Дмитрий Олейников - История России в мелкий горошек
Занятно, что в число «доноров» аджиевской учености часто попадает справочный, хотя и весьма добротный «Мифологический словарь» издательства «Большая Российская Энциклопедия», а конкретной жертвой оказывается автор С.Ю. Неклюдов. Именно его статью о Тенгри пересказывает на с. 209-210 Мурад Аджи, когда выдает свои очередные откровения о «запрятанной» религии китоврасов. Пересказывает и увлекается так, что забывает порой даже изменять текст (первое и основное правило плагиата). Укажем хотя бы на пару мест:
Мифологический словарь. М., 1992.
Термин «Т.» принадлежит древнейшему мифологическому фонду народов Центральной Азии… Представление о Т. складывалось на основе анимистических верований о небесном духе-хозяине, причем небо мыслилось и его непосредственным проявлением, и местом его обитания.
Мурад Аджиев М., 1994. с. 209.
Он – богатство чуть ли не всех народов Центральной Азии Тенгри принадлежит к числу древнейших мифологических образов Востока. Он – небесный дух-хозяин. Причем небо – это и он сам, и место Его постоянного обитания.
Мифологический словарь. М., 1992.
Т., как неперсонифицированное мужское начало, распоряжающееся судьбами человека, народа и государства, выступает в древнетюркской мифологии.
Мурад Аджиев М., 1994. с. 209.
Смысл слова у всех народов одинаковый: дух, неперсонифицированное мужское божественное начало… Он распоряжался судьбами человека, народа, государства.
Тоньше играет Мурад Аджи с монографией А.П. Новосильцева «Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа» (М., 1990). Самое время развернуть ее рядом с «книгой-полынью», когда на с. 204-205 легкий бег авторских произвольных рассуждений начинает вязнуть в именах и источниках из истории Армении и хазар. Тут видно, как не хочет хитроумный Мурад Аджи, чтобы его поймали за руку. Он не только позволяет себе вместо Мовсес Хоренаци писать запросто Моисей Хоренский, он даже допускает ошибку – вместо Мовсес КаЛанкатваци пишет постоянно Моисей КаГанкатваци, а его книгу «История страны Алуанк» превращает в более доступную «Историю Албан». Так не сделает человек, хотя бы подержавший в руках русский перевод источника. Так сделает ленивый студент, небрежно сдувающий курсовую работу за два дня до сдачи. И конечно, ссылки Новосильцева на Мовсеса Хоренаци, Мовсеса Каланкатваци и на Фавста Бузанда честнейший Мурад Аджи использует исключительно в своих целях. Посмотрим направление ловких передергиваний. У Новосильцева Мовсес Каланкатваци рассказывает о язычестве хазар и о миссии в VII веке епископа Исраэла, крестившего владыку хазар Алп-Илутвера, а у Аджи «Армяне, а позже и лезгины (албанские епископы) считали за честь для себя быть приглашенными к кипчакам, от них узнать о духовных традициях степного народа и всего Востока» (с. 207). Пусть рассудят источники. У Мовсеса Каланкатваци епископ Исраэл с возмущением описывал языческие обряды хазар, стремился показать их дикарями, «преданными сатане»; их же и мусульманские писатели именовали «ахл-ал-аусан» (идолопоклонники). [2] Так припрятывает Мурад Аджи самые неприятные выводы и цитаты из книг – «доноров». Главное для него – придающая солидность и бьющая непосвященного наповал экзотика редких эпох, имен и названий.
Примерно так же обираются сочинения Лудольфа Мюллера, Л.Ю. Тугушевой, А.П. Окладникова, приплетается «для авторитета» В.М. Жирмунский. Когда надо, устраивается ссылка на не единожды обруганного в книге «купленного москаля», «поднадзорного историка» В.О. Ключевского (с. 287 и с. 327) и на лучшего современного знатока половцев С.А. Плетневу. Ее книгу «Половцы» (М., 1990) Мурад Аджи то пересказывает, то ругает, то цитирует из нее Ибн-Ал-Асира. «Упомянутая Плетнева» (с. 298) оказывается у Аджи хуже Карамзина, поскольку говорит о бегстве кипчаков с поля боя у Калки. Но позвольте, почтеннейший, не вы ли написали (на с. 79) «профессор Плетнева своими книгами доказательно утверждает…» и «…с ее доводами не поспорить»!?
