Игорь Николаев - 1919
Шетцинг сорвал соломинку, прикусил ее, глядя в небо.
— И что теперь? — жестко спросил он, справившись с волнением, по крайней мере, внешне. Теперь Рудольф был непроницаемо сдержан, только подрагивающие крылья носа выдавали бурю, терзавшую его душу.
— Я говорю тебе как летчик летчику, дружище, время рыцарства давно прошло. И время нашей славы прошло. Не лезь на рожон и сохрани себя для семьи, для матери…
— Не поминай ее, — резко оборвал его Шетцинг. — Ты много говорил, теперь скажу я.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
— Я бы тоже скорее умер, чем сказал это пару месяцев назад, но приходится. Приходится сказать, что Манфред Рихтгофен, мой друг, — трус. Да, трус! — бросил оскорбление Шетцинг, видя, как искажается лицо Барона. — Я никому не скажу об этом, но я теперь знаю, и ты знаешь, что ты — трус! Но меня ты трусом не сделаешь, я помню, что такое долг, честь и храбрость солдата!
Резким движением Рихтгофен наклонился, почти перевалился через подлокотник каталки, железной хваткой зацепил Шетцинга за воротник и притянул к себе.
— Когда ты будешь падать в разбитом самолете, — сказал, почти прошипел он прямо в лицо ошеломленному Рудольфу. — Когда у тебя из горла и живота будет хлестать на приборную доску твоя же кровь, черная кровь из порванной печени, тогда ты сможешь сказать мне, что такое трусость и что такое смелость. Только тогда!
Он ослабил хватку, и Шетцинг сбросил руку Барона.
— Может быть, такой день и наступит, — чеканя каждое слово, сказал Рудольф. — Но я не превращусь в тебя, не стану таким же… Я не потеряю себя.
Он зашагал обратно, к своему самолету, не чувствуя под собой ног. Рудольф не оглядывался, высоко задрав подбородок, он надеялся, что никто не видит навернувшихся на глаза слез. Шетцинг чувствовал себя так, словно кто-то вырезал ему частицу сердца.
— Посмотрим, — сказал ему в спину Рихтгофен, судорожно склонив голову, стискивая пальцами ободья колес. — Думаю, скоро ты меня очень хорошо поймешь.
Глава 9
Дэвид Ллойд Джордж перевернул еще один лист в объемистой картонной папке, сплошь исчерканной пометками, штампами и грозными предупреждениями в стиле «совершенно секретно». Папка содержала краткую сводку основных положений по грядущей операции UR, до начала которой оставалось немногим более двух суток. Около ста страниц сводок, схематичных карт, расчетов и графиков — квинтэссенция крупнейшей военной акции в истории.
Премьер знал ее едва ли не наизусть, но все равно снова и снова стремился вникнуть в мельчайшие нюансы, предвидеть исход титанического столкновения сильнейших держав мира. Общий баланс сил и задачи противников на весеннюю кампанию девятнадцатого года были понятны и очевидны. В плюс Антанте следовало записать общий численный перевес, промышленную и финансовую мощь, а также техническое превосходство. Теперь, с вступлением в полную силу американского союзника, немцы и их немногочисленные сателлиты окончательно оказались в однозначном и бесспорном меньшинстве. Как говаривал фельдмаршал Хейг, за немцев играет их великолепная промышленность, сильнейшая на континенте, а за Антанту — всего лишь весь остальной мир. Это было не совсем точно по форме, но в целом справедливо по сути.
И все же…
Полное спокойствие и абсолютная уверенность в исходе войны, которые премьер Британии демонстрировал миру, давно превратились из политической маски в часть его самого, но все же наедине, без свидетелей, он мог дать волю сомнениям — сомнениям в превосходстве, сомнениям в победе.
Ведь это были немцы, будь они прокляты.
Иногда Ллойд Джорджу казалось, что все удары Антанты, сколь бы мощны и страшны они ни были, приходятся в подушку — подается, но не порвешь, как ни старайся. Остается только боль, как будто кулак налетел на гранитную глыбу, спрятанную под мягким пухом. Немцы терпели поражения, отходили, но не сдавались. По слухам от нейтралов и сведениям разведки, германцы давно уже голодали, армия исчерпала последние резервы призывников, к станкам вставали женщины и инвалиды. Однако фронт и не думал рушиться, немецкая армия отступала, но держалась, снова и снова возводя перед армадами союзников сплошную стену, ощетинившуюся штыками и стволами.
