Сергей Шхиян - Боги не дремлют
— Бей басурмана! — крикнул крестьянин, вонзая их в бок француза.
Драгун молниеносно развернулся и, перехватив из руки в руку, направил ему в грудь свое короткое копье. Ему стоило только дождаться, когда крестьянин сделает свой последний шаг. Теперь пришлось не зевать мне и бросаться на помощь мужику. Сделать это было неудобно, лошадь француза стояла мордой в мою сторону и я не успевал до него добежать. Тем более что мой спаситель, вместо того чтобы отскочить как-то защититься, собрался добить вилами «супостата». Я бросился прямо на коня. Тот шарахнулся назад и встал на дыбы, пытаясь ударить меня передними копытами. Это и решило дело в нашу пользу. Раненый драгун не удержался в седле и упал на спину. Парень воспользовался моментом и добил его окончательно. Я не стал ждать, когда кавалерист упадет, побежал за угол к крыльцу. Однако здесь уже все кончилось. Дворовые и набежавшие мужики своим числом одолели оккупантов. В живых пока оставался последний из разъезда, он умело отмахивался от наседавших крестьян, но, судя по всему, и его мгновения были сочтены.
— Capitulez, monsieur l'officier! — окликнул его с крыльца Ростопчин, предлагая сдаться.
Драгун быстро глянул в его сторону, решил спасти жизнь, и, отсалютовав мундиру, бросил саблю на землю.
Мужики не поняли такого символичного жеста и едва сгоряча его не убили. Выручил драгуна помещик, крикнул крестьянам, чтобы они его не трогали. Те, разгоряченные боем, нехотя повиновались. Я огляделся, отыскивая взглядом свою подругу. Матильда стояла в дверях с выставленной вперед саблей. Слава Богу, она была жива и даже не ранена.
Драгунского офицера между тем стащили с лошади и по нашему обычаю связали. Ростопчин по-прежнему стоял на крыльце, и казался спокойным и уверенным в себе. Я позавидовал такой выдержке. Меня так даже потряхивало от избытка адреналина. Осмотрев поле боя с раненными и убитыми, граф обратился к хозяину:
— Пожалуй, пора садиться обедать, а то все простынет. Перед хозяйкой будет неловко.
На меня почему-то вовсе он не обращал внимания, не говоря уже о том, чтобы поблагодарить за спасение жизни. Граф с хозяином ушли в дом, а я остался осмотреть пострадавших. Всего французов оказалось девять человек, шестеро из них погибли, двое были тяжело ранены и, как я уже говорил, один сдался в плен. Нашим досталось не в пример сильнее. Двенадцать оказались убитыми, пятеро раненными. Среди них один из сопровождающих Ростопчина. В таком неравенстве ничего удивительного не было, драгуны были на конях, хорошо вооружены и профессионально подготовлены. Еще удачно, что пострадавших оказалось сравнительно немного.
Между тем на помещичий двор сбежались деревенские жители. По убитым завыли бабы, крестьяне и дворовые бестолково метались, не зная, как помочь истекающим кровью людям. Пришлось взять руководство на себя. Помочь мне вызвался староста, степенный мужик с умным лицом и мы с ним разобрались с живыми и мертвыми. К сожалению, двое раненых, русский и француз, не дождавшись помощи, скончались, остальных я перевязал.
Вернулся я в помещичий дом часа через три. Ростопчин и Матильда вместе с хозяевами сидели в гостиной. Барыня к этому времени уже успокоилась и не выглядела, как давеча, напутанной курицей. Про недавний бой уже не поминали, говорили о сельском хозяйстве. Ростопчин после своих экспериментов в сельском хозяйстве, был ярым противником западных технологий. Он со знанием дела, говорил о европейских и российских почвах, недостатках английских плугов и преимуществах русской сохи. Доказывал, сколько богаче наши крестьяне западных. Ссылаясь на данные Вольного экономического общества, привел данные, что в Орловской губернии у государственных крестьян в среднем на двор насчитывается от 10 до 30 овец, десять свиней. А в Елецкой провинции зажиточные крестьяне имеют до 15–20 лошадей, по 5–6 коров, 20–30 овец и не меньше 15–20 свиней.
— Европейским крестьянам такого богатства и не снилось! — говорил Ростопчин. — Спросите у любого путешественника, который там побывал, как живет тамошний мужик. Вот вам и их хваленый прогресс! — приговорил он прогнившую Европу.
— Конечно, нашему мужичку лучше всех живется, — поддакнул хозяин. — За него и барин, и царь думают. Только не пей и не ленись, вот и будешь жить в довольстве и изобилии. Тамошний мужик сам по себе, как неурожай, протягивай с голода ноги, а нашего барин всегда защитит и накормит!
