Даниэль Клугер - Мушкетер
Меня все больше увлекал его рассказ, так что извинения нисколько не требовались. Г-н Лакедем понял это и скупо улыбнулся.
– Все же выпейте еще, – предложил он. – Это амонтильядо, мое любимое вино. Но если вы предпочитаете французские вина – ради всего святого, сударь, не стесняйтесь, скажите! Я прикажу подать анжуйского!
– Нет-нет, прекрасное вино, – поспешно ответил я. – Может быть, правда, чересчур крепко для меня. Не обращайте внимания и, прошу вас, продолжайте.
Г-н Лакедем кивнул. Через мгновение улыбка сошла с его лица.
– Да-да… – пробормотал он еле слышно. – Дада… Но мне вновь придется рассказать о том, что на первый взгляд не имеет отношения к делу. Потому я вновь прошу прощения… Так вот. Далеко-далеко на востоке, Бог весть, где именно, течет удивительная река Самбатион. – При этих словах взгляд его устремился куда-то вдаль. – За этой рекой простирается царство, в котором безбедно живут потомки десяти израильских колен, некогда уведенных в плен ассирийским царем. Шесть дней в неделю эта река столь бурна, что перейти ее невозможно – ни вброд, ни на лодке. Но в седьмой день она стихает. К сожалению, этот седьмой день – святая суббота, а в субботу нарушать покой нельзя. Поэтому те евреи, которые живут за Самбатионом, не могут прийти к нам, а мы, даже если бы отыскали то место, никогда не смогли бы соединиться с ними… Вам это покажется странным, но события, превратившие вашу семью в изгоев, связаны с этой очаровательной старинной легендой… – Он снова улыбнулся. – Итак, ваш прадед, Дуего ду Пирешу, как я уже сказал, принадлежал к числу самых уважаемых подданных его величества короля Жоао Третьего – тогда, повторяю, Португалия еще была самостоятельным государством, и в Порто правил самостоятельный монарх. Так вот, Дуего ду Пирешу был личным секретарем его величества. Он был молод, блестяще образован, энергичен и умен. Вполне можно было ожидать, что он со временем займет пост первого министра. В его семье тайно соблюдали еврейские традиции.
– Что они собой представляли? – спросил я, вспомнив с содроганием рассказы моего слуги о кровавых жертвоприношениях, устраиваемых евреями.
Г-н Лакедем посмотрел на меня удивленно. Видимо, он полагал, что я сведущ в еврейских обрядах.
– Обрезание для младенцев, – пояснил он. – Зажигание свечей по субботам. Воздержание в субботу от какой бы то ни было работы – если только она не сопряжена со спасением человеческой жизни. Отказ от употребления в пищу свинины и зайчатины, а также крови животных.
– И это все? – недоверчиво спросил я, когда он замолчал.
Ростовщик пожал плечами:
– Некоторые хоронили умерших не в гробу, а завернутых в молитвенную накидку. Многие утром читали молитву, содержащую еврейский символ веры – «Слушай, Израиль!». Что же еще? Вы полагаете, этого мало? – Он невесело усмехнулся. – Если бы в те времена на Порто распространялась власть испанских королей, соблюдение даже одного из этих иудейских обычаев могло закончиться арестом и судом инквизиции. Да что там! Если становилось известно, что умирающий перед смертью поворачивался к стене, этого было достаточно, чтобы тело выкопали из могилы и сожгли, словно живого еретика!
– Не может быть… – прошептал я, с ужасом вспомнив о предсмертной просьбе отца и удивившем меня обряде похорон.
– Представьте себе. Впрочем, в Португалии на многие вещи смотрели сквозь пальцы, а инквизиторы не были столь ревностны в преследовании еретиков… – Г-н Лакедем тяжело вздохнул. – Все переменилось в тысяча пятьсот двадцать четвертом году, сто лет назад. В том году в Порто появился очень странный человек, и это появление резко изменило жизнь сеньора Дуего. Прибыл он из Рима, с посланием Римского Папы Климента Седьмого к королю Жоао Третьему. Человек этот звался Давид Реувени. Он утверждал, что является братом и послом еврейского царя Иосифа, чьи владения как раз и находятся за волшебной рекой Самбатион.
Чудесным образом он пересек реку и прибыл в Европу. До прибытия в Порто Давид Реувени уже посетил Рим и даже был принят самим римским первосвященником. С ним беседовал император Карл. А его появление в Порто вызвало настоящую бурю среди португальских конверсо. Рассказывают, что Давид Реувени держался с ними настороженно и даже холодно. Этот маленький человечек, почти карлик, в причудливом наряде и с грамотами, скрепленными фантастическими печатями царя Иосифа, был до чрезвычайности высокомерен. Можно даже сказать, что он словно презирал своих несчастных единоверцев, вынужденных скрывать свою принадлежность к еврейскому народу. И мне кажется, что именно это высокомерное презрение подействовало на португальских конверсо сильнее всего. Многие не просто поверили в то, что Реувени – действительно посол еврейского царя. Они сочли происшествие знаком того, что именно им предстоит стать тем передовым отрядом, который отвоюет Иерусалим у неверных.
