда… — Петрушевский задрал голову. — Я не ожидал, что они окажутся настолько велики.

В общем, услышав про мое участие в отражение бомбардировки Севастополя, молодой человек решил, что такой офицер не станет писать глупости. Выбил себе отпуск и отправился в Крым. Дороги задержали путешествие, и в итоге Петрушевский потерял всякую надежду встретить меня в этом году. И тут до него добрались слухи про летающую станцию в Ростове. Он развернулся, чтобы успеть до нашего отлета, и ведь чуть не опоздал.

Все-таки хорошая оказалась идея с табличкой.

— Что ж, будем считать, удача на нашей стороне, — я махнул рукой в сторону «Севастополя». — Вам нужны мои идеи, мне нужны ваши умения, и нам всем нужен новый более мощный порох! Добро пожаловать на борт, дальше в Крым вы отправитесь вместе с нами.