Александр Башибузук - Страна Арманьяк. Корсар.
Дети росли, и со временем, дружба переросла в любовь. Я не стал перечить их чувствам и свершился обряд обручения. Видит Господь, я никогда не смог бы принудить свою девочку, к чему либо, без ее на то согласия. Близилась свадьба… Но тут…
Старик замолчал, слезы опять блеснули на его глазах.
— Я добрый христианин и согласно обычаю, всегда оказывал приют единоверцам. Мы имели дело с португальскими купцами, которые часто останавливались в моем доме… Однажды, с ними прибыл некий Луиш Нуньес, знатный кабальеро из Лиссабона. И случилось страшное… Он околдовал мою девочку, не иначе злыми чарами, другим я не могу объяснить произошедшее и они сбежали прямо перед ее свадьбой… Я думал Самир лишиться разума, настолько тяжело он воспринял это предательство. Мальчик даже дал обет безбрачия и поклялся не прикасаться ни к одной женщине, пока не найдет Земфиру. Со временем он пришел в себя, стал мне опорой и готовился принять наше семейное дело в свои руки, но тут пришло известие от тебя, благородный эмир. Мы бросили все и отправились сюда. Клянусь, Самир ничем не высказывал свои намерения, наоборот, он кротко уговаривал Земфиру вернуться…
— Да… так и было… — мрачно подтвердил капудан. — Он даже читал ей стихи…
— Дочь всегда отличалась своенравием, а Самир, не смотря на свой ум и рассудительность, был излишне горяч… — печально продолжил купец. — Почтенный Хасан здесь не причем, вся вина на мне… Совсем недавно, я проводил в последний путь возлюбленную жену, а сейчас лишился своих детей… И теперь мне незачем жить. Прошу тебя, эмир, прекрати мои страдания своей рукой… Так будет справедливо…
Старик стал на колени и опустил голову. В воздухе повисла тяжелая тишина, прерываемая только шелестом волн и далекими криками чаек.
«Всех… всех порубить, к чертям собачим… Ну, давай тряпка! Никто не может так оскорблять конта д'Арманьяка, и по хрену: кто виноват, а кто нет. Ответят все… — Давно не проявлявший себя настоящий бастард, дико орал в голове, требуя крови. — Ну же! Да как они смели!..»
Мозги даже услужливо подсказали траекторию, по которой волнистый клинок эспады упадет на шею Гассана, продолжая движение, крутнется в полувольте и самым кончиком перерубит горло капудану. Мосарабы держат на прицеле остальных, достаточно будет одного залпа… Поваров прирежут близнецы. Кровь смоет все: злость, обиду, ненависть…
Сопротивляться настоящему хозяину тела уже не было сил, я поднял голову, приготовился к движению, но неожиданно увидел на заднем плане, как незадачливого охранника испугавшегося звука выстрела, заломив руки, оттащили в сторону и поставили на колени. Коренастый сарацин с рваным шрамом через все лицо, коротко пробормотал молитву, блеснула кривая сабля, тупой хруст и, расплескивая по сторонам алые брызги, бритая голова покатилась по камням.
— Надо жить, старик… — чужим, хриплым голосом пробормотал я, совершенно неожиданно для себя. — Возвращайся домой, похорони детей и найди о ком заботиться… А ты… — я полуобернулся к капудану. — Ты… я не вижу твоей вины…
— Мудрость эмира, равна его благородству и доблести… — сдержанно поклонился мне Хасан. Лицо его так и осталось непроницаемым, но в глазах сарацина плеснулась радость и облегчение.
Я еще нашел в себе силы подойти и прикоснуться губами ко лбу Земфиры, закрыл ей глаза и побрел к баркасу. Что дальше было, просто выпало из моей памяти. Очнулся уже в своей каюте от чьего-то горячечного шепота.
— Господин… я должен вам сказать… должен… простите… — предо мной стоял Энвер Альмейда, согнувшись в полупоклоне и держа руки сложенные ладонями перед своим лицом.
— Говори…
— Господин, я знаю… — мосараб запнулся. — Я знаю как вам тяжело… Поверьте, я это понимаю. И тем больше мое восхищение вашей мудростью… Наше, восхищение… Вы… вы… Извините меня, господин, я не могу красиво говорить, поэтому… Короче, теперь, даже вне контракта, мой меч и мечи моих людей — ваши…
Я почти не слушал его, пытаясь сорвать с фляги с арманьяком заевшую крышку. Но смысл сказанного Альмейдой, все же понял и оценил.
Мосараб откланялся и вышел из каюты. За ним выскользнули близнецы, предварительно уставив стол закусками. Я, наконец, содрал крышку и, расплескивая по столу янтарные капли, набулькал себе родового напитка в стопку…
— Ой-ей… мамочка… ой-ой-ой… мамочка, родненькая моя…
Я сначала подумал, что сошел с ума. И от этого чуть не сверзился со стула…
— Ой горюшко мне, горюшко, из огня да в полымя… ой-ой-ой… — в каюте раздавался жалобный тихий женский голосок.