Я, не вмешиваясь в разговор, без особого интереса слушал разглагольствования завзятых крепостников. Похоже, Ростопчину не понравилось мое выражение лица и он, впервые прямо ко мне обратился:
— А вы, молодой человек, кажется, с нами не согласны? Опять будете уверять, что бунт и революция есть благо?
Я этого не уверял, но мою фразу о естественной смене элит, можно было понять и так.
— Буду, граф, — сказал я, из принципа, называя его просто по титулу, а не сиятельством или высокопревосходительством. — То, что вы говорите, это ваша правда, но ведь и у мужика она может быть своя, отличная от вашей. Почему бы вам, если так уж нравится крепостное право, самим не записаться в рабское сословие?
От такой наглости, оба оппонента застыли на месте. Однако Ростопчин, как человек умный и опытный, повел себя не хуже, чем недавно под пулями, равнодушно на меня посмотрел и, не затевая спора, обратился зачем-то к хозяйке. Другое дело помещик. Как только он пришел в себя, вскричал трагическим голосом:
— Да как же вы, сударь, такое можете говорить? Барин крестьянам отец, а как отец может стать сыном?
Однако меня уже понесло. Единственное, о чем я в тот момент жалел, это то, что Ростопчин устранился от спора. Очень мне хотелось у него спросить о судьбе двадцати двух тысяч раненых солдат и офицеров, брошенных его властями в Москве. Но губернатор молчал и мне пришлось отвечать только помещику:
— Вы, сударь, конечно, своим крестьянам отец родной?
— А как же иначе, я ведь их помещик! — гордо сказал он.
— Не далее как сегодня они защитили вас от французов? Правильно я говорю? — продолжил я.
— При чем здесь это? — удивился барин.
— Только при том, что, когда ваши раненые мужики истекали во дворе кровью, вы с графом отправились кофей пить. Вот какие вы им отцы родные!
Правда, она тем и неудобна, что с ней сложно спорить. Конечно, позже, «барские» потомки научатся отирать плевки, не пачкая лиц, а то и вовсе их не замечать. Но до такого состояния общество еще пока не развилось. Хозяин вытаращил на меня глаза и апоплексически покраснел. Вместо него ответила супруга:
— Ты, батюшка, говори, говори, да не заговаривайся! Давеча так нас напутал с детками, меня чуть родимчик не хватил, а потом и того пуще окно выставил, да все стекла побил! А их стекольщики, поди, не даром дают, а за них деньги берут!
Это было со стороны хозяйки большим перебором, и я сделал то, что в тот момент пришло в голову, вытащил из кармана кошель, вынул из него золотую двадцатифранковую монету, бросил ее на стол и, вставая, сказал:
— Надеюсь, сударыня, этих денег вам хватит вставить в окне новые стекла.
После чего поклонился и вышел из гостиной. Оставаться в этом доме я не собирался, только поднялся в каморку за ранцем и сразу же отправился на конюшню седлать лошадь. После боя и особенно помощи, которую я оказал раненым, дворовые меня запомнили и главный конюх, сам бросился оседлать жеребца. Я стоял в воротах конюшни и глядел на унылый двор, где дождь еще не смыл пролитую человеческую кровь. Из дома вышла Матильда, огляделась, и пошла прямо ко мне. Я ждал на месте, что она скажет.
— Собираешься ехать? — спросила она, становясь рядом в воротах.
— Да, мне пора, — стараясь говорить спокойным голосом, ответил я.
— А меня граф зовет с собой во Владимир, — буднично сообщила она.
— Ну, что же, счастливого пути, — бодро сказал я.
— Я отказалась, не могу же я бросить тебя одного! — лукаво улыбнулась она. — Как ты без меня сможешь изъясняться с французами.
Я посмотрел ей в глаза, они были веселы и лукавы, Матильда откровенно надо мной потешалась, но меня это, почему-то, совсем не обидело.
Глава 8
— Граф хороший человек, — сообщила мне француженка, когда мы выехали из имения. — Только очень гордый и ты ему не понравился.
— Он мне тоже, — вставил я.
— А знаешь почему?
— Предполагаю, не любит, чтобы с ним так разговаривали. Вельможи привыкают к низкопоклонству, и обычную вежливость воспринимают как грубость, — поделился я собственными жизненными наблюдениями.
— Ничего подобного, — засмеялась она, — для этого Федор Васильевич слишком умен. Просто, он приревновал тебя ко мне.
— Думаешь, Ростопчин догадался, что между нами что-то есть? — удивленно спросил я.
Мне казалось, что вели мы себя так сдержанно, что догадаться об этом было невозможно.
