Василий Кононюк - Шанс-2
– Невместно нам боярской милостыней брезговать, – ее тон и поведение совершенно не соответствовали словам, но я решил не обращать на это внимание.
Подойдя к ней и передав ей корзину, я неосторожно встретился с ней взглядом, и сразу утонул в ее глазах. Сперва застыло мое сердце, мне казалось, предо мной моя Любка, совсем молодая, такая, как я ее помню, затем остатки сознания робко обратили внимания на несоответствия, но глаза, эти глаза темного золота вперемешку с каштаном, в них хотелось утонуть, погружаясь с головой. Если Ждана насильно держала твой взгляд, демонстрируя свою власть над тобой, то тут ты сам сдавался, и признавал свое поражение. Выручил меня Богдан, воистину дети невосприимчивы к гипнозу, он встряхнул мое сознание, видно встревожившись, почему я впал в ступор. Да, гипнозом семейка владела, Мессингу у них стажироваться младшим учеником. Любава удивленно смотрела на меня, видно не ожидала уже, что выплыву из ее власти. Взяв себя в руки, начал рассказывать, зачем пришел.
– Сказывал я уже Ждане, племяннице твоей, не бояре мы, а казаки, живем за Киевом на землях вольных. Живет с нами знахарка знатная, да что там знахарка, не знахарка, а ведунья, тетка Мотря. Месяца не прошло, как спасла она меня от смерти, Пропастницу с меня выгнала. Ищет ученицу она, и меня просила ей ученицу искать. Как увидел я племянницу твою, понял, ее это судьба, нужно ей к Мотре ехать, в ученицы. А как тебя увидел, подивился, неужто вместо одной, двух учениц Мотре привезу.
– Иди мыться Ждана, а мы пока с казаком потолкуем.
Ждана молча взяв чистое исподнее, кресало, выскользнула с комнаты. Любава накрыла на стол, разложив то, что я принес, в глиняные тарелки, и поставила на стол три кружки. Налив в них вина из кувшина с узким горлом, она подняла свою кружку,
– Давай выпьем за встречу казак. Ты ее ждал, Ждана ее ждала, раз тебя в дом привела.
– Богданом меня зовут. Давай выпьем, чтоб и для тебя эта встреча удачей была.
– Богданом… – Она покрутила на языке это имя, пробуя его на вкус. – Не твое это имя казак, не подходит оно тебе. Владимир, вот имя для тебя, возьми себе имя Владимир, казак.
– Да Бог с ним, с именем, – я невольно вздрогнул, когда она назвала меня Владимиром, это не укрылось от ее больших глаз, странно менявшими свой цвет в лучах лучины, от пронзительно черных, до сине-голубых. Ну и семейка, как эти ведьмы еще живы, просто диву даешься. – Скажи лучше, что ты думаешь. Ты поедешь к нам?
– Не гони лошадей казак Владимир, лучше расскажи, как ты нас перевозить собрался, где мы жить будем, как хлеб свой насущный добудем, иль ты нас на прокорм возьмешь? Тогда скажи, как с тобой нам расплатиться за милость такую?
Женщины постоянно пробуют на прочность границы дозволенного. У них свой экспансионизм, нам мужикам недоступный. Они постоянно расширяют зоны своего влияния в нашем сознании. И тут, как и во всем остальном, нет универсального рецепта, иначе жизнь была бы скучной. Упрешься рогом, женщина начнет изыскивать все более утонченные способы тебя достать, и не важно кто она, коллега по роботе, сестра, или твоя жена. Нервничать тут не имеет смысла, ничего не изменишь. В мелочах нужно уступить, в принципиальных вопросах стоять до конца. Так устроена женская психика, с одной стороны, ей нужно постоянное подтверждение, что с ней считаются, с другой, она должна чувствовать силу находящегося рядом мужчины. Диалектика. Тогда она счастлива, и излучает счастье на тех, кто рядом. В противном случае, лучше и не говорить, добром никогда не кончается.
– Ладно, пойду я. Не слышишь ты меня, или слушать не хочешь. Буду завтра с утра на базаре. Надумаешь что, приходи, дальше толковать будем. Только имя мое запомнить постарайся. Еще скажу. Жизни вам тут осталось три, четыре недели. Потом ляхи придут, никто не спасется. Погибните сами и детей своих загубите.
– Не серчай на меня Богдан, садись, дальше толковать будем. Я и не вспомнилась, как Владимиром тебя назвала, само выскочило. Бабы дуры, что с нас взять.
Она как кошка выгнулась над столом, потянувшись к моей кружке и демонстрируя в широком вырезе рубахи, что если постараться, то взять есть что. Женщина! Ехидна – твое имя. Что-то такое классики говорили по этому поводу. Делать нечего, присев обратно на лавку, взял наполненную кружку и начал рассказывать, что я придумал по поводу их эвакуации. Меня слушали внимательно, вернулась с бани Ждана, поела, выпила вина, послушала, и ушла спать, а ее тетка неутомимо продолжала выпытывать детали, пытаясь подловить меня на неточностях.