Но меня ни это поразило. Дело в том…
— А страшный-то како-о-ой… носище длинный, очи бесноватые, усищи торчать, патлы расхристаны, видать злющи-и-ий, прям страсть… ой-ой-ой… ли-и-ишенько мне…
— Мля, белку поймал… — я с силой двинул себя кулаком по лбу и хватил арманьяка прямо из фляги. Точно белка, вот на русском языке, уже кто-то болтает. Мля, хотя и дико архаичном, но на русском! Скоро и черти зеленые поскачут. Стоп… какая белка… я вроде не в запое. Только собираюсь…
Жгучее пойло подействовало. Мозги немного пришли в порядок, я уловил что причитают за ширмой, отделяющий спальный закуток от остальной каюты.
— Видать тоже басурманин, али еще какой нехристь… Ой-ой-ой!..
Я подскочил к ширме и с треском сдернул ее в сторону…
— А-а-яй!!! — кто-то закутанный в шелка с головы до ног, соскочил с кровати, забился в угол и тоненько заверещал девчоночьим голосом: — Ай-яй-яй!.. Не замай меня дядечка, не замай, я песни тебе петь буду, сказки рассказывать, тока не замай…
— Ты… кто… такая… мать… твою… — медленно, с расстановкой, поинтересовался я, тоже на русском языке. И неожиданно вспомнил, как мне предлагали взамен Земфиры, какую-то рабыню. Мля, но кто ее сюда притащил?
— Феодора я, а кто еще… — озадаченно пискнула девушка. — Ой-ей-ей… так ты дядечка нашему языку учен?
— Учен…
— Это хорошо… — облегченно выдохнула Феодора. — А сильничать меня будешь? Ну не нада, Христом богом молю….
— Не… не буду…
— Обещаешь?
— Обещаю…
ГЛАВА 11
Не глядя, нащупал рукой табурет, подтянул его к себе и сел. Заливаться спиртным отчего-то перехотелось. Щемящая тоска, горе и злость, тоже куда-то испарились. А вернее, притупились. Нет… вот это баян так баян. Очешуеть, наконец, с соотечественницей повстречался. Нет, я прекрасно знаю, что русичей в басурманском полоне томятся многие тысячи, и они, теоретически могли попасть в Европу, но вот как-то, даже с упоминаниями не сталкивался. А тут на тебе…
Высокая, стройная, худенькая, мордашка симпатичная, глаза чуть раскосенькие, большущие, с виду хитрющие, русая коса едва ли не до пят. Лет так четырнадцати-пятнадцати на первый взгляд. А может еще меньше. Сидит на кровати, глазенками по сторонам зыркает, ручки на коленках примерно сложила. Ей бы еще сарафан да кокошник, чем не персонаж для Васнецова[66].
— Давай, по порядку. Кто, откуда, как в полон попала…
Феодора кашлянула, вскочила, отвесила мне русский земной поклон и скороговоркой протарахтела:
— Боярская дочь, Феодора Микулишна Сунбулова, рязанские мы, с Переяславля, пошла с дворовыми девками по землянику на бережок, тут нас ушкуйники[67] и прихватили, лиходейники окаянные…
Я проследил за ее взглядом, подошел к столу, навалил на тарелку еды и сунул Феодоре в руки.
— Жуй.
— Добрый ты, боярин… — девчонка живо откусила от краюхи хлеба и пожаловалась, — Не ела седни я, проголодалась, прям страсть… — а потом с опаской добавила. — А это… не изволь гневаться, боярин, так куда это я попала? Тут християне, али кто?
— В Бретань, ты ешь, ешь… — я вытащил крестик из-под колета и показал Феодоре. — Христиане, только латинского обряду. Католики.
— А-а-а… — понимающе протянула девушка. — Это хорошо, что не бусурмане. При дворе великого князя Василия Ивановича, такие тоже были. Фряг… фряз…
— Фрязи. Генуэзцы или венецианцы. Купцы?
— Ага, они самые! Тятька их тоже так называл, — довольно подтвердила девушка, аккуратно откусывая от ломтика ветчины. — А ты сам кто будешь? На нашем языке мудрено говоришь.
— Боярин… — я задумался, подыскивая русский аналог своего титула. — Ну… даже не знаю как сказать на русский манер, словом, род идет от самих царей. А язык сам выучил, оттого и не совсем правильно. Ну так что там дальше-то было?
Феодора горько вздохнула.
— Поведаю, от чего не поведать. Ушкуи продали нас армянским купцам, армяне, проверив мое девство… — девушка всхлипнула, — продали жидве, ну а те, прям в Кафу доставили. А уже из Кафы, татары меня продали на этот… остров большой такой, вроде как Делос его называли. А там эти купили… ну-у… тот, которого ты стрелил… эх, словом, намучалась… всяко разно обижали меня ироды… Но не сильничали, врать не буду, этого не было…
