Валерий Шамбаров - От Киева до Москвы: история княжеской Руси
Но как раз в царствование Ярослава Мудрого инерция, казавшаяся вечной, вдруг надломилась. Василий Болгаробойца стал последним императором, правдами и неправдами поддержавшим величие ромеев. В 1025 г. он умер, и власть досталась его брату Константину VIII. О нем даже греческие историки не нашли ни одного доброго слова. Как раньше, так и теперь он интересовался лишь попойками и женскими прелестями. Советников Василия он разогнал, а к государственной кормушке дорвались те, кто обеспечивал царю его развлечения. Но кутежи в возрасте за 70 до добра не довели, Константина хватило лишь на три года. После него остались дочери Зоя и Феодора, периодически отмечавшиеся скандальными похождениями, но так и не выданные замуж. Это оказалось кстати. При отсутствии мужчин-наследников в Византии ставили императоров путем брака.
Закипели страсти, разные группировки выдвигали своих ставленников. Выбрали такого, чтобы он сохранил то же окружение, не мешал придворной клике заправлять по-своему и набивать кошельки. Императором стал пустой и тщеславный Роман Аргир. Он был женат, но патриарх легко расторг его брак, отправил жену в монастырь и в 1028 г. обвенчал Романа с Зоей. Хотя случилась накладка. 50-летняя императрица жаждала очень бурной супружеской жизни, а 60-летний супруг обслужить ее темперамент не мог. Поэтому царица сошлась с красавчиком Михаилом Пафлагонянином. Роман, на свою беду, оказался принципиальным. Ему увлечение жены не понравилось. Забыл, что он-то является лишь «довеском» легитимной императрицы. А Зоя семейных сцен не любила, в 1034 г. она отравила мужа и на следующий день вышла замуж за Михаила.
Но несчастной женщине решительно не везло в супружестве. Со вторым мужем тоже вышла неладно, обнаружилась чахотка. Что ж, царица не отчаивалась, придворные подсунули ей молоденького Михаила Калафата. Пафлагонянин повел себя более благоразумно, чем прошлый император, сцен не закатывал, Зоя уговорила его усыновить Калафата и стала вместо супруга жить с «сынком». А тем временем казна разворовывалась, росли поборы с населения. Поднимали мятежи военачальники, нацеливаясь на императорский трон. Их подавляли единственным способом — перекупали помощников, и они предавали лидеров. Вдобавок, Византия пожала плоды своей политики в Причерноморье. Она слишком долго и упорно натравливала печенегов на Русь, а после разгрома 1036 г. кочевники боялись идти на север. Но они уже приохотились к грабежам, не могли существовать без добычи, торговли пленными. И тогда… начались их набеги на саму Византию. Это оказалось легче, чем на Русь. А какая разница, кого в полон угонять? Евреи все равно купят, найдут куда перепродать.
Ярослав Мудрый не обличал того, что творилось в Константинополе. В конце концов, кто как царствует и с кем спит — внутреннее дело империи. Он готов был улучшить отношения с греками. Возводимую им Софию Киевскую заранее назвал Митрополичьей. Новый митрополит Феофемпт, присланный на Русь, получал роскошный храм и резиденцию, его окружили почетом. Но государь требовал и взаимного уважения. Не тут-то было! Греки по-прежнему вели себя высокомерно, титулов великого кагана и самодержца не признавали. Феофемпт еще настойчивее, чем его предшественник, лез в политику. Шаги великого князя, невыгодные Константинополю, признавал неугодными Богу. На Литургиях звучали здравицы сменяющимся императорам, а уж потом как бы их вассалу, «архонту» Ярославу.
Одновременно назревал еще один конфликт. Каждая национальная церковь имела своих святых покровителей. Великий князь и его духовные советники готовили материалы для канонизации русских святых. В первую очередь, св. Владимира Крестителя. Это было закономерным и само собой разумеющимся. В любой стране монарх, приведший ее к христианству, вскоре после преставления признавался святым. Прочие его земные дела даже в расчет не принимались. Обращение целого народа к Христу перевешивало и прошлые языческие заблуждения, и частные прегрешения. «Ибо дерево познается по плоду» (Матф., 12, 33), а в таких случаях плоды говорили сами за себя. Кроме того, еще св. Владимир начал подготовку к канонизации своей бабки, св. Ольги. На Руси появились и страстотерпцы, св. Борис и Глеб, духовенство исследовало обстоятельства их мученичества, было составлено «Сказание», заготовка для Жития[61].
