Юрий Корчевский - «Качай маятник»! Особист из будущего (сборник)
– Лейтенант! Прикажи бойцам – отойти к опушке и занять оборону там. Немцы вперед пойдут, и тогда «максим» им в тыл ударит, где гражданских нет.
– Я и сам так подумал, – подхватил мою идею комвзвода. – Отводи бойцов, я – к пулеметчикам.
И лейтенант, пригибаясь, побежал к позициям пулеметчиков.
Я передал бойцам приказ взводного, и они стали перебегать через лощину и подниматься к лесу.
Меж тем немцы стали подгонять жителей прикладами автоматов и сами ускорили шаг. Вот они миновали ручей, пошли по лощине. И в тот момент, когда фашисты оказались спиной к «максиму», пулеметчик открыл огонь. Не ожидавшие удара с тыла немцы опешили, но было поздно. Один за другим падали убитые и раненые.
Деревенские при первых же звуках стрельбы запаниковали и кинулись врассыпную, открыв нам немецких пехотинцев. Мы тут же поддержали пулеметчика. Однако прицельно стрелять было сложно – мешали деревенские. Охваченные страхом, они метались близ дороги, пытаясь хоть как-то укрыться от пуль. А «максим» не унимался – бил короткими и точными очередями.
Дрогнули немцы, побежали. Да и как тут устоять, когда
потери столь велики! Задумал коварный командир устроить нам каверзу, а вместе со своими солдатами сам в ловушку попал.
Понесли потери и деревенские жители. Немцы стреляли по нашим позициям, ничуть не заботясь о попавших под обстрел мирных жителях.
Наш взвод отделался незначительным ущербом – несколькими ранеными. Одно было плохо – наша разведка не сработала, как полагается. По принципу «баба с воза – кобыле легче». Ну, ушли вчера немцы с позиций – так это их дело. А куда ушли? «На войне не должно быть непонятых и необъясненных действий противника», – такой вывод сделал я для себя.
Подошел лейтенант. Он был в хорошем настроении, улыбался.
– Дали мы немцам жару! Молодец, «комод», вовремя сообразил отойти из окопов на бывшие немецкие позиции. Вот что значит – фронтовой опыт. Не зря финскую прошел. Что дальше делать думаешь?
– Перво-наперво, оружие трофейное собрать, думаю – пригодится. Во-вторых, со штабом батальона связаться надо, обстановку выяснить и о нашем положении доложить.
– Я уже послал связного, жду его возвращения.
– А еще бы разведчика послать, узнать, где сейчас немцы.
– Кого посылать-то? Из взвода половина осталась, да и то новобранцы, из запаса призванные. Пусть у комбата голова болит.
Взводный распорядился, и красноармейцы прошлись по полю боя, подбирая оружие и патроны. Набрали много – один из окопов полностью трофеями завалили.
А у меня на сердце было неспокойно – не верилось, что немцы ушли насовсем. Не для того они на нас напали. Вероятно, опять какую-то пакость придумывают. Вояки они умелые, сильные, умные и, как мы только что убедились, коварные. И вооружение у них на высоте, и применяют его они умело. А главное – связь! Без четкой связи об успешном управлении полком в бою и говорить не приходится. Она есть у всех подразделений. Любой взводный может связаться хоть с командиром роты, хоть с командиром полка. Комбат их, зная частоту радиосвязи, может вызвать помощь артиллерии, танков, авиации. Мы к такому уровню управления войсками придем только в 1943 году, набив немало шишек и заплатив за это огромными людскими потерями. И еще: каждый немец-
кий офицер на своем месте мог самостоятельно принимать решения о тактике ведения боя.
У нас же было иначе. Обескровленное репрессиями 1937–1938 годов, командование РККА панически боялось самостоятельности в принятии решений – начиная с командира взвода и заканчивая командующими армиями. Потому как даже правильно принятое, но не одобренное вышестоящим командованием решение могло привести к отстранению от должности и в лучшем случае – отправке в лагерь. Но в первые месяцы войны решение у особых отделов было чаще всего – расстрел. В начале войны командиры практически всех уровней оказались дезорганизованы – приказов сверху нет, сведений от нижестоящих командиров о положении на позициях нет, поскольку отсутствовала оперативная связь. И при всем при том каждый рядовой или командир на своем месте проявляли чудеса героизма, обороняясь часто до последнего патрона.
Мои худшие предположения подтвердились. Нет, немцы нас не оставили. Спустя полчаса послышался свист мин. Один разрыв, другой – пока пристрелочные. Бойцы успели укрыться в окопах. А дальше – массированный минометный обстрел. И без того обескровленный взвод нес потери.