– Да, складно у тебя выходит, – по смыслу фразы, вроде как, меня похвалили, а прозвучало как упрек. Видно за то, что слишком хорошо все продумал.
Она задумалась, оно понятно, не каждый день с места срываешься, но альтернативы не было, зимой в лесу напасть не пересидишь, тем-то и страшны зимние походы. Батый он ведь тоже Русь зимой брал. Все было сказано, сидеть в хате в полном доспехе, с двумя саблями за спиной, жарко. Положив на стол монеты, поднялся с лавки,
– Вот смотри, пять монет вам на дорогу, Ждане я еще три дал, хватит еще и останется. Вот тебе еще три монеты, пойдешь завтра на базаре потратишь, теплых вещей, припасов немного на дорогу прикупишь. Я с утра коня и воз вам куплю, там встретимся, погрузишь то, что купишь, обоз найдешь, что с понедельника в дорогу выступает, и возом домой поедешь. В понедельник с утра с обозом в дорогу. Еще раз скажу. С постоялых дворов только с обозом ехать. Сидите на месте пока попутчиков не найдете. Татей зимой нет, не их время, зато волков полно голодных, на одинокую лошадь и днем нападут, пропадете ни за грош. В Черкассы приедете, я уже вас ждать буду. Так что будь здорова Любава, завтра свидимся.
– Поздно уже, казак. Зачем тебе людей будить. Переночуешь у нас на лавке, места хватит, а с утра пойдешь.
Ее голос стал ниже, когда она произносила эти слова, в нем появились ноты и вибрации, проникающие прямо в спинной мозг, минуя сознание и все ментальные щиты которые мне удалось выстроить. Как пятнадцатилетний школьник боялся поднять глаза и встретится с ней взглядом, и боялся ответить, чтоб не выдать себя голосом.
Она была первой женщиной этого мира прорвавшая ткань затянувшегося сновидения, живой и желанной, к которой тянуло, как к огню, неодолимо. Но память, услужливая память, уже листала страницы моей жизни, выхватывая примеры таких же чувств, и такой же неодолимой тяги. Она пролистывала страницы дальше, до той, в которой с размаху били по открытой душе, обучая кровью, что открываться можно, либо когда сердце уверенно на все сто, либо хорошо подумав большой головой, остальные части тела слушать категорически запрещено.
Собравшись с мыслями, взглянул в ее глаза вновь ставшими цвета темного золота. Я смотрел в них долго, пока не увидел в них не уверенную в себе женщину, а сомневающуюся девчонку, не знающую что ей делать со всем свалившимся на ее голову. Поцеловав ее в щеку, тихо сказал,
– Не бойся Любава, теперь все будет добре, я не дам вас в обиду. А как до нас доберетесь, устроитесь, так и забудете про все.
Она вдруг расплакалась, прижавшись лицом к холодному железу на моей груди. Едва касаясь ее головы, гладил золотые волны ее волос.
– У вас такие же люди как везде, Богдан. Люди, они другими не бывают. Не обещай того, чего быть не может.
– Бояться вас будут, дураки везде есть, и Мотрю боятся, но никто слова плохого не скажет, и пальцем не тронет. А лечить обучитесь, так в почете жить будете.
– А когда неурожай, когда голод, когда скотина падет, тогда кто у вас в том виноватый? Рано или поздно везде нас беда и попы найдут…
– Мы люди оружные, больше от добычи, чем от земли живем, когда недород, в другом месте хлеб купим, и гречкосеям своим с голоду помереть не дадим. А в походе, во всех бедах не вы, атаман виноватый.
– Как же они живут атаманы ваши?
– По-разному… Плохой атаман долго не живет…
– Вот я тебе о том и толкую, люди, они везде одинаковы.
Внезапно ее настроение поменялось, она лукаво улыбнулась, и толкнула меня в грудь.
– Иди снимай свое железо. Что думаешь, довел бабу до слез и все? Так просто я тебя не отпущу. Хватай другую лавку, тащи к той, что возле стены.
Она была горячей и страстной, свежей как ключевая вода, уста ее были слаще меда, ее высокая грудь оставалась единственной прохладой среди жара наших тел…
Даже в Библии Соломон умудрился похожие слова написать. У нас не было фруктов, было только вино, мы изнемогали от этой ночи, и только грусть иногда остро колола мое сердце, я знал, такого больше у нас с ней не будет…
Воистину, во многом знании, много печали. Слишком много.
Как точно сказал поэт,
"Захочеш ще, як Фауст, ти, вернути дні минулі,
та знай, над нас боги глухі, над нас, німі й нечулі…
співають, плачуть солов*§, і бьють піснями в груди,
