Владимир Романовский - Польское Наследство
Золото звякнуло о прилавок. Портной сказал, что все понял.
Хелье подошел к Лучинке.
– Мне нужно уйти ненадолго … – начал он.
– Не уходи, – Лучинка вцепилась ему в рукав. – Не уходи.
– Не бойся, – сказал Хелье. – Я только … пройдусь … нужно мне. Дело есть.
Появилась помощница – румяная, толстая девка.
– Пойди сюда, милая, – позвал Хелье. – Видишь, гостью я привел. Ты помнишь, как княгиня к вам заходила?
– Ха! – сказала девица, глядя на Хелье блудливыми глазами. – Придет она сюда, как же. Шутишь, купец? Мы сами к ней в детинец ходим, как позовет. В палаты.
Хелье подумал – не отвести ли Лучинку в палаты, не потеснить ли на время составления гардероба дуру Ингегерд – но решил, что не надо. Ингегерд бы не отказала, но не в этом дело.
– Хорошо, – сказал он. – Так вот. Сними с нее мерку, и чтобы все наряды были как у Ирины.
– Нельзя. Княгиня…
– Хорошо, пусть будет чуть хуже. Любой шелк, любой бархат – слышишь, портной?
– Слышу.
Хелье снова повернулся к помощнице.
– А обращаться ты с нею будешь, как с Ириной. А иначе я попрошу у князя позволения тебя выпороть на торге, прилюдно. Рядом с вечевым колоколом. И он мне не откажет.
– Ты так говоришь, – сказала девица, не испугавшись, – будто ты Жискар.
– Нет, я важнее Жискара.
Девица улыбнулась недоверчиво.
– Если не веришь – через час приведу сюда Жискара, и он подтвердит. Но тогда уж я точно тебя выпорю.
Наклонившись к уху сидящей на ховлебенке Лучинки, Хелье сказал тихо, —
– Не говори им, чем ты промышляешь. Если спросят, скажи, что мы с тобою родственники.
И вышел.
Торг и церковь, в которой у дьякона состоял на побегушках Нестор, разделяли пол-аржи. Хелье зашел в пустой по случаю неурочного времени молельный зал, встал в тени, и смотрел, как Нестор деловито сдувает пыль с поручней, протирает тряпкой золото на алтаре, как разговаривает с каким-то служкой. Проведя около часу в наблюдениях, Хелье вернулся на торг.
Нарядно одетая, Лучинка похорошела лишь от талии к низу. Грудь и плечи ее уточнились, но очарование куда-то подевалось. Голой она выглядела гораздо привлекательнее.
Заплатив за наряды портному и пообещав зайти за остальным через неделю, Хелье повел Лучинку завтракать в крог. Свир он ей больше не предлагал. Себе заказал греческого вина.
И снова на торг – перебирать височные кольца, броши, кокошники, ожерелья, бусы. После этого они направились в хибарку на Подоле.
В хибарке Лучинка решила, что пришла пора платежа. Она не знала, сколько Хелье с нее потребует за все это великолепие – неделю, месяц, год сношений? Посмотрев внимательно на Хелье, Лучинка подошла к ложу и начала раздеваться.
– Постой, – сказал Хелье.
Она обернулась.
– Я купец, – сказал он. – Недавно я совершил успешную сделку, в результате которой разорилось неимоверное количество народу, некоторые утопились и зарезались, а несколько, включая меня, страшно разбогатели. И у меня теперь столько денег, что мне года три или четыре можно просто сидеть дома или мотаться по миру, и ничего не делать.
Он замолчал. Она тоже молчала.
Вынув из калиты приобретенный для этого дела перстенек, Хелье подошел к Лучинке и опустился перед ней на колени.
– Я прошу твоей руки.
– А?
– Пожалуйста, будь моей женой. Скажи – да или нет.
Глядя ей в глаза снизу вверх, он протянул ей перстень. Она отступила на шаг.
– Ты надо мной смеешься?
– Нет, что ты.
– Зачем? – спросила она.
– Что – зачем?
– Зачем я тебе? Я скога. А ты – богатый купец.
– Ну…
– Я не хочу.
– Почему?
– Не хочу. Уйди. Вон из моего дома! Вон! Подлец! И подарки свои забирай!
Волосы ее как-то сами собой растрепались, глаза загорелись злостью. Хелье стало обидно, и он вышел. Сперва в палисадник, а затем и на улицу. Соломенно-пепельные волосы. Уютная Лучинка.
Стерва.
Нет, понял он, она не стерва, а просто я ее напугал.
И он вернулся, и стукнул в дверь, и зашел, а она сидела на ложе, обхватив колени руками, и молчала. Он сел рядом с ложем на пол.
– Ты совсем меня не помнишь? – спросил он.
Она помотала головой.
– Я был одет в монашескую робу.
Она посмотрела на него.
– В кладовой, помнишь?
Она мигнула.
– А, – сказала она. – Да … наверное … смутно … А как тебя зовут?
Хелье засмеялся. И Лучинка тоже хохотнула, но вспомнила, что сердита, и замолчала.
