Михаил Ахманов - Ассирийские танки у врат Мемфиса
Я принял доклад разведчиков, сидя под ивой у дома старосты, несчастного Унофры. Его истерзанное тело унесли, и теперь он лежал под слоем песка вместе со своими родичами. Если не считать переклички патрульных да воя разочарованных шакалов, над Нефером царили мир и тишина. Однако в голове моей кружились мрачные мысли – я думал о том, не доберутся ли Собаки Саргона до Мешвеша, не учинят ли в деревне Бенре-мут такую же бойню, как здесь. Вероятно, в Доме Войны не знали про ассирский десант, и враг старался сохранить свое присутствие в секрете. Методы были известными: вырезать под корень всех, кто попался по дороге.
Я включил ушебти, натянул наушники, прислушался к тихим далеким шепотам. Сообщали, что на Синайскую дугу переброшен корпус Мардука, и Геринхаддон, начальник воздушных сил Ассирии, собирает за Иорданом флот из сотни цеппелинов. Танковые подразделения врага нацелились на нашу крепость Чару, от которой девять сехенов до Хетуарета и четырнадцать – до Мемфиса. Еще говорили, что хоть на севере столицы копают траншеи и противотанковые рвы, но оборона крепка и повода к панике нет, ведь сам великий фараон – жизнь, здоровье, сила! – пребывает в столичном дворце и уничтожит наглого врага крепкой своей десницей. А в деснице той скоро будут отборные части из Верхних Земель, что поспешают на барках по Реке из Танарена и Абуджу, из Нехебта и Фив, из Севене и Неба,[42] и когда доберутся они к Мемфису, высохнет печень у врага и лопнут его жилы. Залог тому – великий фараон, наш грозный лев и наше солнце! Лев рычит громче кошки, а солнце светит ярче факела!
Грянули боевые гимны, потом – воинская песня времен Снофру и Хуфу:
Вернулись с победой наши бойцы —
Разорили они землю врага.
Вернулись с победой наши бойцы —
Растоптали они нивы врага.
Вернулись с победой наши бойцы —
Повергли они его крепости.
Вернулись с победой наши бойцы —
Срубили они пальмы и смоквы.
Вернулись с победой наши бойцы —
Сожгли они города и деревни.
Вернулись с победой наши бойцы —
Угнали они птицу и скот.
Вернулись с победой наши бойцы —
Сразили они врагов без счета.
Пели громко, убедительно, однако новости были плохие. Надо же, рвы под столицей! Кроме гиксосов, никто и никогда не доходил до священного города нашей земли, да и гиксосы попировали было в его стенах, потом стали пухнуть от голода, и Яхмос I вышиб их в Дельту. Так вышиб, что кости их до сей поры валяются в полях и оврагах! Но нынче другие времена, и ассиры – не гиксосы.
Я выключил ушебти, закрыл глаза и привалился спиной к стволу ивы. Слова Синухета-изгнанника вновь зазвучали в сердце моем, и был его голос полон тоски:
«И сказал Амуэнши, правитель земли Иаа: «Был ты князем в своей стране, а в моей станешь из князей первым».
И случилось по слову его. Поставил он меня вождем над лучшей частью своего народа, над племенем сильным, воинственным и многолюдным, что обитало у границ его владений. Были мужи в том племени крепкими, а жены – приятными взору и плодовитыми; росли в их селениях дети, а когда вырастали, учились юноши метать копье, а девушки – прясть, и ткать, и лепить сосуды из глины. Богата была их земля и защищена горами. Росли в ней смоквы и виноград, маслины и просо, пшеница и лен, и вина в ней было больше, чем воды – воистину можно было умываться тем вином на утренней и вечерней зорях. Жужжали пчелы на ее лугах, носили в улья мед, а в травах паслись бесчисленные стада, овцы, коровы и козы, и приплод от них был обильным. Еще разводили жители ослов и лошадей, запрягали их в боевые колесницы и ходили на врагов своих, и бились на чужой земле, а на свою врага не пускали. Вот каких людей и какие угодья дал мне Амуэнши!
И признали они меня своим владыкой и начальником, и принесли мне из богатств своей земли всего, что пожелалось мне: пышные хлебы и ароматное вино, мясо козлят и барашков, рыбу, плоды и сладкий мед, и множество иных вещей, какими следует дарить вождя, первого в своем племени. И был я воистину первым среди них: первым поднимал на пирах чашу, первым резал мясо и первым всходил на колесницу и натягивал лук, дабы обрушиться на врага. И пошла слава обо мне в Иаа как о человеке великой храбрости и великого ума, ибо правил я тем племенем разумно и не пускал чужих воинов к границам страны.