А вот кого очень любит Мурад Аджи, так это маркиза Астольфа де Кюстина, «исследователя» и, как он считает, «проницательного француза» (с. 288). Так смачен и злобен Кюстин, что его Мурад Аджи даже и не пересказывает, а цитирует, и не один раз (с. 288, 289, 299, 300). Вот только и из его «России в 1839 году» утаскиваются лакомые кусочки, а вся противоречивость книги снимается. А ведь русские современники, читавшие де Кюстина, удивлялись: «И черт его знает, какое его истинное заключение, то мы первый народ в мире, то мы самый гнуснейший!». [3] Да и кусочки таковы, что порой кажется, будто не «врубился» Мурад Аджи ни в Карамзина, ни в Кюстина. На с. 288 приведена цитата, призванная доказать, будто над «многотомными сочинениями» историков Государства Российского «откровенно смеялись все просвещенные люди» (с. 287-288, «откровенно смеялись» выделено!). Цитата из Кюстина такая: «Если бы русские знали все, что может внимательный читатель извлечь из книги этого льстеца-историка, которого они так прославляют, они должны были бы возненавидеть его и умолять царя запретить чтение всех русских историков с Карамзиным во главе, дабы прошлое ради спокойствия деспота и счастия народа… оставалось в благодетельном для них обоих мраке забвения». Мурад Аджи думает, что Кюстин «предлагал запретить всех русских историков с Карамзиным во главе» (с. 300). Специально для Мурада Аджи поясним, что это означает не критику русских историков, а признание достоинств их сочинений, открывающих неприятную для властителей истину прошлых веков. Чтобы убедиться в этом, нужно почитать Кюстина целиком, а не в агитпроповскем пересказе, увидеть, что тот «Историю» Карамзина цитирует страницами. Наконец, прочитать своими глазами: «Можно и даже нужно верить Карамзину… Заверяю вас, что все события, которые вы читатете в моем кратком изложении, подробно рассказаны этим историком», «Как ни робок Карамзин, чтение его книги поучительно, ибо, несмотря на всю осторожность историка, несмотря на его русское происхождение и предрассудки, привитые воспитанием, книга эта написана честным пером»; «Кто найдет мои суждения слишком суровыми, тот может убедиться, что они удостоверены мнением серьезного историка…». [4]
НАРОДНАЯ ЭТИМОЛОГИЯ
Есть одно «золотое правило» домотканых лингвистов, пришедшее в их научные, с позволения сказать, разыскания из детско-юношеского увлечения шарадами и каламбурами. Правило таково: «сходно звучит – сходно по смыслу». Это заблуждение настолько укоренено и так широко встречается, что уже получило определенное название: «народная этимология». Помните, про Наполеона у русских крестьян: «Это он в Москву вошел Неопален. А уж из Москвы вышел опален!». Но одно дело – каламбур, и совсем другое – основа для самых широких выводов, претендующих на научность.
Первым от нашего каламбуриста достается, конечно, славянам. Эти «несчастные» получают у него самоназвание от самоуничижительного прозвища «мы словлены» (с. 51), а их ловцы – конечно, «половцы», «народ-ловец» (с. 52). Может, поиграть в шарады «по-Аджи»: вот, мол, говорят, «труслив, как овца». А если еще трусливее – как пол-овцы? Назание получается на 100 % точное! Или, может, это «ловцы рыбы с реки По»? Но все еще проще – любые домыслы ломает уже знакомая нестыковка эпох. Нигде, никто и никогда не находил этноним «половцы» раньше XI века нашей эры. А вот «славяне» известны в письменных источниках с VI века. [5] Славянское (!) слово «половцы» происходит от «половые», то есть с волосами цвета соломы, «желтоволосые», и вполне соотносится с известиями придворного врача сельджукских ханов Ал-Марвази о племени «шары» («желтых») и армянского историка Матвея Эдесского, говорившего о «рыжеволосых». [6]
Радости по поводу бурного воображения Мурада Аджи сменяются огорчениями. Вот он пишет (с. 84): «Страна их назвалсь «Дешт-и-кипчак»- «степь кипчаков». Затем поясняет: «Кипчак» значило «степняк». И даже не задумывается, действительно ли так естественно звучит на привольном языке: «степь степняков»! Ведь не «Америка для американцев!» Закавыка в этом одна – «дешт» действительно «степь» или «поле», но не в тюркском, а в иранском языке. До сих пор именно в Иране существуют географические названия, включающие в себя это «дешт». Когда к XI веку половцы подошли к границам персидского мира, их владения и стали называть «степь кипчаков». Кстати, почему кипчак = степняк, Мурад Аджи не разъяснил. А начал бы разъяснять – сам бы запутался.
При этом даже игра в этимологию не затевается в нужных местах, например при изображении негодования по поводу употребления оскорбительно звучащего на современном русском языке сочетания «поганые татары» (с. 303). Воистину, человек, знающий только один язык, не знает ни одного. Иначе пришлось бы призадуматься: а почему, скажем, в английском языке «pagan» означает всего-навсего «язычник», или «не исповедующий одну из мировых религий»? [7] Можно копнуть дальше и отправиться за историей слова в знаменитый 20-томный «Оксфордский словарь английского языка». Там написано, что у древних римлян «паганус» означало «сельский житель», «обыватель», «невоенный человек»; что в связи с этим у ранних христиан, называвших себя «христовым воинством», ко всем, не входящим в «воинство», стали относить слово «паганус» и что об этом писал хотя бы Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан (рубеж II-III веков н. э.), оставшийся в интеллектуальной истории фразой «верю, потому что абсурдно». [8] После такого экскурса не покажется «абсурдным» и место в «Повести временных лет», где славян, бывших соседями полян (то есть кривичей и прочих), называют «погаными, не ведающими закона Божьего, но творящими сами себе закон». [9]
