Роман Злотников - Царь Федор. Еще один шанс…:
Когда на следующее утро я проснулся, то, к своему удивлению, не обнаружил в спальне привычных кувшина и таза. Этот порядок я завел, когда окончательно перестал считаться хворым. Раз уж я попал в это время и место, то собирался прожить долго и по возможности счастливо. А при современном уровне медицины данное желание можно было воплотить в жизнь только непременным соблюдением гигиены и закаливанием. Потому как на медиков в этом времени надежды не было никакой. Во дворце уже стали шептаться о том, что царевич-де после хвори стал ужас каким чистюлей и моется, представьте себе, по несколько раз на дню. Впрочем, никакого негатива или позитива этот слух мне не принес, русские в это время, как и во все времена своей истории, тоже мылись много и с удовольствием, хотя и не так часто, как я. А вот где-нибудь в просвещенной Европе за подобное могли бы и в сношениях с дьяволом обвинить. И к суду инквизиции привлечь. Причем невзирая, так сказать, на лица. Уж больно непотребным считалось там это занятие. Так вот, утром я с удивлением обнаружил, что установленный мною порядок грубо нарушен. И посчитал это тревожным признаком. А что? Вот живешь себе, собираешь потихоньку информацию, планируешь, а тут бац — стрелецкий бунт! Они вроде как часто случались, Петя Первый как-то во время такого в одном исподнем драпанул. Или это уже позже было?
Полежав некоторое время и так и не услышав ничего тревожного, я встал, накинул на себя кафтан и решил пойти разведать причину такого небрежения установленными правилами.
Причину я обнаружил, едва приоткрыл дверь. Она лежала на полу и сладко спала. Но только я открыл дверь, причина тут же проснулась и вскочила на ноги, преданно уставившись на меня. Вот тебе и раз. А я-то уж совершенно собирался оставить его в покое.
— Ы-ым,— преданно глядя на меня, произнесла причина, и я, не выдержав, рассмеялся.
— Ладно,— произнес я и похлопал причину по груди, поскольку дотянуться до плеча не было никакой возможности,— пошли, сначала я тебя покормлю, а потом одену. А то ты своими драными портами всех дворовых девок распугаешь.
Вот так Немой тать и вошел в мою жизнь. Как я когда-то планировал. И хотя потом я решил отказаться от своих планов, жизнь все равно развернула все так, как ей захотелось. А может, это не какая-то там отвлеченная жизнь, а Господь? Я же как-никак собирался хорошенько приподнять его землю — Святую Русь, свято хранившую изначальную, православную веру1, так почему бы ему не пособить мне в какой-никакой малости?..
Теперь понятно, почему я позволил себе рискнуть и по-тихому рвануть из Кремля? С таким конвоем мне было ничто не страшно. А вот сколь возможно инкогнито посмотреть1 на окружающую меня мирную, обычную, народную жизнь я чувствовал насущную необходимость. Нет, информации мне хватало: и той, что доходила до меня по официальным и всяким бытовым каналам — от учителей, из разговоров с дьяками, писцами, стрельцами, дядькой, отцом Макарием, стряпухами и конюхами, и той, что приносил Митрофан, но пока она была какой-то неживой, неовеществленной. Я слишком многого не знал об обыденной жизни, о шутках, о присловьях, о неписаных законах, и никакие, даже самые подробные доклады дать этого мне не могли. Нужно было окунуться и почувствовать все на собственной шкуре.
1 Православие действительно самая близкая к изначальному христианству конфессия. Достаточно вспомнить, что первым христианским римским императором, сделавшим христианство государственной религией Римской империи, был император Константин, заложивший Константинополь. И именно там, в Константинополе, расположилась кафедра главы всей тогда еще единой христианской церкви — вселенского патриарха. Католики появились позднее, когда группа епископов западной части Римской империи во главе с епископом самого богатого и известного города — Рима, решив оттяпать себе кусочек власти, взяла и расколола единую христианскую церковь. Кстати, исконность и изначальность православия признают даже католики, недаром они называют православных «ортодоксами».
– Ыы-х!
