Валерий Большаков - Преторианец
Высмотрев всход на стену, Мир-Арзал сделал знак Даврону, притаился за толстым кривым карагачем и дождался полной темноты.
Римляне не штурмовали город при лунном свете, но парфяне, опасаясь тайных вылазок неприятеля, обходили стены дозором, посвечивая факелами вниз, – не подкрадывается ли коварный враг?
– Сейчас… – проговорил Даврон. – Пусть до той башни дойдут…
Мир-Арзал еле дождался, когда воины с факелами скроются за парапетом западного бастиона, и кинулся на стену по крутым ступеням. Сверху был хорошо виден римский лагерь – там горели костры и шатались длинные тени.
– Во имя Аллаха! – прошептал Тураб, накидывая волосяную петлю на плечи. – Исмат, удерживай конец!
– Пошел я, – глухо сказал Мир-Арзал. – Ждите! Как вернусь, свистну! Вытащите…
Покрепче ухватившись за веревку, он перелез через парапет и повис на высоте пятого этажа.
– О, Аллах!
Переступая ногами в сандалиях по крошащейся стене, Мир-Арзал спустился, поглядел, как веревка уползает наверх, и пошагал к лагерю римлян, сперва полем, затем кривыми переулками рабада.
Ночь была теплая, звезды сияли ярко, чернеющими пятнами выделяя кусты и ямы, но Мир-Арзал все же вздрогнул, когда перед ним, словно из-под земли, поднялся легионер в полном боевом.
– Стой! – рявкнул он. – Куда идешь?
Мир-Арзал поднял руки и сказал спокойно:
– Я из Антиохии, я был у парфян в плену. Я – друг римлян и хочу им помочь овладеть городом!
– Да? – с сомнением протянул римлянин. Посопел и свистнул.
Из темноты вышел еще один легионер и отдал честь первому.
– Проводишь этого в лагерь, – сказал первый, тыча пальцем в Мир-Арзала, – и сдашь латиклавию Квинту Метеллу!
Второй стукнул себя кулаком в грудь и показал Джуманиязову мечом: ступай!
Мир-Арзал пошагал, усмехаясь в бороду.
Подойдя к левым воротам лагеря, легионер сказал пароль, и ему открыли одну из створок. За воротами тянулась прямая и широкая улица, виа Принсипалис, надвое разделяя хемистриги – палаточные ряды, ровненькие, будто по линеечке их вымеряли. Через равные расстояния горели костры, добавляя красный отсвет голубому лунному сиянию. Римляне сидели у шатров, чинили щиты, кололи лучины для стрел, просто чесали языки, попивая кислую поску.[65]
Мир-Арзала проводили в преторий и завели в большой шатер трибуна-латиклавия – так сказать, замполита легиона. Квинт Луций Метелл оказался плотным молодым человеком, стриженным «под горшок» и с пустыми светлыми глазами. Квинт вечно улыбался, кривя мокрые губы в поганенькой ухмылочке живодера. Не дай Аллах попасть к такому на допрос – запытает.
– Кого ты мне привел, Публий? – спросил он.
Мир-Арзал опередил рядового Публия, выпалив:
– Мне нужен ваш самый главный!
– Самый-самый? – заулыбался Квинт, холодно и мертво поглядывая на ночного гостя.
– Да! – храбро ответил Мир-Арзал.
– Ла-адно… – протянул Квинт Метелл. – Только учти: если ты потревожишь сиятельного по пустякам, то умрешь!
– Ведите меня к нему!
– Пошли!
В сопровождении трибуна Мир-Арзал прошел в шатер командующего, вовсе уж гигантский, почти как цирк-шапито.
– Перед тобой, парфянин, сам Гай Авидий Нигрин! – надменно сказал Квинт.
– Где? – не разобрал Мир-Арзал и только тут приметил большого костлявого человека, развалившегося на подушках в углу, горбоносого, с короткими светлыми волосами. Жилистая рука его гладила рукоятку паразиниума, короткого меча, полагавшегося легату.
– Обращайся к нему – «сиятельный», – рекомендовал Квинт.
Мир-Арзал поклонился Нигрину и решительно начал:
– Ну, во-первых, сиятельный, я не парфянин. Меня взяли в плен этой весной. Я бежал, чтобы предложить вам помощь…
– Какую? – равнодушно спросил Нигрин.
– Я открою вам ворота!
Командующий встрепенулся и резко сел.
– Это правда?! – спросил он, посверкивая голубыми глазками.
– Да, сиятельный, – поклонился Мир-Арзал. – А за это…
– Ну?
– Вы заплатите нам золотом, – твердо сказал Мир-Арзал.
– Вам? – переспросил Нигрин.
– Нас пятеро, сиятельный, и все мы горим желанием служить вам и великому Руму! Риму то есть…
– Ага! – воскликнул Нигрин, перекатываясь на колени и вставая во весь рост. – И долго мне ждать?