Но была ли полна моя жизнь? Не мог я этого сказать, ибо, вспоминая о родине, о водах Хапи, о наших богах и усыпальницах предков, чувствовал тоску. И становилась эта тоска сильнее ото дня ко дню…»
Глава 7
Бенре-мут
Мы выступили из Нефера, когда звезды еще не померкли, а месяц еще висел над краем запада. До Цезарии было шестнадцать сехенов, триста тысяч шагов – большое расстояние, клянусь рогами Аписа! Но делились эти сехены не поровну: два с четвертью – между Нефером и Мешвешем, потом самый большой переход до Темеху – шесть сехенов, потом три до Хенкета и около пяти – до крепости римлян. Дорога от Мешвеша до Темеху меня беспокоила, плохо я помнил этот участок, лишь по маневрам, что были много лет назад. Придется поискать проводника.
В пустыне, как я говорил, странствуют по ночам, однако пару сехенов мы могли одолеть и в дневное время. Видят боги, что меня подстегивали нетерпение и страх; чудилось мне, что найду я Мешвеш в развалинах, а Бенре-мут – мертвой, со вспоротым животом или с разбитой головой. Ничего из уже свершившегося я изменить не мог, но все равно торопился – такова уж человеческая природа.
До полудня мы без остановки брели по пескам. Западная пустыня страшнее Восточной, солнце здесь безжалостней, барханы выше, и каменистые участки, удобные для марша, почти не встречаются. Осознание того, что этот океан песка тянется на сотни сехенов до океана, гнетет; невольно вспоминаешь, что в старину Запад считался царством Осириса, Страной Смерти. И хотя теперь мы знаем, что пустыня не бесконечна, что с запада ее омывает океан, а за ним лежат другие континенты, древний ужас перед ее просторами все еще в нашей крови. Мы знаем, что нет в нашем мире ничего беспредельного, что всякая суша граничит с водой, а воды океанов – с сушей, но знаем и другое: эта пустыня – самая большая, самая жуткая из всех, какие есть на Земле. И потому не вредно помнить, что идем мы по ее краю, что до Хапи – один дневной переход, и столько же – до оазиса Мешвеш. Но мысль эта не утешает; тут в любом месте и в любое время могут отвориться врата погибели.
В Сирийской пустыне, где я повоевал изрядно, нет такого чувства безнадежности. Там есть городки и деревни, дороги, чахлые пастбища и колодцы, есть линия фронта, и там твердо знаешь, что впереди – противник, а сзади – тыловая часть. Обычно мой чезет в окопах не сидел, а наносил внезапные удары по врагу; что ни день, мы были на марше или таились среди оврагов и холмов, подстерегая ассирские колонны. Как-то раз мы взяли с боем арсенал и склады, полные горючего, и подожгли их во славу Сохмет. Пламя взмыло до небес, танковый корпус ассиров замер на иорданском берегу, и наши его раздолбали из орудий…
Да, много славных дел было в Сирийской пустыне! А что будет в этой?..
Полдень. Ра ликует на небосводе, и с его колесницы бьют огненные стрелы. Раскаленный песок пышет жаром. Воздух над барханами дрожит – кажется, что мириады демонов взмывают с их вершин и уносятся в знойное небо. Мы прячемся в ложбине среди песчаных гор. Иапет, Шилкани и другие ливийцы показали, как нужно подрыть склон и укрепить его лопатами и вещевыми мешками, чтобы образовались крохотные пещерки. Мы лежим и сидим в них, передвигаясь вслед за ползущими тенями. Песок в горле, песок в ноздрях, и на зубах тоже скрипит песок. В такую жару надо пить – немного, но постоянно. Мы пьем, цедим каждый глоток долго, долго, долго… Мы чувствуем себя так, будто каждого проткнули колом от глотки до задницы. Но как бы нам ни было плохо, ассирам еще хуже. Возможно, пустыня сожрет Собак Саргона и спрячет их кости под барханами… Возможно, солнце высушит их плоть, и ветры развеют ее на четыре стороны света… Возможно, их поглотят зыбучие пески или злобный Сет напустит на них ядовитых змей и скорпионов…
Вы хотели устроить бурю в пустыне?.. – думаю я, вспоминая про «Анналы Ниневии». Опасная затея! Может, ваш Нергал, или Мардук, или иное божество согласится в том помочь, нашлет ветер, закрутит вихрями песок, но усмирит ли бурю, спасет ли вас самих?.. Что ассир, что роме, что ливиец – буре все едино… Похоронит всех!
Переждав жару, мы поднимаемся и идем. Ноги вязнут в песке, губы сохнут, груз оружия и припасов кажется неподъемным. Нахт шепчет проклятья, Кенамун – молитвы, Давид покачивается на ходу, Пауах, Пенсеба, Софра бредут с закрытыми глазами, Хайло обливается потом, и даже его попугай присмирел – сидит, словно не живой, а чучело в зеленых перьях. Не слышно голоса Рени, молчат Мерира, Пианхи и Левкипп, но Хоремджет, что тащится в самом конце колонны, покрикивает, подгоняет отстающих. Хороший помощник Хоремджет! Из тех людей, о коих сказано: пути их прямы и сердца открыты.