Я обернулся. Чьи-то ноги в поношенных лаптях, взбрыкнув, исчезли за возом сена. Я опустил глаза. Ну точно, одна из завязок моего кошеля, висевшего на поясе, чуть надрезана. Я взглянул на Немого татя. Он пялился на меня преданными собачьими глазами. Я усмехнулся: то-то же, не надо лезть под работающий паровой молот… Впереди послышался яркий и задорный наигрыш дудки, а затем чей-то тонкий, слегка блеющий голосок затянул похабную частушку. Я прислушался. Ну дает… Это ж он по боярину Мстиславскому проходится. Ох, рисковый мужик. Пожалуй, стоит на него посмотреть. Мстиславский был тот еще жук, хитрый как сто евреев. По знатности рода сидел первым в Думе. Батя его серьезно опасался, даже специально прилагал усилия, дабы тот не женился, поскольку боярин до сих пор оставался реальным конкурентом бати в правах на трон. Так что на рискового скомороха стоило посмотреть, ну и послушать. Народу всегда нравится, когда вот так проходятся по всяким богатым и знаменитым. Современный «глянец» в действии, так сказать… Но дослушать частушки мне не Дали.
— Ты чего это здесь поешь?!
Перед дедком в истрепанном кафтане, некогда расшитом «по-потешному» полосами разноцветной ткани и колокольчиками, но ныне совсем потерявшем вид и форму и лишившемся почти всех украшений, возвышался дюжий мужик в очень похоже расшитом кафтане, но куда более новом.
— Так, Жиряй, я ж…
— Ых ты! — сумрачно крякнул Жиряй, хватив дедка по загривку, отчего тот отлетел на три шага, выронив двойную дудку-рожок, который держал в руках.— Пшел вон с торга, слюмной дяденя! — угрожающе произнес он, нависая над копошащимся в грязи дедком.
Кто такой «слюмной дяденя», я не знал, но решил, что это какая-то скоморошья феня. Дедок же наконец собрал глазки в кучку и плаксиво затянул:
— Жиряй, ну куды мне…
— Да хоть сдохни! — прорычал тот.— Пшел вон!
Я быстро огляделся. Остальные скоморохи не обращали никакого внимания на творящиеся разборки, продолжая старательно веселить публику. Интересно, это что же, две ватаги делят рынок или тут что-то иное? Как-то не похож дедок на представителя конкурирующей ватаги. Уж больно убого выглядит…
— Ты чего старого человека мучаешь? — поинтересовался я.
— А тебе какое дело? — резко разворачиваясь, начал было скоморох, но, наткнувшись взглядом на нахмурившегося Немого татя, слегка охнул и тут же сбавил тон: — Так ведь это, мил-сдарь, скоморошничает он тут не по праву.
— Как это? — удивился я.— Что-то я не слышал, что царь-батюшка волю объявил, кому и где дозволено, а кому не дозволено скоморошничать. Али ты, человек, еще какой закон-право знаешь, помимо царской воли?
Глазки мужика заметались.
— Дык так-то оно так, мил-сдарь,— залебезил он,— да только у нас, скоморохов, издревле свой уговор есть. И все мы его крепко держимся. А он,— мужик мотнул головой в сторону дедка,— его рушит.
— Дык ведь, Жиряй,— взмолился дедок,— куды ж мне податься-то? Стар я уже, всю жизнь скоморохом прожил и ничего боле делать не умею. А ты меня из ватаги выгнал!
— И поделом,—снова зарычал мужик, но я не дал ему закончить.
А ведь, пожалуй, дедка мне сам Бог послал. Я давно уже искал подходы к скоморохам, потому как они в этом времени служили заменой одновременно и электронным, и обычным СМИ, да в придачу еще и интернет-блогам. Все в одном флаконе. Как каналу распространения информации им цены не было. Хоть как-то конкурировать с ними могли только купцы и нищие юродивые, но последние скорее занимали нишу региональных СМИ, а купцы были не конкуренты скоморохам по широте охвата. Так что дедок был для меня очень ценен. Тем более что он, похоже, изгой и готов прилепиться к любому, кто обеспечит ему приемлемые условия выживания. И кто знает, возможно, вполне способен в благодарность рассказать то, о чем в ином случае даже не упомянул бы. Всякие там скоморошьи тайны, тот же язык, например…
— Так что же, у вас принято вот так оставлять человека помирать ни за грош? — состроив жалостливое лицо, поинтересовался я.
— А то не твоя забота, мил-сдарь,— куда более угрожающе ответил мужик, и, оглянувшись, я увидел причину его резко изменившегося отношения.
Пара скоморохов, до того веселивших народ жонглированием на ходулях, сейчас спрыгнули с ходуль и, заслоненные от толпы остальной ватагой, осторожно заходили с тыла к Немому татю, перехватив увесистые ходули наподобие дубинок.
— Зря ты это, дядя,— сообщил я мужику.
И действительно зря. Я уже пару раз наблюдал моего телохранителя в действии, оба раза обошлось без смертоубийства, похоже, моя епитимья произвела на него сильное впечатление, но тела летали любо-дорого посмотреть. Поэтому эти два полудурка были Немому татю на один мизинец. Я спокойно повернулся к дедку.
