Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные
Уже не трению, а прямо клину в передаточных шестернях уподоблю понятия, общие у русских с народами Востока и особенно оскорбляющие глаз после Германии и Богемии. Простой мужик почитает труд естественным и вечным своим уделом - но стоит ему подняться хоть на одну ступень над собратьями (скажем, в заводские десятники или низшие полицейские служители), как все меняется. Признаки ума и умения жить он начинает видеть в искусстве катания на чужой шее, а работать полагает унизительным и постыдным. Врать - не стыдно, прелюбодействовать - не стыдно, расхищать вырванные с мясом земскими ярыгами из корявых крестьянских рук деньги - тоже не стыдно... Может, сия юдоль скорби действительно благодетельствуема Высшим Разумом, коль явился в России такой государь, как Петр, с его ненасытной жадностью к труду? Кто, если не помазанник Божий, способен собственным примером изменить эти уродливые привычки, чтобы работой перестали гнушаться и считать уделом холопов? Не в этом ли заключалась подлинная миссия Петра на свете?
Увы! Удивил - но не победил. Приохотить подданных к ремеслам не вышло ни кнутом, ни личным примером. Вокруг каждого работающего по-прежнему выстраивается толпа желающих присвоить плоды его стараний - силой или обманом, законом или разбоем. Взглянет человек в их горящие алчным огнем глаза, плюнет и бросит инструменты: какой смысл трудиться, чтобы у тебя все отняли?
Не может быть успеха в сложном ремесле без правильного разделения выгод между работниками. Сие не равнозначно требованию хорошо им платить. Стоит русскому человеку почувствовать сытость и довольство, как ему захочется прибавить к ним третий элемент счастья - покой. Он найдет тысячу способов облегчить себе жизнь, в ущерб делу. Нет! Его надо ставить в такое положение, чтобы не дремал; чтоб сидел на острой грани между погибелью и благополучием, как на ёжике верхом, и устремлял изобретательность не на уклонение от работы, а на исполнение ее, лишь путем чрезвычайных усилий находя спасение от грозящих бед. Но таковые усилия должны вознаграждаться соразмерно. Нет, неправильно: не усилия, а результаты. Иначе награды будут доставаться ловким лицедеям, убедительно кряхтящим от натуги под весом пушинки.
Демидовский приказчик Степка Шарухин, сопровождавший меня от Петербурга, добавил аргументов в пользу частного промысла. Сначала хитрый мужик помалкивал или отговаривался, сберегая хозяйские секреты, но мои похвалы распоряжениям Геннина в Олонецком крае задели его за живое и побудили пуститься в критику безо всякой оглядки. Попутно выяснились обширные планы уральских железопромышленников, замысливших несколько новых заводов, для которых и требовались работники. С учетом ожидаемого сокращения казенных поставок после замирения с турками, сие обещало немалый избыток металла над внутренними потребностями: еще немного, и русское железо пойдет на вывоз!
Это тоже отвечало моим теоретическим выкладкам. Только страны, богатые лесом, могут выплавлять чугун в большом количестве: древесный уголь заменить нечем. Каменный не годится. Для нагрева готового железа в кузнице он неплох, а доменная печь от него гаснет. Опыты такие делались на Липских заводах: шихта перестает пропускать воздух, и всё.
Однако наш главный неприятель как раз экспортом металла и живет. Выходя со своим железом в Европу, мы неизбежно получим соперниками шведов, как на войне. Попробуй-ка против них стянуть, если в Упсальской провинции и лес, и прекрасная руда - почти на берегу моря, а нам аж с Урала по рекам товар тащить! И еще один недостаток... В этой торговле не находилось места мне. Старик Демидов в посредниках не нуждался. Вот если б вывозить железо в виде изделий... Нет, не оружия, конечно - государь на такое не пойдет. Оружия пока не хватает.
Я положил непременно обдумать сей вопрос на досуге.
Лето в деревне
Село Бекташево принадлежало когда-то потомкам ногайского мурзы, взятого в плен при Иоанне Васильевиче, избравшего царскую службу и отличившегося в Ливонии. Судьбе угодно было, чтобы последний в роду пал под Азовом, в походе на бывших соплеменников. По смерти вдовы выморочное имение взято на государя и досталось мне.
Впрочем, объявлялись как-то с предложениями о выкупе села родичи прежнего владельца по боковой линии. Быв испомещены в Романовском уезде, где много служилых татар, они еще в начале правления Петра, после полутора веков службы России, пребывали в магометанской вере. Царю был донос, что помещики-татары ругаются над православием. Он предложил на выбор: креститься, либо отдать имение в казну и перейти на денежное жалованье. Представьте, как мало доверия к финансовой состоятельности государя оказали его верные слуги: на жалованье ни один не пошел. Честно говоря, не разглядел в них разницы с прочими дворянами.
