Валерио Эванджелисти - Обман
Веселье Жюмель сразу померкло.
— Наказать? Не пойму, как это? Без моего приданого ты был бы нищим. Возблагодарим добрейшего Больма, который сделал меня богатой, — Взгляд и голос ее смягчились, — Ладно, Мишель, хватит препираться. Такие стычки у влюбленных случаются, но ты слишком серьезно все воспринимаешь. Лучше думай о том, что тут есть узкая дверка, всегда открытая для тебя и твоего удовольствия.
И, вновь засияв широкой улыбкой, она потрогала себя между ног.
Мишель почувствовал свое поражение. Когда-то Магдалена разделяла его склонность все драматизировать, и на этой почве разыгралась постигшая их трагедия. В характере Жюмель, напротив, не было ни мрачности, ни угрюмости. И Мишелю пришлось признать себя побежденным.
Он несколько раз сглотнул, чтобы успокоиться.
— Ну хорошо, препирательства и правда ни к чему. Я прошу тебя только быть посдержаннее.
— Я буду сама сдержанность.
— И избегать непристойностей.
— Которые тебе очень нравятся, когда в постели я шепчу их тебе на ушко. Я ведь замечаю, что у тебя твердеет.
На это Мишель не нашелся что ответить. Он нервно отломил кусочек хлеба, сунул его в рот и опустил глаза.
Позже, когда он одевался к выходу, из соседней комнаты донесся веселый голосок Жюмель:
— Ой, погляди-ка! Строишь из себя моралиста, а сам разглядываешь книги с голыми бабами. Вот возьму и выброшу эту похабщину в окно!
Мишель надел свою неразлучную тогу и с любопытством высунулся из комнаты.
— Ты это о чем? Ни в одной из моих книг, кроме разве что Марциала, нет ничего…
Внезапно он замолк, задохнувшись. Жюмель стояла в оконной нише и листала толстую рукопись. Он подскочил к ней и выхватил книгу.
— Этого трогать не смей! — закричал он в бешенстве, — Это не твоего ума дело!
Веселье вмиг слетело с лица Жюмель.
— А мне откуда знать? — вспылила она. — И потом, тебе прекрасно известно, что я не умею читать. Но все эти фигуры голых женщин… Они словно бы мочатся или истекают кровью…
Гнев Мишеля поутих, но только отчасти.
— Это не та книга, что ты думаешь. И тем не менее я запрещаю тебе ее трогать.
Он заметил, как у него изменился голос, и из-за этого еще больше заволновался и постарался смягчить тон.
— Поверь мне, я говорю так для твоей же пользы. Этот текст опасен даже для меня. Требуется немалое усилие, чтобы от него освободиться.
— Чем опасен? Картинками? Невелик грех смотреть на голых баб, да еще так скверно нарисованных. Когда я еще жила в «Ла Зохе», я часто видела такие рисунки…
— Нет, опасность не в этом.
— Если опасность в тексте, то я его все равно не пойму. Да и написан он вроде бы не по-нашему.
— Пусть будет написан, как написан. — В голосе Мишеля снова зазвучало раздражение. — Забудь о том, что ты его видела, навсегда забудь. Поклянись!
Жюмель поколебалась, потом скорчила гримаску.
— Ну ладно, клянусь.
— Вот и хорошо, иди занимайся своими делами.
Мишель подождал, пока жена выйдет, потом лихорадочно перелистал «Arbor Mirabilis». Вот они, рисунки деревьев со странными скрученными корнями, вот женские фигуры, вставленные во внутренние органы человека, вот созвездия несуществующего неба. Он узнал уверенный почерк Ульриха из Майнца и другой, менее твердый, его любимого ученика, свирепого Пентадиуса. Оба они отлично владели алфавитом, берущим начало из коптского и демотического письма, который могли расшифровать только те, кто принадлежал к церкви иллюминатов. Между собой они называли его «Око».
Дрожь охватила Мишеля. Он стиснул пальцы и захлопнул рукопись, из которой взвилось облачко пыли. Уничтожить текст у него не поднималась рука. Надо было спрятать его подальше, чтобы ни Жюмель, ни кто-нибудь другой не смог его найти. В поисках места для тайника он внимательно осмотрел комнату и смежные с ней, обставленные только частично. Наконец в кладовке, которую Жюмель использовала как гардероб, он обнаружил в стене достаточно глубокую нишу шириной в кулак. Свернув рукопись, он уже собрался ее туда заложить, но в последний момент решил проверить нишу и пошарил в ней пальцами. Каково же было его удивление, когда пальцы наткнулись на листы бумаги.
Он вытащил руку вместе с пачкой писем, перевязанных ленточкой. Взяв одно наугад, он попробовал прочесть, но света было мало. Тогда он вышел из кладовки и подошел к окну в коридоре. Соседние дома загораживали видимость, но самую высокую башню замка Эмпери было видно хорошо. Стояло холодное, ясное утро.
