Иуда (СИ) - Горелик Елена Валериевна

— … а затем шею ему свернуть, — буркнул Рёншельт. Он явился буквально несколько минут назад. Принёс бочонок хлебного вина — «для разогрева» — и уже успел хорошенько причаститься. — Мерзкий старикашка. Когда ваше величество соизволит взять ту крепость, куда он спрятался, словно мышь в нору, я ему выскажу всё, что думаю. И не только выскажу.

— Я полагаю, нам не стоит более писать этому двуличному человеку, — Карл произнёс последние слова с какой-то странной интонацией. — Но перо и бумагу мне всё же подайте. Писать следует иной персоне.

— Не сочтите за дерзость, ваше величество — кому именно вы соизволите отписать? — спросил Пипер. Хлебного вина он пить явно не желал, но поскольку чувствовал себя не лучшим образом, всё же протянул кружку и ему щедро плеснули из бочонка.

— Царю Петеру. Кажется, обоз, который господин Лейюнхувуд соизволил потерять, находится у него. Предложу ему выкупить наш провиант.

— Согласится ли он, ваше величество? — засомневались господа офицеры.

— Может и не согласиться, — король уже обмакнул кончик пера в чернильницу. — Но об этом сумасброде говорят много лестного. Кто знает, возможно, он желает сразиться со мной так же сильно, как я желаю сразиться с ним? Для этого мы нужны ему живыми.

Глава 14

Взгляд со стороны

И снова, читая письмо от гетмана, государь не верил собственным глазам. Не чудится ли ему то? Словно рукою Мазепы водит иная воля. Не в плену ли Иван Степанович? Но нет, Алексашка собственными глазами видел — гетман при полной свободе. И лекари о том же писали.

Будто подменили старика.

«…Ещё Твоему Царскому Величеству спешу доложить, что крепость Полтавскую беру на свой кошт и обещаюсь держать оную от шведов, покуда Твоё Царское Величество не соизволит прийти на подмогу. Заслужена слава Каролуса, однако же купно и его побить мочно…»

Чтобы Мазепа за свой кошт крепость содержал? Не припоминал за ним Пётр Алексеевич такой щедрости. Напротив, сребролюбив и златолюбив гетман, водится за ним подобный грех. И на сладкие речи падок. А тут и впрямь словно кто-то иной его личину надел.

— Прежде, чем совет собирать, сделай кое-что, — сказал он верному Меншикову, который молча ждал распоряжений. — Скажи секретарям, письмо от моего имени пусть составят. А отписать повинны, будто ранее весны я к Полтаве явиться не смогу — сил не довольно и провиант ещё не собран в полной мере. И порукою тому будет имя посланника.

— Филипку Орлика отправим? — хищно усмехнулся Алексашка. — Штоб его волки по дороге съели, устал уже следить за ним. Так и норовит нос сунуть куда не надо. Ручаюсь, он и письмо по пути вскроет.

— Ты делай, что сказано, — с нажимом проговорил государь. — Всё-то ты понял, токмо дурака из себя строишь. А как отъедет Филипп от лагеря, да с почётом, так и совет собирай. Чую я, гетман решил шведа голодом извести, а тот мне живым потребен. Слыхал — брат Каролус мне письмо прислал? Предлагает выкупить свой обоз.

— Не отдадим? — Алексашка то ли утверждал, то ли вопрос задал — не поймёшь.

— Отдадим, — усмехнулся Пётр Алексеевич, набивая трубку крепким табаком. — Хоть и не весь, но отдадим. И денег за то не возьмём. Однако писано в ответном послании будет, что тот провиант ему на дорожку до Польши даден.

— А коли не уйдёт?

— А коли не уйдёт, — государь прикурил от свечи, — тогда у Полтавы и встретимся. А мне надобен человек, который гетмана давно знает.

— Кочубей, — подсказал Меншиков. — По первому же твоему слову его сюда доставлю.

— С Кочубеем пока погоди, рано. Ты говорил, гетман Семёна Палия вызвал. Как скоро он будет здесь?

— Боюсь, мин херц, Палий сразу в Полтаву свернул, не доедет он к тебе.

