Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром
— Свой путь земной пройдя до половины, я решил, что пора приобретать ПРИВЫЧКИ! Для начала — ни капли спиртного до захода солнца, ежедневно — свежее белье и рубашки, и никакого металла, кроме золота…
В подтверждение этих слов он продемонстрировал мне массивный, как кистень, брегет с репетицией, пригодную для удержания бультерьера цепь поперек пуза и перстень с бриллиантом каратов в десять.
— Недурно, — сказал я. — Совсем недурно. Только как насчет пистолета? Тяжеловат будет…
— Могу водить при себе телохранителей, или сделать золотое напыление…
— Тоже выход. Однако это все для девочек. А в натуре соображения имеются?
— Натюрлих, яволь!
Все всякого сомнения, Сашка осознал себя в полной мере. И, что бы там ни ждало нас в будущем, скучно нам не будет. Рефлексия — штука хорошая. В определенные моменты. И как же здорово, что рядом всегда есть человек, рефлексиям чуждый или умеющий их непринужденно скрывать.
— Слышь, Дик, а что ты сегодня ночью делал?
Он посмотрел на меня подозрительно.
— Желаешь знать подробности? Как я это самое?..
— Нет, по правде…
— Тогда… Перечитывал «Черный обелиск»…
— Слава богу. Это уже похоже на серьезный подход.
У меня было много идей, которые заслуживали обсуждения, и я увлек его в один из баров, чтобы, нарушив напоследок вновь обретенные им принципы, за чашкой кофе с бенедиктином обсудить некоторые несложные вопросы предстоящей жизни…
Глава третья
…Проснулась Наталья Андреевна в сероватых предутренних сумерках, и в первые мгновения ей показалось, что вернулся тот же самый сон, а все предыдущее тоже было только сном, и увидит она сейчас заплаканное дождем окно, и за ним все ту же площадь с пересекающимися потоками машин, бело-зеленым зданием вокзала и даже на отдалении внушающими тоску толпами суетливых прохожих.
И так ей стало смутно на душе, что хоть вообще не просыпайся.
Открыв глаза, она действительно увидела на противоположной стене квадратное стекло с бегущими по нему крупными каплями, и еще пара секунд потребовалась ей, чтобы ощутить плавное покачивание постели и окончательно вспомнить все.
И теперь уже ее захлестнула радость — как в детстве, в первый день летних каникул, оттого, что новая жизнь — не сон, что впереди много ярких солнечных дней и свободы.
Вчерашний ночной спор в кают-компании утомил ее прежде всего тем, что она никак не могла понять, отчего и почему вообще возникла такая проблема? Неужели кому-то на самом деле кажется, что могут быть сомнения? Конечно, если есть шанс сделать Россию такой, как она изображена на страницах журнала «Столица и усадьба», так надо его использовать. Жить она предпочла бы на Родине, особенно если купить участок в сотню гектаров в Крыму, построить дворец…
А левашовские рассуждения насчет исторической ответственности, нежные воспоминания о пионерских девизах: «К борьбе за дело Ленина будьте готовы!» и прочей ерунде — сопоставимо ли это с возможностью ни от кого не зависеть, делать только то, что нравится и хочется в данный момент, наслаждаться неограниченными возможностями и ждать от будущего лишь волнующих приключений. Как все это образуется — не ее забота, на то мужики есть. И еще — забыть навсегда об этих ужасных пришельцах. Все они, кроме Ирины, да теперь, пожалуй, Сильвии, внушали ей отвращение и страх. Как обитатели террариума.
Но теперь-то все позади, ничего теперь не изменить. Левашов, похоже, окончательно смирился, «Валгалла» плывет по океанским волнам, с каждым часом приближаясь к берегам Европы. Ну а если что у ребят и не получится — ее устроит любой другой вариант, кроме одного-единственного — возвращения к прежнему унизительному существованию.
Наташа отбросила одеяло, по мягкому ковру подошла к иллюминатору и, опершись о его полированную дубовую раму, залюбовалась плавно вздымающимися внизу серовато-голубыми волнами Атлантики. У едва заметной границы между океаном и небом сквозь плотную пелену облаков пыталось протолкнуть свои лучи утреннее солнце, но ему удавалось лишь подкрасить розовым подошвы громоздящихся друг на друга сизо-серых «кумулонимбусов», как называл такие облака Воронцов. Потом, набросив на плечи длинный муаровый халат прелестного жемчужного оттенка, Наташа через длинный коридор и прихожую прошла в ванную и минут десять стояла в черной мраморной чаше под жесткими струями душа, рассматривая свое тело в окружающих ее со всех четырех сторон зеркалах. Бесконечные ряды уходящих в никуда двойников, соблазнительно изгибающихся в ореоле сверкающих капель, приятно ее возбуждали. Словно не ее это отражения, а совсем другой женщины, загадочной и влекущей…
Обсушившись в горячем ветерке фена, она долго и тщательно наносила на лицо едва заметный, но весьма важный утренний макияж, после долгих размышлений выбрала подходящее белье и платье, напоминающее моды двадцатого года, но современное (а что теперь это слово означает? — усмехнулась Наташа) по духу.
