Александр Рибенек - Любовь колдовская...
— Так, значится, это твоих рук дело?
— А ты догадлив, дядя Тит, — произнесла с издевкой Дарья. — Да, это я сделала.
— Так умри, ведьмино отродье! — закричал Фролов, вскидывая карабин и стреляя в девушку.
Он удивленно протер глаза. Только что она стояла здесь, неподалеку от него, а теперь на этом месте никого не было. До него донесся ее смех, но самой девушки нигде не было видно.
— Что ж, дядя Тит, ты сам выбрал дорогу. Хочешь войны, будет тебе война. Держись!
Едва она закончила говорить, как волки, окружавшие Фролова, все разом бросились на него. Он успел два раза выстрелить из карабина, отметив автоматически, как два матерых зверя рухнули на землю, потом его сбили с ног толчком сзади. Тит умудрился перевернуться на спину и подставить руку волку, нацелившемуся ему в горло. Острая боль пронзила запястье, он почувствовал, как клыки вошли в его плоть. Волк рычал, сжимая зубы, его глаза горели каким-то безумным огнем. Одновременно его собратья вцепились в другие части тела Фролова.
Странно, но паники, которая неизбежно должна была возникнуть в подобной ситуации, у него не было. Свободная рука нащупала рукоять нагана, он вытащил оружие, взвел курок, приставил его к уху волка и выстрелил. На него брызнула горячая кровь, челюсти зверя разжались, глаза потухли. Тит скинул его с себя и следующими выстрелами уложил пятерых его собратьев, которые грызли его тело.
Но оставалось еще достаточно много волков, чтобы считать, что он смог отбиться. Его тело заливала кровь из многочисленных укусов, прокушенная рука практически не действовала. Отбросив разряженный наган, Тит выхватил нож. Следующего волка, прыгнувшего на него, он встретил ударом, чувствуя, как клинок погружается в мягкую, податливую плоть…
Ивану ночью опять снилась Дарья. Огонь любви с еще большей силой полыхал в его груди. Ему хотелось обнять это милое сердцу тело и целовать, целовать, целовать… Одновременно он осознавал, что ему никогда не быть с этой девушкой, и подобная мысль наполняла его сознание болью утраты. Казалось, она тоже чувствовала это. Ее прекрасные черные глаза смотрели на него с тоской, по щекам текли слезы.
— Чего ты, Дарьюшка? — спросил он.
Иван потянулся, чтобы ее обнять, но не смог этого сделать. Девушка каким-то образом все время оказывалась от него на прежнем расстоянии, хотя он не заметил, чтобы она двигалась.
— Дарьюшка, прости меня, ежели можешь. Дюже виноватый я перед тобою…
Девушка опять не ответила, только заплакала уже навзрыд, уткнув лицо в свои ладони. Ее плечи сотрясались от рыданий, а Иван ничего не мог сделать. Он даже не знал, в чем причина этих слез. Единственное, что ему было доступно — это поговорить с девушкой. Но она не отвечала на его расспросы.
— Проклятая старуха! — вдруг услышал он ее голос. — Ванечка, ить это она, змеюка, разлучила нас!
— Кто? — не понял он.
— Бабка моя! Она дала Алене приворотное зелье, чтобы ты забыл меня.
— Нет, этого не могет быть!
Разум отказывался принимать ее слова, но душа говорила ему, что это правда. Сердце продолжало любить Дарью, заставляя мучаться его каждую ночь… Перед его глазами вдруг пронеслись короткие, но яркие видения: Алена на рассвете, крынка с молоком в ее руках, он пьет, потом теряет сознание. Именно после этого случая Иван вдруг воспылал к ней необъяснимой с точки зрения нормального человека любовью. Странно, почему он раньше не задумывался об этом?
— Чего же теперя делать, Дарьюшка? Как исправить содеянное?
Девушка посмотрела на него с такой грустью, что у него заныло сердце.
— Боюсь, что никак… Я пытаюсь, но зараз дюже много наворочено. Это вмешательство потянуло за собой все остальное: арест отца, письмо в райком, написанное Яшкой Рыжим…
— Яшкой?
Удивлению его не было границ. Он никак не мог подумать, что комсомольский лидер их хутора может заниматься такими грязными делами. По бабам шататься — это да, но чтобы опуститься до такого!..
— А чего ты удивляешься? Он давно уже на тебя зуб точит, завидует. Думаешь, он один такой? Да таких полно! Для энтих бумагомарак нету только благодатной почвы. Но ежели их подтолкнуть, поощрить, таковых полно объявится, не сомневайся!.. Вот и Яшка из таких…
— Да я его!..
— Не вздумай! — оборвала его Дарья. — Ты и так уже много дров наломал. Молчи, ни во что не ввязывайся, тогда, может быть, отделаешься снятием с секретарей…
— Ну, уж нет! Я сумею за себя постоять! — возразил ей Иван. — Пусть только спробуют! Мне пужаться нечего, супротив линии партии я никогда не шел, а все остальное — мое личное дело!