– Мы отопрем вход на рассвете, – сказал Мир-Арзал. – В городских воротах есть амбразуры, они запираются щитками. Когда я буду готов, я три раза поднесу к амбразуре зажженный факел… Потом отсчитаю ровно сто… м-м… сто ударов сердца и открою створ. А ваша конница за это время должна подскакать и ворваться! Только вот копыта надо бы войлоком обвязать… Чтобы без шума.
– Дельно, – оценил Нигрин. – А только где гарантия, что ты не подослан и что нас за воротами не будет ждать засада? Понимаешь меня или нет?
– Понимаю, – безразлично сказал Мир-Арзал и добавил раздраженно: – Да какой дурак додумается устраивать ловушку, запуская врага в крепость?!
– Тоже верно… – задумался Нигрин.
– А меня не это смущает. – Паскудненькая улыбочка зазмеилась на губах Квинта Метелла. – Ворота охраняются. Ты надеешься одолеть стражу? В одиночку?
– Нас пятеро!
Квинт пренебрежительно скривил губы.
Мир-Арзал поискал глазами подходящий предмет и приблизился к витому деревянному столбу, одному из десятка, поддерживающих шатер.
– Вот мое доказательство! – отрывисто сказал он и пушечным мае-гери[66] перерубил столб.
– Впечатляет, – покачал головой Квинт и с интересом глянул на Мир-Арзала. – Панкратион?
– Нет! Карате!
– Не слыхал…
– Ладно, – оборвал его Нигрин, – после поговорите! Как тебя называть, друг римлян?
Мир-Арзал усмехнулся.
– Зовите меня Дэвом! – сказал он и с поклоном удалился.
5
В теле Мир-Арзала жила великая, застарелая усталость. Рабский труд истощил его до предела, но и закалил, сделал сухим и «прочным на разрыв».
Мир-Арзал шагал к городу, грыз копченый сыр от римских щедрот, и всего его распирала злая радость, что-то внутри трепетало и сжималось в предчувствии близкого торжества.
Римская Империя в этом времени – все равно что Америка в его родном веке, – самая богатая и самая сильная страна. Надо только верно служить, урывая по кусочку от хозяйского пирога… А Гай Нигрин явно не из последних в империи! Сенатор и консуляр!
Во тьме замелькали огоньки факелов, отмечая кромку городских укреплений. Мир-Арзал замедлил шаг, молясь Аллаху, чтобы дозорные не обнаружили Даврона и компанию.
Помог Аллах, не увидела стража беглых, никого в городе не занимала мысль об имуществе Пакора… Мир-Арзал протяжно свистнул, за зубцами мелькнула тень, и вниз с шорохом упала веревка. Поднатужившись, Мир-Арзал полез вверх, цепляясь за канат. Тураб с Давроном подтаскивали его. Из последних сил Джуманиязов перевалился между зубцами, встал на карачки, поднялся и пошел, шатаясь и отдуваясь, к ступенькам, ведущим вниз со стены.
– Ну? – не выдержал Даврон.
– Я договорился!
– Ух!
– Спим до восхода солнца, делаем работу, и мы в шоколаде!
Оживленно перешептываясь, бандиты залезли на крышу ближайшего дома и обнаружили там расстеленные ковры – летом жители спали на крыше. Очень кстати! Мир-Арзал лег и моментально уснул.
Разбудила его тревога. Щемящее беспокойство проникло в сон, вытягивая рассудок в явь. Мир-Арзал резко сел и глянул на восток – неяркая серая полоска затеплилась в той стороне. Близился восход. Пора!
– Подъем! – прошипел Мир-Арзал и ногой пнул расхрапевшегося Тураба.
Бандиты заворочались, замычали, сели, протирая заспанные глаза.
– Пошли!
Отдохнувшие и посвежевшие, «дэвы» слезли с крыши и направили стопы к воротам города. Сонное царство. Парфянские воины дремали, сидя у стены и положив голову на колени.
Охраняли ворота пятеро здоровяков. Больше и не требовалось – кто войдет в запертые ворота? Вот появится брешь, тогда подтянут подкрепление.
Мир-Арзал показал знаками: Даврон слева, я справа. Шавкат с Турабом достали кривые ножи, Исмат вооружился удавкой. Пять, четыре, три, два, один…
Мир-Арзал обошел штабеля мешков с песком, уготовленных, чтоб заваливать возможный пролом в стене, и приблизился к первому воину. Воин, уперевшись локтем в колено, подпирал кулаком голову, смешно перекособочив рот. В свете коптящих факелов чудилось, что воин жует, мерно, как корова. Мир-Арзал мягко улыбнулся, аккуратно подвел руки и молниеносным движением свернул парфянину голову. Кафиром меньше, кафиром больше – Аллах простит и одарит милостью…
Еле слышный мокрый хруст донесся слева. Порядок… Шавкат зашел своему бойцу сзади, зажал ему рот и тут же резанул по горлу. Боец даже хрипнуть не успел, повалился на бок, брызгая кровью. Жертва Исмата задергалась, лягнула ногой, засипела в потугах… И обмякла.
