Евгений Красницкий - Сотник. Беру все на себя
— Я так понимаю, — продолжал вещать Треска, обращаясь к Илье и Егору — что Корзень вас поставил за сопляками надзирать, так куда же вы смотрите? Почему дозволяете?
«Ну, орел наш, мэтр Треска! Как момент уловил! Как разговор повернуть сумел! Сидел, помалкивал — ЖДАЛ и дождался! „Ниши“ Ильи и Егора ясны и понятны: Илья — старейшина, Егор — военспец. Семен Дырка сам не сообразил, так ему его место указали — спец по вопросам водного транспорта. А вот Треска сам себе „нишу“ нашел, да какую! Как говорится, „если нечего „шить“ — „шьют“ политику“. Если оказался неспособным первенствовать ни в одном из практических вопросов — бери на себя роль блюстителя обычаев, нравов и благонамеренности! И сразу же — обличительный тон, и сразу же — претензии на носителя истины в последней инстанции, одним словом: „Вы все дураки, слушайте меня!“. Да, не зря, видать, он в старейшины у себя выбился — не прост мужик, ох как не прост!
Блин, ну ничего в мире не меняется! Во все века аутсайдеры так на лидирующие позиции и прорываются. И совершенно неважно, что именно такие типы „оберегают“: правильность Веры, чистоту расы, благонравность поведения, преданность какой-либо идеологии или соответствие „общечеловеческим ценностям“. Важно другое — все они присваивают себе право судить окружающих, а самим быть неподсудными.
Ну, мэтр Треска, похоже вы этому искусству научились у кого-то из волхвов или жрецов, так вы в старейшины и пролезли — усвоили науку и сумели применить ее на практике! Но сейчас у вас хрен чего выйдет, потому, что не знаете вы еще одного непременного правила завоевания позиций нравственного лидерства! Для успеха вашей задумки требуется очень хорошо знать политическую и идеологическую конъюнктуру, иначе ни черта у вас не выйдет, а сами вы подпадете под определение Остапа Бендера: „Таких, как вы, девушки не любят. Они любят молодых, длинноногих и политически грамотных“, а у вас, любезнейший, из трех названных качеств, наличествует только длинноногость, да и то в неявном виде! А политически вы неграмотны, за что сейчас и огребете».
Мишка терпеливо дождался паузы в монологе Трески. В том, что таковая пауза возникнет, он не сомневался — рано или поздно дреговическому старейшине придется переходить от «констатирующей» части выступления к «постановляющей», а предложить аудитории что-то путное он вряд ли был способен. Так и вышло — уличив аудиторию в небрежении обычаями и правилами, напророчив ужасных последствий, Треска на несколько секунд умолк и обвел победным взглядом присутствующих. Основания для торжества у Трески были — если одна часть слушателей просто обалдела от неожиданного поворота разговора, то другая часть слушателей (и это были отнюдь не отроки) откровенно перепугалась.
— Внемлите и запоминайте! — громогласно заявил Мишка, ломая Треске весь кайф от минуты торжества. — Запоминайте, потому что ныне такое услышишь редко, а в скором времени услыхать такое будет и вовсе невозможно! Запоминайте и благодарите честного мужа Треску за то, что дал вам возможность узреть, как в прежние времена такие дела осмысливались язычниками!
Треска дернул головой и зло ощерился — очень неприятно, практически нестерпимо в момент, казалось бы, полного захвата внимания аудитории, вдруг увидеть вместо внимательных глаз затылки и профили! Единственный выход в такой ситуации — заставить оппонента заткнуться, причем, любыми средствами: от крика «молчать!» до физического устранения. Дрегович уже было набрал в грудь воздуха, но Мишка опередил его, заорав в полный голос:
— Но мы-то с вами христиане!!!
И все! Внимание аудитории снова оказалась в его власти! Во-первых, не обратить внимания на крик во всю мощь глотки собравшиеся у костра не могли, во-вторых, выкрикнутое утверждение было бесспорным, в-третьих, аудитория мгновенно была разделена по принципу «мы и они», а то, что «они» — язычники — были представлены в единственном лице, значения не имело. Мы — христиане — знаем истину, а он — язычник — может болтать, что угодно, он для нас не авторитет!
«Вот так, мусью Треска, ни хрена-то вы, любезнейший, про предвыборные митинги и дискуссии не знаете, варитесь в своем „родоплеменном котле“ и даже о таких примитивных „политтехнологиях“, какие ЗДЕСЬ применяются в рамках вечевой демократии, представления не имеете, а туда же… Кхе, как изволит выражаться лорд Корней, а ведь результат применения подобных приемов ЗДЕСЬ тоже может проходить по разряду мистических способностей!».