Могла ли она вроде бы совсем недавно вообразить, что будет хозяйкой океанского лайнера, женой Дмитрия, будет жить в двенадцатикомнатной каюте, сможет час или два проводить в размышлениях о тоне губной помады, сорте духов, фасоне бюстгальтера, покрое и цвете платья, в котором следует выйти к завтраку, чтобы к обеду все это кардинально поменять, а в промежутке плескаться в бассейне на шлюпочной палубе или листать страницы старых журналов, готовясь к давно (для всех прочих) исчезнувшей жизни, лежа в шезлонге под лучами нежаркого солнца.
Что оттого, если Лариса в очередной раз дернет плечом и осуждающе прищурит глаза, увидев ее новое сногсшибательное платье?
Как будто Наташа сама не знает, что ее поведение вполне можно назвать демонстративно-вызывающим. Впрочем, для кого и почему?
Кто мешает самой Ларисе натянуть на свои совсем не плохие ноги что-нибудь поприличнее вечных вытертых джинсов и разношенных грязновато-белых кроссовок?
Как-то они уже говорили на эту тему наедине. Ревнует, что ли, Лариска? Раньше, в прошлой жизни, за ней этого не замечалось. Или тогда поводов не находилось, обе они были одинаково бедны и неприкаянны, отчего и сдружились. Теперь же Лариса сказала, что слишком откровенно Наташа изображает из себя гранд-даму, хозяйку и капитана, и парохода, и вообще всего вокруг.
Наташа только посмеялась незло. Как будто она не дает Ларисе тоже занять любое количество комнат на любой палубе и придумать себе самый потрясный стиль. Слава богу, пароход размером с двенадцатиэтажный дом на целый квартал, всем места хватит. А кстати, свою-то каюту она еще не показала, может, там такое…
— В конце концов, — сказала она подруге, — твоя маечка на голое тело ничуть не менее вызывающа, чем мои туалеты, и не стоило бы зацикливаться на ерунде. Нам еще жить вместе и жить, в Москве пять лет тем и спасались, что держались друг за друга, а сейчас вдруг… Может, у тебя проблемы, так прямо и скажи, что-нибудь придумаем, а то совершенно фрейдизм какой-то…
Однако Лариса предложенного тона не приняла. Неужели на самом деле таким, как она, противопоказаны благополучие и изобилие?
Или набралась от своего Левашова первобытно-коммунистических предрассудков? Вроде как Рахметов в известном романе: если простой народ апельсинов есть не может, так и я не буду! И ограничил себя, кажется, фунтом говядины в день. Вот аскет, действительно! А двести граммов ливера на завтрак и обед квалифицированному архитектору и бутылку кефира на ночь не угодно ли?
Да бог с ней, с Лариской, подумала Наташа, поправляя в глубоком вырезе шафранового платья приподнятую специальным бюстгальтером загорелую грудь. Надо бы кулончик в тон подобрать. Топазовый, что ли, или для контраста сапфировый? А Лариска перебесится. С ней и раньше всякие забросы бывали, рационально необъяснимые…
Каждый сам выбирал себе интерьер личных апартаментов. Раз уж скорее всего придется провести здесь остаток жизни. И когда Воронцов предложил ей подумать, как оформить свою каюту, она только спросила, каковы граничные условия.
— Разве только размеры парохода…
— Отлично. Но чтобы потом от своих слов не отказывался! А я уж нарисую…
— Рисовать необязательно. Антон о нас позаботился. Вот дисплей, мнемодатчик, садись, воображай. В памяти компьютера все есть, достаточно хоть смутно представить, он сам доформулирует и изобразит во всем блеске компьютерной графики…
Так и получилось. Наташа и сама хорошо помнила рисунки и фотографии интерьеров в стиле русского модерна — особняки Кшесинской, Рябушинского, Франка, а компьютер услужливо подсказывал и еще кое-что из чисто корабельной архитектуры времен «Титаника» и самой «Мавритании», помог гармонично вписать в удачно найденный стиль некоторые остроумные и изящные решения современных западных дизайнеров. Увидев то, что у нее получилось, Воронцов удивленно-одобрительно поцокал языком. Не ожидал, похоже, такого размаха и полета воображения. Ну а кто сказал, что молодая и уважающая себя женщина должна ютиться на пятнадцати квадратных метрах и что ей не нужна двадцатиметровая спальня с альковом, такой же кабинет, втрое больший парадный зал с камином и еще десяток не менее функционально и эстетически необходимых помещений на трех уровнях, которые соединялись бы резными деревянными лестницами, тоже, разумеется, в стиле модерн…