Мишель развернул письмо и взглянул на дату: оно было написано на прошлой неделе. Он посмотрел на подпись на обратной стороне, и руки у него судорожно затряслись: письмо подписал Диего Доминго Молинас.
Чтобы не упасть, он прислонился спиной к стене. Наконец ему удалось разобрать:
«Друг мой!К сожалению, я не могу приехать повидаться с вами. Как вы знаете, письмо придет к вам из Венеции, где я должен находиться по воле святой инквизиции, которой я служу. Я знаю, что через несколько дней вы собираетесь выйти замуж за Мишеля де Нотрдама. Это хорошо, даже очень хорошо. Я прибегнул к стольким ухищрениям, чтобы устроить вашу свадьбу. Теперь вы должны контролировать каждое движение и во всем мне повиноваться, иначе я могу погубить вас в один миг. Мне известны имена всех ваших любовников, и я не премину использовать эти сведения против вас. Пишите мне на адрес, который я сообщу в следующем письме».
У Мишеля закружилась голова. Сердце забилось так отчаянно, что разболелось. В глазах потемнело, и он уже решил, что теряет сознание. Но, взяв себя в руки, он вытащил следующее письмо, написанное примерно месяц назад. Содержание было то же, но имелась и кое-какая новая информация.
«Я требую от вас регулярных и подробных отчетов. Только так вам удастся избежать кары, которую вы заслужили своим упорным молчанием. Мой почтовый адрес теперь таков: падре Пьетро Джелидо из Сан-Миниато, послу республики Флоренция в Венеции. Но вы можете писать на имя господина Гийома Постеля, капеллана госпиталя Св. Иоанна и Павла. Надеюсь, излишне сообщать, что вас ждет, если вы будете продолжать молчать».
Пьетро Джелидо! Еще один кусок прошлой жизни Мишеля возник из небытия, чтобы тревожить его. Кто же он, Пьетро Джелидо, злой гений вице-легата Тривулько и Мейнье д'Оппеда, вдохновивший своим фанатизмом избиение вальденсов в Любероне?
Но Мишель был слишком взволнован, чтобы сосредоточиться на этой загадке. Он дрожал как в лихорадке, но все же вынул еще одно письмо, первое в пачке, написанное еще чуть раньше. Уже от первых слов ему стало не по себе.
«Друг мой!Совсем скоро вы станете не только богаты, но и будете обладать собственным домом. И этим вы обязаны мне одному. Я радуюсь вашей предстоящей свадьбе и желаю вам много прелестных детей. Нынче, однако, пришло время вам оплатить долг передо мной. Мишель де Нотрдам меня не интересует, и я не желаю ему зла. Он может оказаться прекрасным мужем, учитывая, что, с моей точки зрения, он полный идиот. Но вы должны быть очень внимательны и не упустить ни малейшей детали, касающейся человека, который называл себя разными именами: Петер Ван Гог, Герман Маркельбек, Ульрих из Майнца. Последнее имя — настоящее. Я не знаю, как он выглядит, но лет ему должно быть около шестидесяти. Не исключена возможность, что рано или поздно он появится в вашем доме. Приказываю сообщать мне о любом, кого примет Нотрдам, особенно о гостях из Германии, и записывать все адреса его корреспонденции».
Мишелю было так скверно, что он не мог читать дальше. Сжимая в руке свиток писем, он кое-как доковылял до спальни и упал на постель. В висках стучало, голова наполнилась каким-то скрежещущим шумом.
Постепенно к сознанию вернулась ясность. Диего Доминго Молинас! Он не мог остаться в живых: Мишель сам видел, как его сожгли, привязав к колесу, и тело его превратилось в пепел. Кто же принял его облик, кто унаследовал его необоримую ненависть?
Он уже спросил себя, не стоит ли снова предпринять путешествие в иное измерение, как услышал на лестнице шаги Жюмель, которая поднималась к нему, весело напевая. Мишель был опустошен и обессилен и все же встал с постели. В нем вдруг вспыхнула животная жажда убийства, ему захотелось ударить жену, сделать ей больно, может, и убить.
Но он был уже не тот, что прежде, теперь он легко справлялся со своими инстинктами. Достаточно одной Магдалены. Он появился на пороге комнаты, потрясенный и обезоруженный, со слезами на глазах, сжимая в кулаке пачку писем.
Жюмель вскрикнула:
— Что с тобой? — и, увидев письма у него в руке, осеклась и закрыла рот рукой, — Ты их нашел… — прошептала она.
— Ты давно… — Мишель вытер мокрый нос, — Ты давно с ним в переписке?
— С кем — с ним?
Мишеля вновь захлестнула волна гнева, и он поднял кверху письма, зажатые в дрожащем кулаке.
