Герман Романов - «Засланные казачки». Самозванцы из будущего
Однако лама его выходил и, следуя традиции, предрешил его судьбу и предложил родителям отдать сына в дацан, в буддистский монастырь, по ту сторону гор, в сердце Восточной Монголии, или Халхи, как ее называли. Те не роптали – сын был третий, и так бы его потеряли, и уже ведь смирились с этим. Наоборот, согласились с радостью – служение Будде почетно, и благо той семье, где один из детей стал монахом.
И стал сын бурята Булат жить в монастыре. Целыми днями рубил он дрова, носил воду, доил яков, сбивал масло. Учиться было некогда. Но острым умом обладал Булат. Много друзей завел он среди мудрых монахов, они учили его и давали читать хорошие книги, ведь зерна мудрости рассыпаны на их страницах.
Вот только юный Булат отличался такой живостью характера, что все же не смог предаваться медитациям и молитвам, и даже старый настоятель не смог направить сорванца на путь истины. Зато при монастыре был десяток нукеров – профессиональных воинов, под началом Биликто-батыра, что охраняли его от всяческих беспокойств. Ведь и от разбойников лишние хлопоты, и от китайцев, что всегда зарились на Халху, изрядное беспокойство.
Пожилой десятник, бывший воин знаменитого Джа-ламы, крепко подраненный китайцами и выхоженный монахами, сам положил взгляд на парня. В свое время остался в дацане на вечную службу, в благодарность за лечение, и не мог не задумываться о том, кто его сменит на этом многотрудном и хлопотном посту.
Взяв мальца к себе, он принялся учить его воинскому мастерству. С заботою, но беспощадно, ибо всем известно, что мягкость в обучении будущих воинов совершенно неуместна, ибо предвещает гибель в первом же бою. И выучил, да так, что того уже в двадцать три года нарекли «батыром», то есть умелым воином, не ведающим страха в бою и разящим любого противника с первого выстрела или удара саблей.
– Что мне искать?
Булат-батыр прикусил крепкими белыми зубами верхнюю губу, на которой даже пушка не было – усы у бурят, как и монголов, носили немногие, у кого они пробивались.
Месяц назад он впервые получил столь странный приказ из уст самого Панчен-ламы. Вернуться на родину, дождаться сильного бурана в долине, которого ранее не ведали.
И-ей!
Он истово молил Цагаан убугуна, Белого старца, чтобы никто не погиб в страшном буране, похожего которому не помнили даже старики.
Однако ему предстояло еще и найти после него либо странные вещи, либо непонятных людей, и доставить все в дацан. С ним отправились три самых умелых воина, что были местными уроженцами – проведывать родню никогда не запрещали, тем паче сейчас, когда в родных стойбищах им предстояло дожидаться своего часа.
Бурана они дождались, и скоро вся долина наполнилась слухами о том, что у Булун-Талайского озера красные поймали двух казаков и отвезли их в Шимки. Булат кинулся туда, но вскоре выяснил, что офицеров, что голыми руками передушили чуть ли не десяток воинов, уже вывезли в Тунку, а оттуда повезут на санях в Иркутск.
Нападать на сильный конвой Булат не собирался – людей под рукою было мало. Но если схваченных офицеров будет сопровождать десяток, пусть даже полтора конвоиров, то он рискнет. Но это будет завтра…
Сейчас требовалось найти какие-нибудь странные вещи – они втроем переспросили всех родичей, и вот окружили с четырех сторон Тальскую сопку, на которую указал один из стариков. Действительно, если происходит нечто странное, то не лучше ли начать поиски именно с этого места, которое испокон века являлось таинственным и непонятным, а оттого и окруженным холодной стеной неприязни.
– Но все же – что нам нужно найти?!
Глава двенадцатая. Александр Пасюк
«Морить голодом меня не будут!»
Александр вздохнул с нескрываемым удовлетворением, разглядывая щедро накрытый стол. Чекист не поскупился на обещания и, главное, их выполнил в точности.
Большая миска с дымящимися паром пельменями, раздражающими своим вкусным паром ноздри, щедро накрытыми сверху большим сугробом густой сметаны. Рядом пристроилось деревянное блюдо с накромсанными большими кусками копченого мяса и желтого ноздреватого домашнего сыра. Чашка квашеной капусты, с красными прожилками моркови, приправленная луком и постным маслом.
Притягивали взор большие круглые рыжики, переложенные веточками укропа – такие он ел у матери в гостях, да под рюмочку перцовки. Хотя под нее, родимую, и стоящие на столе соленые огурцы, пахнувшие смородиновым листом и чесноком, хорошо бы пошли. Да и так ничего, без водки – прямо хрустели на зубах, вызывая еще больший аппетит и так у никогда не жаловавшегося на его отсутствие Пасюка. И в завершение пиршества водрузили еще теплый каравай белого пшеничного хлеба, подобного еще не приходилось есть в той жизни.