Грядущее наступление, страшно даже подумать, какое по счету, снова планировалось под девизом безусловного превосходства Антанты, с решимостью окончательно разобраться с настырными и не в меру упорными бошами. Но предыдущие атаки так и не стали окончательными. Первый, второй, третий Ипр… Отборные стрелки мирного времени разорваны тяжелыми гаубицами, «армия Китченера»[65] полегла за несколько страшных часов, танкисты сгорели между Бурлоном и Шельдой. Их больше нет. И теперь неофициальный повелитель Британии просто боялся, что все повторится вновь. Да, он искренне боялся, что вновь, несмотря на месяцы подготовки, немыслимое количество ресурсов, техники и людей будет брошено в топку чудовищной бойни, и… боши опять извернутся, и запланированный мат превратится в цугцванг[66] для Антанты.
Может быть, немцы знают какое-то колдовство, которое позволяет им делать снаряды из камней, а солдат из глины, как големов Бен Бецалеля? По всем мыслимым расчетам, у них еще полгода назад должны были кончиться запасы нефти, каучука, меди, алюминия, продовольствия, наконец, но противники в рогатых касках и не думали складывать оружие и разбредаться по голодным домам.
Разумом премьер понимал, что это не колдовство, а выскребаемые по углам крохи, своего рода «лебединая песня» рейха, напрягающего мускулы всей державы в последнем запредельном усилии. Но беда заключалась в том, что если усилие позволит Германии выстоять под ураганным напором UR, то все жертвы четырех лет изматывающего противостояния можно считать бессмысленными. У Антанты больше нет сил для новых масштабных наступлений и нет времени для того, чтобы удушить противника блокадой, а значит — придется договариваться со злейшим врагом. Немцы многое потеряют, но останутся организованной и опасной силой, жаждущей реванша, а уж если они сохранят захваченное на Востоке, у так некстати и не вовремя павшей России…
Это категорически неприемлемо, ведь война должна была уничтожить Германию как сильнейшую державу континента, убить самого агрессивного соперника Британии и вернуть Европу к ее нормальному и естественному состоянию — непрерывному соперничеству. Соперничеству государств, которые будет заботливо опекать и поддерживать Англия, следя, чтобы европейские дети не заигрались в политику и войну слишком сильно и безрассудно. Но пока, по итогам, прекратила свое существование Россия со своим легендарным «паровым катком» — еще дюжину лет назад козырная карта британской политики. А сокрушение Германии было столь же далеко, как осенью четырнадцатого, когда Фриц, Ганс и Вильгельм колотили коваными сапогами в ворота французской столицы.
Будь проклята эта война, будь проклята Германия! Богопротивное государство, из глупого упрямства бросившее вызов единственно верному и справедливому мировому порядку, единственно достойному гегемону — Великобритании, первой державе мира! Им же предлагали договор по военно-морским силам! Но партнерству равных немцы предпочли безумное состязание стальных чудищ, пытаясь тягаться с флотом, которому вот уже сто лет не было соперников.
Вина рейха была велика еще и оттого, что, втянувшись в истощающую военную гонку, Англия вынуждена была мириться с резким подъемом Штатов. Притом не просто мириться, но и брать у бывшей колонии кредит за кредитом, унизительно договариваться о льготных поставках техники, просить об отсрочках платежей. Североамериканским Штатам было еще далеко до состояния подлинно великой державы, но американцы твердо ступили на этот путь. Их военные заводы, склады, дивизии возникали как по мановению волшебной палочки. Все больше посвященных в тайны союзников англичан невольно задумывалось, не проглядели ли они в борьбе с привычным злом рождение нового соперника. И это была проблема, которая никуда не исчезнет, требуя разрешения по окончании военных действий.
Диктатор поймал себя на том, что крепко, до хруста в суставах, сжал подлокотники кресла. Хрустальный графин с чистой водой посередине стола поймал его отражение, многократно отразив в своих сияющих гранях оскаленное лицо, искаженное гримасой ненависти.
Ничего, Британия проигрывала сражения, но всегда выигрывала войны. Так будет и на этот раз, после вожделенной победы. О, можете не сомневаться, немец заплатит за все!
Он разжал хватку, дерево протестующе скрипнуло. Премьер провел ладонями по лицу, словно стараясь стереть злобный оскал. Нельзя так явно давать волю эмоциям, нельзя позволять им брать верх над холодным рассудком. Это не пристало политику и человеку его происхождения и круга. Трезвый ум, здравый смысл и холодный расчет — вот что сделало британца повелителем мира. На ум пришло весьма подходящее моменту изречение: «Всегда помни, что ты — англичанин, ведь ты выиграл в лотерею жизни».[67]