– Меня зовут Хелье, – сказал он. – Я варанг смоленских кровей, и все это время я очень по тебе тосковал.
Слова выскочили совершенно автоматически. Но когда они прозвучали, он вдруг понял, что это, оказывается, правда. И ужасно удивился.
– А Нестор? – спросила она.
– Что – Нестор?
– Ты его … в услужение кому-нибудь … отдашь?
– Нестор – мой сын, ты что! Мы его с тобой будем кормить, одевать, лелеять и воспитывать.
– Правда?
– Конечно.
– Но…
– Что?
– Я – хорла…
– Этим тебе заниматься больше не придется, – заверил ее Хелье.
– Но ведь…
– Что?
– Занималась.
– И что же?
– Люди будут говорить … про тебя … купцы…
– Я не купец на самом деле, – признался Хелье. – Я, видишь ли, исполняю иногда поручения князя … особые … И, раз уж разговор у нас о том, кто чем занимался и занимается, то приходилось мне и спьеном быть, и людей убивать.
– Как убивать? На плахе?
– Не казнить, но убивать. В поединках, в стычках. А это, я думаю, много хуже того, чем занималась ты, Лучинка. Мы с тобой друг друга стоим, уж поверь. Пожалуйста, будь моей женой.
– Нестор…
– Что же Нестор?
– Он меня стыдится. И не любит меня.
Хелье снова засмеялся, а Лучинка посмотрела на него испуганно.
– Его выпороть нужно один раз, – сказал Хелье. – Всего один, и не слишком сильно. Чтобы было не больно, а просто доходчиво.
– Его дьякон научил. Говорит – мать твоя скога, хорла отпетая, ты ее сторонись.
– С дьяконом я поговорю, если нужно. Если на то пошло, у меня и среди священников есть хорошие знакомые. Нужно будет – и дьякона выпорем.
– А ты меня бить не будешь?
Уютная нота прозвучала в голосе Лучинки – как тогда, десять лет назад, и как тогда, Хелье переполнила волна нежности. Он прижался щекой к коленям Лучинки, зарылся в колени носом и лбом, потом порывисто поднялся, сел рядом с ней, обхватил ее руками, и стал целовать – нежно, ласково, в щеки, в лоб, в губы, в шею, и гладить по пепельно-соломенным волосам.
– Как же можно тебя бить, Лучинка? Да как же у меня поднимется рука?
Отмытая ее кожа пахла невероятно хорошо.
– А мы скоро поженимся? – спросила Лучинка.
– Можем прямо сейчас. Церковь открыта.
– А что? – сказала она рассудительно. – И то правда. На свадьбу приглашать некого … мне … А тебе, наверное, стыдно … Чего ж тянуть…
– Стыдно? – Хелье пожал плечами. – Да и некого, как и тебе. Дура Ингегерд опять беременна, Ярослав куда-то уехал, Дира я не видел десять лет, Гостемил далеко.
– Кто такой Гостемил?
– Его ты увидишь. Его мы пригласим. Не на свадьбу – не успеет – а просто так. И уж Гостемил-то тебя не обидит, не думай. Он всем князьям и конунгам ровня, и возможно поэтому начисто лишен предрассудков.
– А … что такое предрассудки?
– Это то, что мы из Нестора будем выбивать розгой.
– Не надо его бить. Он маленький, слабенький.
– Не будем. А все-таки ты, Лучинка, помни, что он не только твой сын, но и мой тоже.
– Я помню. Хелье? Тебя зовут Хелье?
– Меня зовут Хелье.
Через два часа их обвенчал самый молодой и самый скандальный священник в Киеве – Илларион, бывший монах, возбудивший несколько лет назад все население города выдалбливанием пещеры и проживанием в ней в течении недели (он таким образом выражал возмущение изменявшей ему Маринке).
После этого они забрали Нестора из церкви в хибарку. Хелье раздумывал – не купить ли дом получше? Но решил, что это всегда успеется. Проведя часть ночи с Лучинкой в спальном помещении одного из крогов, по утру, няняв кнорр и сложив в него несколько необходимых грунок, Хелье с женой и сыном отбыл в свадебное путешествие. В Корсунь не заходили – провели месяц в Константинополе, четырежды побывали в театре, а затем сделали трехнедельный заход в Рим.
На Нестора первая часть путешествия не произвела впечатления. Днепр и Днепр, подумаешь. И ветер противный. Константинополь же его поразил в первую очередь книжной лавкой и имеющейся там «Одиссеей» Гомера в переводе на современный греческий, с красивыми картинками. На деньги, которые выложил Хелье за сей фолиант, можно было купить лошадь. Благодарности Нестор не выразил.
Каждый день Хелье отлучался на час-другой, следуя заветам Старой Рощи – упражнения необходимы.
Перед самым отъездом в Рим варанг смоленских кровей улучил момент – Лучинка спала, а Нестор бодрствовал – вывел мрачного ворчащего сына на задний двор, сдернул с него порты, и несколько раз хлестнул по ягодицам веткой. Нестор плакал и ругался.