– Эх-ма, под такую бы закусь да пару рюмок холодной водочки!
С нескрываемым сожалением в голосе выдохнул Александр, медленно прикидывая, чем бы ему «задавить» сверху вкусный пельмень, больше походивший своими размерами на добрый вареник.
– Не велено, вашбродь! Товарищ Либерман приказал дать водки после того, как текст напишете!
Стоящего рядом с ним красноармейца воздыхания Пасюка совсем не трогали – он даже на еду перед собою смотрел равнодушно. Причем не нарочито, а по-настоящему.
Что и говорить – умеют чекисты людей отбирать на службу. Как там – с холодной головою и горячим сердцем!
– Поел я, – сожалеющее вздохнул Пасюк. Нет, глаза бы ели и ели еще, вот только желудок уже совсем отказывался принимать пищу. Кормили прямо на убой – даже в лучшие свои времена голодной студенческой молодости, Александр едва уминал пачку довольно неплохих советских пельменей, которые, впрочем, с этими и рядом не стояли. Но там было только с полкило, а в том тазике, что находился сейчас перед ним почти пустым, как минимум, втрое больше, если не вчетверо.
И он умял все!
– Убирайте со стола, что ли. Писать буду, – в два приема еле произнес Пасюк, изрядно отяжелевший от съеденного, и еще раз посмотрел на щедрую закуску, что осталась почти не тронутой.
– Чаю попить забыли, вашбродь!
Конвоир показал на самовар, исходящий паром, рядом с которым, как цыплята возле наседки, кучковались блюдца с различным по цвету вареньем – тут было малиновое, черничное, брусничное, облепиховое и еще бог ведает какое. И это не считая колотого кускового сахара, почему-то желтоватого, корзинок с какими-то разнообразными заедками – крендельками, печеньем и прочим, многому из которых Пасюк даже названия дать не мог, настолько они поразили его своим разнообразием.
– Это все мне? – голос дрогнул от ужаса.
– Там еще шаньги и пироги…
– С чем пироги?
Пасюка пробрало до пяток, когда он увидел, что на полке, куда показал охранник, на расписном подносе высится целая горка румяной выпечки самых разнообразных форм и размеров. Он сглотнул слюну, но не от аппетита, а больше со страха, что ему предстоит неумеренное обжорство продолжить. И возопил невольно:
– Зачем?
– С мясом и рыбой, с картошкой и прочим. Хозяева всей семьей готовили. Сказали, хоть Великий пост стоит, но тебе, вашбродь, нарушить его не во грех. Так что отведайте гостеприимства казачьего…
– Нет! Не буду, не сейчас! – Пасюк энергично закачал головою и прибег к спасительной уловке. – Мне писать нужно! Так что потрудитесь все убрать, я позже чая попью.
– Позже, так позже, на все ваша воля, – покладисто согласился с ним неулыбчивый охранник. – Его снова вскипятить недолго. Пироги в печь поставим, она теплая. А как закончите писать, то чая и попьете в охотку.
Два других конвоира тем временем шустро убрали со стола, протерев его тряпкой. Подвесили на крюк еще одну керосиновую лампу – стало светло, а потому писать будет видно. Затем на столешницу легла стопочка листов, несколько заточенных карандашей, пустая банка и продолговатый коробок спичек без этикетки сверху.
– Вот вам папиросы, вашбродь. Вам в самый раз, других не имеется. А эти трофейные, здесь у купца в лабазе выгребли. – Впервые голос красноармейца показал обычные человеческие эмоции, круто замешенные на праведном гневе и презрительной брезгливости.
– А-та-ман!
По слогам прочитал Пасюк внимательно разглядывая мордастую, с видимыми монгольскими чертами физиономию Семенова. На этикетке Григорий Михайлович щурил глаза, как сытый кот – чувствовалось, что глава забайкальского казачества доволен своей жизнью. Александр перевернул коробку и с удивлением прочитал на обороте – «Изготовлено в Чите на табачной фабрике братьев Михельсон».
– Надо же, а его еще в антисемитизме обвиняли, – пробормотал бывший станичный атаман и задумался, прикидывая с чего начать свои рекомендации по ГО.
Будущий текст вырисовался быстро – рассказать все про защитные меры в случае применения противником химического или бактериологического оружия, а также в случае массированных бомбардировок городов с воздуха, ибо в создание ядерного оружия здесь ему никто не поверит. Причем вывернуться придется наизнанку, изнасиловав собственную память, залезть во все ее дальние закоулки, ибо если его послание большевики примут всерьез, то озаботятся созданием надежной защиты, а это ведь спасет немало жизней в будущем.