— Там, в станице, у них другое мнение…
Она замолчала на некоторое время, потом продолжила.
— Хуже всего то, что я ничегошеньки не могу сделать! Я пытаюсь исправить, но получается ишо хужее. Наверное, мама была права, говоря, что любое зло возвращается трижды. Глянь-кось, сколько всего разного случилось с той поры, как заарестовали отца… Убили Бородина и Ушакова, теперича ихняя родня злобствует на родню Фролова, а оне вообще тута и не при чем. Пытаясь споймать Тита, погибли люди… Надобно бы остановиться, но, чую, мне это не удастся… Знаешь, я не могу спать. Только закрою глазоньки, как чтой-то черное, злое заполняет все мое существо. Я пытаюсь не пущать его, но оно все равно лезет… Ежели смогешь, помоги мне, Ваня!
Столько мольбы, столько страдания было в ее голосе! Иван опять потянулся к ней, и в этот момент проснулся. Его взгляд наткнулся на ворона, сидевшего рядом с ним у изголовья. Страшно болела голова. Он попытался вспомнить, что он видел во сне, и не смог. Вроде бы только что в голове хранилась информация об увиденном, и вот уже ее нет. Создавалось ощущение, что кто-то стер все воспоминания, перед этим выкинув из сна. Осталось ощущение, что он услышал что-то важное, объясняющее происходящие в хуторе события, в том числе и с ним самим. Но сколько Иван не напрягал свою память, ничего вспомнить не мог…
Ворон каркнул, взмахнул крыльями и перелетел на форточку. Там умная птица оглянулась на него. Ивану показалось, что он уже где-то видел ее, но не мог вспомнить, где. Ворон каркнул еще раз и вылетел наружу…
Фролов очнулся от забытья, в которое впал после битвы с волками, и сел на земле, удивленно озираясь по сторонам. Светало. Первые робкие лучи света с трудом пробивались сквозь густые кроны деревьев. Было прохладно, на листьях и траве лежала обильная роса.
Сначала он подумал, что все это ему приснилось. В эту пору волки никогда не собираются в стаю, да и на земле не было заметно никаких следов борьбы: ни трупов, ни крови. Но одиноко валявшийся карабин с разбитым в щепки прикладом напомнил ему о том, что произошло ночью…
Нож застрял в теле одного из волков, и его вырвало из рук Фролова. Он схватил карабин и стал бить наотмашь по зверям, нападавшим на него. В один из моментов схватки Тит промахнулся и ударил по стволу одного из деревьев вместо волка. Крепкий приклад раскололся от сильного удара, но он все равно продолжал орудовать карабином, как дубиной. В конце концов, ему удалось отбиться. К этому времени он так вымотался, что без сил опустился на землю и погрузился в забытье…
Он посмотрел на себя. Одежда превратилась в лохмотья, руки и тело были залиты кровью. Не только его, но и чужой. Укусы сильно болели, в некоторых местах мясо было вырвано волчьими зубами. Прокушенная рука практически не действовала, карабин не годился для охоты, а из оружия остался один наган. Фролов прекрасно понимал, что в таком положении ему долго не протянуть. Если не придет Курков, ему — конец!.. Впрочем, если все-таки его дружок не объявится, он сам пойдет ночью в хутор. А заодно и посчитается с этой ведьмой, потому что теперь стоял один вопрос: кто кого? Или он убьет ее, или она, если и не приведет его к смерти, то уж точно сведет с ума…
XIV
Заседание бюро ячейки райкома началось в одиннадцать часов. На повестке дня стоял вопрос о ходе полевых работ в районе. Помимо членов бюро присутствовали председатель районной контрольной комиссии Степанов и районный прокурор Метелин.
Иван, как только пришел в райком, понял, что его дело плохо. Секретарь райкома Трофимов сухо поздоровался с ним и сразу же отвернулся, заговорив с заведующим районным земельным отделом Данилиным о его предстоящем докладе. Остальные члены бюро избегали его взглядов, один лишь Мохов, как всегда, радушно пожал его руку.
— Как мое дело, Вася?
— Плохо, Иван, — ответил тот. — Похоже, они меж собой уже все порешили…
— Меня сымут с секретарей?
Иван с тревогой посмотрел в глаза своему другу. Тот виновато отвел взгляд.
— Боюсь, этим дело не ограничится… Тут ишо одно обстоятельство вскрылось, дюже вредное для тебя.
— Какое? — встревожился Иван, почувствовав, что сейчас Мохов сообщит нечто очень неприятное для него.
— Гришин, которого ты ко мне привез на днях… Вчера приехали из окружного ГПУ. Оказывается, твой Гришин — стреляный воробей.