Когда обстрел закончился и я отплевался от пыли и рукавом протер глаза, то подполз к командиру взвода:
– Лейтенант! Давай позиции менять – надо уходить на опушку леса и пулемет туда же перенести. Немцы на открытом месте всех перебьют.
– У меня приказ был – здесь стоять, перед ручьем!
– Людей потеряешь – приказ не выполнишь.
Лейтенант насупился:
– Колесников, иди в свой окоп!
Я по-пластунски подполз к окопу, где лежало трофейное оружие, набрал магазинов с патронами к немецкому автомату, даже три гранаты нашел – смешные, с длинными деревянными ручками, похожие на колотушки. Ну что ж, коли приказано, будем стоять до последнего.
Показалась немецкая цепь. Зря лейтенант не разрешил поменять позицию – немцы уже знали наше расположение.
– Огонь! – скомандовал лейтенант и сам стал стрелять из автомата короткими очередями. Захлопали редкие винтовочные выстрелы.
Я стрелял по наступающим длинными очередями, не экономя патронов. К тому же, подпустив немецкую пехоту по-
ближе, вступил в бой «максим» на пригорке. Немцы, оставив в ложбине много убитых и раненых, отошли.
– Ну вот, – довольно улыбаясь, сказал лейтенант, – а ты говорил – менять позиции. Отбились же!
Однако радость наша была недолгой. Из-за леса вынырнули два «мессера» и сразу же сбросили по две бомбы на позиции пулеметчиков, потом из пушек и пулеметов стали поливать наши окопы. Они делали заход за заходом и ушли, опустошив боекомплект.
Когда стих гул моторов и исчезли ненавистные силуэты немецких истребителей, я выглянул из окопа. На наших позициях – никакого движения.
– Эй, славяне! Есть кто живой?
Никакого отклика. Тишина.
Я прополз вдоль окопов. Одни убитые, в том числе и лейтенант. Эх, говорил же я тебе – менять позицию надо!
Пригнувшись, я метнулся на холм, к пулеметному гнезду. Бомба угодила точно в окоп. Все три пулеметчика были убиты, сам пулемет изрешечен осколками, с кожуха ствола текла вода. По спине пробежали мурашки – опять остался один!
Бегом я спустился с холма к погибшему лейтенанту, схватил его командирскую сумку. В ней карта, я сам видел – хоть сориентироваться можно. Рассовал по карманам магазины с патронами и – бегом в лес. Медлить нельзя. Немцы долго ждать не будут, после налета атаку наверняка повторят.
В лесу уселся на поваленном дереве и стал изучать карту. Вот наши позиции, слегка отмеченные карандашом, а тут, похоже, позиции батальона. Я сориентировался по сторонам света. Мне – на север.
Шел осторожничая, периодически останавливаясь и прислушиваясь. Немцы – они ведь сейчас в основном вдоль дорог прут, все на технике – танках, грузовиках, бронемашинах, мотоциклах, потому их сначала слышно, а потом – видно.
Горько было за страну. Стремились стать самой сильной, самой развитой державой мира, поднять промышленность, заводы строили, деревни голодом морили, продавая зерно за рубеж в обмен на станки. И где сейчас вся эта техника? Почему наш солдат пешком и с винтовкой, а не с автоматом и на мотоцикле, как немец?
В училище, да и позже – на учениях в полку – нам вбивали догму: танки – главная сила сухопутных войск. Ими, как бронированным кулаком, проламывают оборону противника. Меня так готовили воевать – группой танков обрушиться
на врага. А что я вижу? Наступают немцы, проламывая нашу оборону танками. Все с точностью «до наоборот». Когда я читал историю, смотрел документальные фильмы, война представлялась несколько иной. Тяжелой – да, кровавой – да, но не такой горькой.
Я упорно шел вперед – к месту, где располагался наш батальон, периодически заглядывая в карту. С остановками путь мой был нескор, да и уставал я быстро. Попытался вспомнить: когда я последний раз ел? Выходило – еще позавчера ночью.
Часа через три-четыре пути я вышел на позиции батальона, отмеченные на карте. То, что это именно те позиции были, я не ошибся, только батальона не было. Вокруг – трупы, разбитые ящики, сгоревшие машины. И все подавлено, изрыто танковыми гусеницами. Говорил же мне тогда капитан-комбат, что из тяжелого вооружения в батальоне – только пулеметы и минометы. А ими от танков не оборонишься.
Я пытался представить себе последний бой батальона. Да, тяжкая доля досталась парням. И запах вокруг тяжелый стоит – трупный. Видимо, батальон принял бой еще вчера.