Но… Константинопольская патриархия в прославлении русских святых отказала. Беспричинно и наотрез. Точнее, причины-то были очевидными. Св. Владимир слишком крепко насолил Византии. Св. Ольга тоже вела себя очень нелояльно к Константинополю. Св. Борис и Глеб были сыновьями болгарки, а скандал с царевной Анной и переориентацией Руси на Болгарию не забыли. Да и вообще, разве можно было «варварам» иметь святых? Существует предостаточно греческих святых, пусть молятся им, заодно привыкают почитать греков как таковых, высший народ, более близкий к Господу.
Но и назвать истинные причины было нельзя. Отказ — официальный документ. Византийцы в собственных хрониках тщательно обошли историю взятия Херсонеса, крещения св. Владимира, его женитьбы. Разве можно было расписаться в том, как русский князь обставил их империю? Отказ округло мотивировали всего лишь тем, что св. Владимира «Бог не прославил» посмертными чудесами. Русские богословы весьма квалифицированно возражали, что чудеса творят и бесы, а многие святые их не творили[62]. Нет, патриархия оставалась будто глухой, повторяла одно и то же. Насчет святых Ольги, Бориса и Глеба отделывались другими формальными отговорками.
Тут уж допекло. Загремел голос Илариона. В Киеве как раз завершили строительство Золотых ворот, их венчал храм Благовещения, и на его освящении перед всем государевым двором, столичной знатью и митрополичьим клиром духовник великого князя прочел написанное им «Слово о законе и благодати». Ясное дело, оно создавалось с ведома и одобрения Ярослава. Это было и блестящее богословское произведение, и шедевр литературы, и взрывной политический трактат. Иларион разобрал суть иудаизма, основанного на законе, и противопоставил ему христианство — закон властвовал до Христа, а дальше в мир пришла Благодать Божья. Но ведь и византийцы, как прежде евреи, вообразили себя «народом избранным», пытаются регламентировать Веру собственными мертвыми законами. А она дается по Благодати — тому, кому сочтет нужным Господь. Да и Русь приняла крещение не от греков — приняла от собственного великого князя, на которого снизошла Благодать.
«Слово» было гимном св. Владимиру, гимном всей Руси. Иларион указывал, что Русская земля «не худая, не неведомая», а «известна и слышима во всех четырех концах земли», воспевал Киев, «величием сияющий», «церкви процветающие», «христианство возрастающее». А св. Владимира сравнивал с апостолами, со св. равноапостольным императором Константином, принесшим свет Веры Римскому царству. Славил и предков Владимира великих князей Игоря, Святослава, их мужество в битвах, победы, могущество — несмотря на то, что они были язычниками, а битвы-то вели с византийцами. Иларион не забыл подчеркнуть титул Владимира Святославовича, унаследованный Ярославом — каган[63]. Это был хлесткий и откровенный ответ на греческие притязания «исключительности».
Между тем, Константинополь все глубже скатывался в мерзость. В 1041 г. Михаил Пафлагонянин умер, и царица Зоя вышла за «сына» Калафата. Но делить ложе со старухой было не слишком приятным занятием. Калафат терпеливо совершал это, пока от его пыла зависела дальнейшая карьера. Заполучив корону, он настроился иначе. В 1042 г. решил, что императрице пора удалиться в монастырь, а править будет он сам. Но он не рассчитал своих сил. Сестрички Зоя и Феодора помчались по улицам, поднимая столичную чернь. Открывались винные подвалы, в толпу швырялись деньги, горожане взбурлили «за нашу матушку Зою»[64]. Калафата свергли и ослепили. А Зоя озаботилась, кем бы его заменить, и вспомнила давнего любовника Константина Мономаха. Этот фанфарон и бабник уже дважды был женат, в свое время за связь с Зоей угодил в ссылку и жил там с собственной племянницей Склиреной. Его извлекли в столицу, без проблем обвенчали и короновали, хотя 64-летней Зое пришлось смириться с наличием племянницы. Устроились дружно, по-семейному, втроем.
Но во время переворота в Константинополе пьяные толпы бесчинствовали, под горячую руку погромили лавки русских купцов, были убитые. Ярослав Мудрый потребовал возмещения убытков и наказания виновных. Мономах и Зоя спустили дело на тормозах, они не хотели обижать сброд, который обеспечил их победу. Это стало последней каплей. В 1043 г. великий князь объявил Византии войну. Впрочем, грабеж и убийство стали лишь предлогом. Настоящую причину, как ни парадоксально, раскрывают греческие хроники. Они назвали войну… «восстанием русов»[65]. Да-да! Восстанием! Нашу страну и впрямь старались принизить до положения подневольной провинции. Пришла пора внести ясность.