— В чем смысл золотой гривны, которую князь Туровский Вячеслав Владимирович пожаловал воеводе Корнею? — продолжил Мишка, уже тише, но с напором в голосе. — В чем смысл присяги и целования креста, которые свершают православные воины? Да в том, что князь Туровский той гривной даровал воеводе Корнею право нести волю княжью — вершить дела княжьим именем! В том, что присягнувший воин волею Божьей становится перстом десницы княжьей! Мы целуем крест воеводе, но через него и князю, и становимся вершителями воли княжьей. Посему деяния наши — суть деяния княжьи! И если мы сейчас заставим князя Полоцкого бежать из Залесья без добычи и славы, это будет значить, что славу и удачу у Давыда Полоцкого переял Вячеслав Туровский, и никак иначе! Вот в чем сила Веры Христовой, вот на каком стержне держится твердость войска православного!
«Что, мэтр Треска, заскучали? Привыкли, понимаешь, жить в родоплеменном обществе, переполненном неформальными и горизонтальными связями, а о властной вертикали и понятия не имеете. Отстали вы от жизни, наступают времена построения властной вертикали, основанной на нормах феодального вассалитета, и тот, кто будет цепляться за прежние порядки, обречен!
Ну-с, кто как на сказанное реагирует? Роська — понятно — православное, значит, единственно правильное, и никаких сомнений! Дмитрий — тоже понятно — порядок и подчинение сверху донизу. Кузька, Демьян, Артюха — еще понятнее — раз я так сказал, значит, так оно и есть. Илья… это откровенно напугался, а сейчас испытал облегчение, хотя сути, кажется, не понял. Семен Дырка… гм, помрачнел. Оно и понятно — у тех, кто не сам по себе, а княжью волю исполняет, не забалуешься! Наверное, уже жалеет, что за нами увязался. Треска… держит удар мужик — по лицу ничего и не поймешь, но за оберег, все-таки ухватился. Понял или не понял свою ошибку? Егор… опаньки!».
— Ну, понял теперь, что значит «православное воинство»? — Егор уставился на Треску, словно собирался уличить того в каком-то преступлении. — МЫ ВСЕ исполняем здесь княжью волю, а передал ее нам воевода Корней! Ты что ж думаешь, он в боярство возводит своей волей? Нет, княжьей! На то ему право дано! Так же, как и право нас в бой вести, хоть против князей, хоть против кого угодно!
«Ага! У кого чего болит, тот о том и говорит! У Егора „болит“ боярство! Все! Кончилась его оппозиция лорду Корнею! Он теперь не только против ничего не гавкнет, но еще и обоснование найдет для любого действия воеводы! Мотивация, блин!»
Все-таки умел Треска владеть собой, не отнимешь! Ничем не проявил своих чувств, лишь пробурчал:
— Ну, глядите… я предупредил.
И снова замер на бревне с ничего не выражающим лицом.
Мишка немного помолчал, ожидая, не захочет ли кто-то еще что-нибудь сказать, и продолжил:
— Значит, главную для себя задачу мы уяснили — не дать полочанам вывезти из-под Пинска уже захваченную добычу и не позволить им набрать еще. Вот давайте и подумаем, что мы для этого сделать можем.
— Ну, вывозить мы уже не даем! — тут же оживился Семен Дырка. — И дальше не дадим! Не хотите здесь ждать, так давайте выше поднимемся и встанем где-нибудь напротив устья Пины. Как ладьи из Пины в Припять будут выходить, так мы их — хвать!
— Опять ты за свое! — досадливо перебил его Егор. — Что здесь торчать, что там засесть, велика ли разница? Ты обещал придумать, как с захваченными ладьями и пленными поступить, да как к Пинску побыстрее добраться. Придумал уже?
— Это… дырка сзаду…
— Вот и помолчи! — Приструнив Семена, Егор повернулся к Мишке. — Давай-ка, Михайла, вот как помыслим. То, что на складах под Пинском лежит, никуда не денется. Попробуют полочане водой вывезти — мы перехватим. Так что это решать нам не к спеху. До ляхов, которые от нас сбежать успели, нам, надо понимать, тоже дела мало. Догонит их Корней — хорошо, не догонит… деться им некуда — либо к Пинску сушей пойдут, либо по воде туда же, а если мы возле Пинска обретаться станем, там ляхов и перехватим.
Другое дело — пинские земли от разора уберечь. Если князь Давыд разрешит своим в зажитье идти, везде не поспеем. Большими отрядами в зажитье не ходят — самое большее полусотней, и только конные, а пешцы остаются город в осаде держать. Давайте-ка прикинем, какие силы могут в зажитье уйти, что там пленные о войске полочан рассказали? Перво-наперво, дружины Давыда Полоцкого и Ростислава Лукомского — у Давыда две с небольшим сотни, у Ростислава меньше сотни — и они привели с собой около двух тысяч ополчения, в котором есть сотни три конницы. Итого, считаем, пять сотен конных. Еще Брячислав Давыдович Изяславский вместе с отцом пришел — тоже что-то около сотни дружины может быть.