Эта фантастическая история поразила меня. Она показалась мне столь невероятной, похожей на слышанные мною в детстве сказки о заколдованных принцах и чудесных царствах (а тут ведь как раз было и то и другое), что я немедленно поверил в нее. Точно также, как верил когда-то в великанов, драконов и злых волшебников.
– Чего же хотел этот человек? – спросил я. – Для чего он прибыл в Порто?
– Он утверждал, что царь Иосиф с большим войском из представителей колена Реувена собирается напасть на неверных, владевших священным Иерусалимом. И прислал своего брата Давида к христианским владыкам для того, чтобы заключить военный союз и совместно ударить по мусульманам, – ответил ростовщик. – Более чем на кого-либо повлиял этот посол на вашего прадеда. Дуего ду Пирешу поверил в него сразу и бесповоротно. Он отверг христианскую веру и открыто вернулся к вере предков. Жена его не рискнула по-следовать примеру. И она, и его двухлетний сын – ваш дед Исаак – остались христианами ду Пирешу. А дон Дуего отныне звал себя еврейским именем Шломо Молхо и повсюду сопровождал своего кумира – еврейского принца Давида…
– Сто лет назад, – прошептал я, пораженный.
– Сто лет назад. – Исаак Лакедем кивнул. – Почти сто лет назад ваш прадед вновь стал евреем.
– Что с ним стало? – спросил я. – С ним и с его принцем?
– Шломо Молхо погиб, – ответил г-н Лакедем, отворачиваясь. Несмотря на то что именно это я ожидал услышать – иначе подобная история и не могла закончиться, я ощутил сильный укол в сердце. Пока старый ростовщик рассказывал ее, я уже представлял себе Дуего ду Пирешу, моего прадеда – молодого придворного гордеца, может быть, даже немного похожего на меня, гарцующего верхом на вороном жеребце бок о бок со странным маленьким человечком в экзотическом наряде. – Все закончилось трагически. В Мантуе Давид Реувени и Шломо Молхо были схвачены инквизицией и преданы суду. Шломо Молхо отказался отречься от еврейской веры и вновь стать христианином. Он был сожжен как еретик и вероотступник.
Теперь воображение живо нарисовало мне чудовищную картину сожжения моего прадеда на костре. Я содрогнулся. Исаак Лакедем вздохнул.
– Да, ужасная смерть, – печально сказал он. – Ужасная и позорная. Но с казнью Шломо Молхо – Дуего ду Пирешу – злоключения вашей семьи не закончились. Как и злоключения некоторых других семейств, проживавших в Порто. С момента вероотступничества Дуего ду Пирешу инквизиция с особым вниманием следила за его родными. Мое семейство тоже оказалось под постоянным подозрением. – Он впервые за все время упомянул и о себе. – Нас всех с тех пор стали подозревать в тайном следовании еврейской религии. Вашему деду, как сыну отступника, всю жизнь приходилось тщательно следить за своим поведением, чтобы не дать ни малейшего повода заподозрить его в стремлении идти по пути своего родителя. Впрочем, он умер рано – вскоре после свадьбы, так что и ваш папа рос без отца, его воспитывали мать и ее родственники. К сожалению, к нему судьба оказалась очень жестока. Авраам ду Пирешу был арестован, едва ему исполнилось семнадцать лет.
– За что?! – воскликнул я. – За что его могли арестовать? Только не говорите, что мой отец стал преступником, сударь. Я не поверю в это и буду вынужден обвинить вас во лжи!
– Преступником? – Г-н Лакедем медленно покачал головой. – Смотря что подразумевать под этим словом. Нет, с точки зрения властей, юный Авраам ду Пирешу не был преступником в обычном понимании. Но те самые обычаи, о которых я уже говорил, были приняты и в его доме. А вот это уже считалось серьезным злодеянием против церкви и государства.
– Но почему? – Я не мог усидеть в кресле и вскочил. От негодования – не на хозяина дома, разумеется, – рука моя легла на эфес шпаги. – Объясните мне, господин Лакедем, если все обстояло так, как вы рассказываете, если никаких других прегрешений не совершали эти несчастные, неужели их преследовали столь жестоко?! Чем грозило престолу и церкви то, что кто-то не ест свинину? Или зажигает свечи в субботу? Что из того, что португальские евреи, давным-давно верующие в Христа, изредка вспоминали традиции своих предков?
