Игорь Николаев - 1919
Чем ближе становился вечер, тем более тягостной и мрачной устанавливалась атмосфера во взводе, словно вместе с угасанием дневных красок блекли и люди. Серая печать мрачной безнадежности легла на их лица. Изредка на пустом месте вспыхивали яростные перепалки и ссоры, которые, впрочем, гасли так же быстро как и рождались. Люди, будто очнувшись от морока, недоуменно смотрели друг на друга как бы вопрошая «что это с нами случилось?» и расходились с потерянным и отрешенным видом. За ужином, в столовой близ полигона, никто не ел. Обычные ветчина, белый хлеб и бисквиты остались нетронутыми, Даже к глиняным бутылям с имбирным ликером никто не притронулся, зато все пили очень много чистой воды, насыщая организм влагой, ведь вода – крайний дефицит на поле боя, второй после боеприпасов. Конечно, оставалась надежда на снабженцев с их новыми тракторами, но кто всегда надеется на тыловиков – ходит голодным. Лишь Шейн, как обычно, сохранил прекрасный аппетит, свой любимый ликер он не пил, но щедро воздал должное мясным консервам, превосходному концентрированному повидлу и кофейному экстракту. Неведомыми путями он добыл даже помидоры и лук, и теперь аппетитно хрустел длинными сочными побегами. - Получишь пулю в живот – пожалеешь, - укоризненно заметил Мартин. - Я этот… как его… фаталист, вот, - ответил янки, отправляя в рот широченный ломоть хлеба щедро намазанный повидлом. – А добрый кусок еще никому не помешал, кроме таких вот тощих завистливых доходяг как ты. - Ты не фаталист, ты дурак, - искренне высказался австралиец. – Жрать перед боем… - Вот и не ешь, - посоветовал Шейн, сыто отдуваясь. – А я порадую желудок. Черт возьми, я так и дома не каждый день ел. Одно хорошо на этой войне – тут кормят. Хотя и не всегда… А чем тащить еду на себе, уж лучше нести ее в брюхе. Солнце последний раз подмигнуло и скрылось за горизонтом, еще несколько минут светилась багряная полоска на границе неба и земли, затем исчезла и она. - Всем собираться, - приказал Дрегер. – Понемногу, без лишней спешки, но чтобы все были на легкой ноге и готовы в любой момент. Галлоуэй за старшего, я скоро буду. Он вскочил на мотоциклет скаутов, поджидавший у палатки, служившей столовой, и умчался в сторону линии фронта. - Что, все оглохли?! – заорал во всю глотку рыжий боцман. – Все «домой», давайте, пошевеливайтесь! - Как же он громко орет, - негромко, так, чтобы не услышал яростный капрал удивился Шейн. – Ну, собираться так собираться, - сказал он, любовно поглаживая наполненный живот. – Да не боись за меня, - обратился «Бриллиант» к товарищу. – Раньше полуночи нас не поднимут, а к тому времени я буду снова прыгать как кузнечик. Только, в отличие от тебя, завтра не буду подбирать каждую крошку. Мартин пожал плечами. Прежде чем отправиться к саперам, он две недели оттрубил санитаром в полевом госпитале, после этого инженер с большим пиететом относился к ранениям брюшины и предпочитал голод риску перитонита. Шейн же набил полные карманы галетами и безостановочно хрустел ими как амбарная мышь. - С детства привык что-то жевать когда боязно, - неожиданно вполголоса сообщил американец. – Сточил пару кусков и вроде как полегче на душе. - Бывает и так… - отозвался Мартин, искоса взглянув на товарища – неужели янки открыто признался, что боится? Но Бриллиант с жизнерадостной ухмылкой жевал галету. Взвод более-менее организованно топал к своему блиндажу. Сумерки не просто сгущались, они стремительно набросились на окружающий мир. С наступлением темноты прифронтовая полоса словно обрела вторую жизнь. Теперь даже человек, впервые попавший на войну мог бы точно сказать, что готовится нечто масштабнейшее, захватывающее. Ну, а опытные солдаты, которыми несомненно являлись «крысы», читали окружающее их движение как открытую книгу. Внешне все происходящее напоминало полную и всепоглощающую суматоху, замешанную на тотальной неразберихе. Люди, машины, лошади – все пришло в хаотическое движение, происходящее при свете электрических фонарей, карбидных ламп а то и просто факелов. Но хаотическим и бессистемным это движение было только на первый и несведущий взгляд. Искушенный и зоркий взгляд безошибочно вычислял порядок и организованность, достигнутые четким планом, долгими тренировками и тяжелым опытом. Фронт требовал десятки тысяч тонн припасов каждые сутки, и ни один ящик не должен был попасться на глаза возможному шпиону. Отвага солдата, бегущего навстречу ливню пулеметного огня – это хорошо, но исход современной операции куда больше зависел от того, удастся ли быстро и незаметно сосредоточить в нужном месте все потребное, от двухсоттонной