Продавать имение я не стал, хотя не получал с него ни копейки: зато все молодые ребята, кроме совсем негодных, отправлялись в Тулу на оружейный завод. Часть спилась с кругу, часть разбежалась - но десятка три вышли в настоящие мастеровые. А пятеро лучших учились в Навигацкой школе и глядели прямо в инженеры. Когда городским жителям случалось навестить родню - девки пялились на них во все глаза, младшие братья упрашивали взять с собою, и даже матери, провожая, уже не выли, как по покойнику. Деревня смирилась со своей судьбой и в общем меня слушалась. Не то что новопожалованная, которую посетил неделей раньше.
Там, собственно, была не одна деревня - а как бы не целая дюжина, чуть не половина волости. Посему вместо мирского схода я собрал для разговора выборных старшин, по двое от поселения. Обычно такие люди рассудительнее толпы.
Но тут мужицкое упрямство взыграло. Не знаю, почему: может, владелец показался недостаточно грозным. Тощий, бледный и хромой - что из него за помещик!
- Послушайте, почтенные! - Проходя одни и те же рассуждения по третьему кругу, я начал терять терпение. - Вы меня уверяете, что оброки платить не в силах, потому как земли у вас мало, и та неродящая.
- Истинно так, милостивец! Голодною смертью помираем!
- Ты, братец, только не говори, что с голоду опух - на тебе сала, как на кабане. Здесь суглинки да болота, а в Азовской губернии чернозем нетронутый в аршин глубиной, и урожай сам-двадцать - обычное дело... Но переселяться, значит, отказываетесь?!
- Помилуй, батюшко! Хоть бы и помереть - да на своей земле!
- Не гневите Господа. Он без людских подсказок решает, когда кого прибрать. А вас еще сто лет здесь оставит, ему такие спорщики на небесах нахер не нужны. Зато я не оставлю: жалко мне глядеть, какие вы бедные да убогие. Чтоб было кому вас, сирот казанских, призреть - продам деревни к тульским заводам! И мне лучше - а то прибытку никакого...
Елейно-придурковатые выражения сползли со стариковских лиц. Выборные стали переглядываться: а мы, это, не переборщили, братцы? О жизни заводских крестьян слышали всякое - но хорошего мало. Растерянность сменилась испугом.
- Не надо, батюшка! Не хотим к тульским заводам...
- Ладно, будь по-вашему! Не хотите к тульским? Продам к уральским! Что, опять не ладно?! Да на вас, смотрю, не угодишь! - Я обернулся к состоявшему при мне унтеру. - Тимоха! Приказчик демидовский пока еще в уезде, давай-ка седлай коня и дуй за ним! А вы, почтенные, ступайте с Богом!
Опустив головы, старики вышли прочь, чувствуя, что сваляли дурака - не нужно было так прибедняться! Прошло не более получаса, когда робкий стук возвестил возвращение выборных, павших со слезами в ноги:
- Не погуби, боярин! Заплатим без прекословия, колико скажешь! Токмо не отдавай в ту неволю египетскую!
Вернулись старшины не со всех деревень - и ладно. Упрямцы и тугодумы на другой день стали приписными. Зачем мне пачкать шпагу усмирением собственных крестьян? У Демидовых заводская стража есть, вот им такие дела впору. С переселением на юг тоже решили. Первыми отправляются охотники, своею волей; во вторую очередь недоимщики. Переселенцам льгота дается и помощь - хлебом, лесом и земледельческим снарядом. Кто здесь беден - может, там разбогатеет. А справные хозяйства нарушать незачем: если платят вовремя все подати и оброки, сам их не трону и другим не дам.
Когда-то я наивно полагал, что царь рано или поздно перестроит отношения сословий на европейский лад, дав крестьянам свободу от личного рабства и оставив помещикам только землю, в виде военного трофея. Однако в стране, где нет законности, цена свободы невелика. Еще отец государя под страхом кнута запрещал городским жителям записываться в холопы! Громадное большинство крестьян мечтает не о свободе, а о хорошем хозяине. Почему? А вот представьте: заночевала в селе воинская команда, с каким-нибудь поручиком во главе. Если у крестьян нет защиты, участь их будет как у жителей вражеской крепости: никакое имущество не останется в безопасности, всем девкам подолы обдерут, а кто посмеет воспротивиться - тому в рыло!