— Ладно, давай Кочубея, коли так. Говорить с ним желаю с глазу на глаз…

1

Про Палия я раньше только легенды слышал. И то от деда — отец как-то мельком о нём вспомнил, да и забыл, не до того. Работа, семью кормить, всё такое. А я, предметно изучая историю, нашёл об этом казаке до обидного мало.

И вот он стоит передо мной. Точнее, перед гетманом Мазепой. Шапки не снял, глядит сурово — и я его понимаю.

Шапку снял я.

— Рад я, что Бог меня вразумил, не дал сделать собственную неправду окончательной и неисправимой, — сказал я — голосом Ивана Степаныча, но своими интонациями. — Прости меня, дурня старого, Семён. Прости, что изветчикам поверил. Когда правда открылась, немедля государю про сие отписал, чтоб волю тебе вернул.

И поклонился, несмотря на одышку. Краем уха слышал, как тихо зашептались позади меня казаки и стоявшие поодаль солдаты. Если у половины из них не возникла мысль, будто гетмана подменили, я готов покрошить в борщ и съесть собственную жалованную грамоту. А если половина этой половины не задалась вопросом, какую ещё каверзу задумал Мазепа, то в то же блюдо порежу орденскую Андрея Первозванного голубую муаровую ленту. Но Семён Палий — это живая легенда, и не поклониться ему, особенно в ситуации, которую Иван Степаныч благополучно создал своими руками, было бы неразумно. К слову, гетман с этим в кои-то веки согласился. Иногда и у него случались просветления.

— За такое не словами извиняются, — сурово проговорил казак, всё ещё сверля меня нехорошим взглядом.

— Знаю, Семён, — мне непросто было стоят на морозе с непокрытой головой, но я решил отыграть сцену до конца. — Мне уж немало годов, того гляди, завтрашнего рассвета не увижу. Оттого и покаяние моё. Пред Господом и государем уж покаялся, и даже Кочубей с Искрой меня простили. А для тебя и впрямь слов мало будет. Делам моим поверишь ли?

— Дела твои вижу, не слепой, — хмуро ответил Палий. — Да только от чистого ли сердца они, или в страхе Божием ты каяться вздумал?

— Все мы под Богом ходим. А коли сподобил Он меня уразуметь неправды свои и к покаянию обратиться, то так и стану делать, и с пути сего не сверну до смерти… Назначаю тебя полковником полтавским, Семён. Командуй.

По моему знаку Дацько с поклоном вручил знаменитому казаку свиток и пернач, возводившие его разом в полковничий чин и во дворянство. А заодно — дорогую турецкую саблю, от меня лично в качестве небольшой компенсации за обиду. Своего полка у Палия не было и в скором времени не предвиделось, потому придётся ему покомандовать двумя полковниками — Скоропадским и Келиным. И если Алексей Степанович принял это как должное — гетману виднее, кому из своих пернач отдавать — то Иван Ильич явно затаил обиду. Ничего, это ненадолго, он отходчив. С него и Глухова хватит.

Семён — впервые за весь разговор — кривовато усмехнулся, подкинул пернач на широченной ладони… и поднял его к небу в знак принятия власти. И моих извинений. Лишь тогда я надел шапку.

«Хитёр ты, Георгий, — внутри меня прорезался бестелесный голос Мазепы. — Хитёр, да слишком прям. Я Семёна удалил, чтоб он путь к булаве не заступал. А ты ему сам дорожку мостишь».

«Ну, ты же не собираешься жить вечно, — поддел его я. — Кого после себя оставишь? Орлика, который у иезуитов с руки кормится, или мямлю Скоропадского?»

«Уж лучше послушный, нежели строптивый. Как бы Пётр Алексеевич Семёну сам голову не снял — за его горячность».

«То уже их дело. А наша задача сейчас — удержать Полтаву… Признавайся: планы крепости Карлу слил?»

«Было такое, — неохотно признался Мазепа, зная, что я имею полный доступ к его памяти. — Обо всех крепостях ему отписывал, и Пилип наверняка то же делал».

«А теперь давай думать, как при таких входящих данных будем Полтаву удерживать. Да, я и к тебе обращаюсь. Натворил — исправляй».

«Не буду, — последовал ожидаемый ответ. — Ты мне воли не даёшь, с чего я повинен тебе помогать?»

«Ну, как хочешь. У меня тут три полковника с боевым опытом, к ним за советом и обращусь…»