гаубицы до последнего бинта. Многочисленные дорожные команды в бешеном темпе подсыпали щебень, буквально на глазах превращая тропки и узкие дороги в полноценные транспортные магистрали. Длинными вереницами тянулись полноприводные американские грузовики, подобные огромным деловитым жукам. «Крысам» то и дело приходилось сходить на обочину, пропуская машины. Легкие «Рено» и приплюснутые фордовские танкетки путешествовали в кузовах семитонных грузовиков, более тяжелые и современные механизмы войны шли своим ходом. Было много, необычно много специальных танков – саперные, транспортные, связные машины с длиннющими радиоантеннами. То и дело навстречу попадались хорошо (даже слишком хорошо) знакомые «десантные танки», неизменно вызывающие едкие комментарии и злобные шутки пехотинцев, искренне ненавидевших своих «железных коней». Ползли почти квадратные гусеничные самоходки, ощетинившиеся разнокалиберными стволами, от длинных тонких зениток до десяти и более дюймовых гаубиц весом в десятки тонн. Всевозможные трактора, с прицепами и без, шустро крутили ребристыми колесами или гусеницами, разбрасывая комья подсохшей земли. Мартину на ум пришло сравнение с огромным милитаризованным муравейником. Словно вся убийственная техника, вереницы солдат и машин – все это скрывалось в глубинах земли, чтобы в нужный час по мановению чьей-то воли разом извергнуться на поверхность… - Джинны, - пробормотал солдат из отделения ружейных гранатометов. Мимо как раз громыхало очередное железное чудовище и всем пришлось расступиться, пропуская его. - Кто? – переспросил кто-то из «баррикадиров». - Джинны, - сумрачно повторил первый. – Тем тоже за ночь наказывали построить дворец и разрушить город. - А… - не слишком уверенно отозвался второй, по-видимому, он не читал этой сказки. «Крысы» вновь сошли с дороги, чтобы дать дорогу кавалькаде разобранных на части тяжелых гаубиц. Трактора тянули за собой вереницы «тележек», сцепленных подобно карликовым поездам. Замыкали колонну гидравлические домкраты. Скоро тяжелые орудия, собранные домкратами, встанут на заранее подготовленные позиции и тогда… - Бог войны, - пробормотал себе под нос Мартин. - Чего? – не понял Шейн. - Бог войны, повторил Мартин громче. – Так называл артиллерию Наполеон. Кажется… - Знавал я одного Наполеона в Нью-Арке, то был здоровенный негр почти что семи футов росту, боксер и вышибала в ресторане. Уж какой у него был «крюк» с левой – просто шик и блеск! - Это другой Наполеон, - сдержанно ответил австралиец. - А, вот и я думаю… - согласился Шейн. До сего момента Мартину было относительно спокойно, но сейчас, видя неумолимо тронувшийся каток вполне однозначных приготовлений, он ощутил холодок в районе солнечного сплетения. Весь фронт пришел в движение, тайное, скрытое. Это движение, неумолимое и размеренное, управляемое сонмом регулировщиков, зарождалось где-то глубоко в тылу, сливаясь из множества ручейков и направлений. Ручейки объединялись, уплотнялись, превращаясь в единый сплошной поток. Поток, набирающий силу по ходу движения, останавливающийся у самой линии фронта, подобной тонкой неустойчивой плотине. И как-то очень не хотелось думать, что произойдет, когда эта плотина падет… - Будет весело, - поделился предположением Шейн. – И шумно. Более всего удивлял и отчасти пугал даже не масштаб разраставшегося движения, а тишина, сопровождавшая его. Точнее, тишины как таковой, конечно не было, но и привычного шума, грохота, лязга, неизбежно сопровождавших подобные перемещения, так же не наблюдалось. Все, что могло греметь, шуметь, лязгать – было тщательно привязано, обмотано материей и на совесть смазано. Даже регулировщики с широкими белыми повязками на руках, уже измотанные и злые, ругались едва ли не шепотом, яростно размахивая своими семафорами. - Не, точно будет весело, - повторил Шейн, но без прежней жизнерадостной уверенности в голосе. Даже американец, любитель еды и грубых шуток, был подавлен разворачивавшейся вокруг них картиной финальной подготовки к некоему событию. Событию, которое старательно избегали называть вслух. Событию, которое спустя считанные часы неизбежно (это было понятно даже самому недалекому бойцу) подхватит и их взвод, бросив его в самый центр грядущего... «Крысы» готовились. Весь блиндаж был заполнен шорохом, клацаньем, постукиванием металла о металл. Время от времени слышались приглушенные просьбы помочь, придержать, передать то и это. Даймант тщательно завязал шнурки на своих высоких ботинках, намертво затянул узлы, сунул за высокие голенища запасную пару шнурков. Просто удивительно, сколько незадачливых солдат погубила не вовремя развязавшаяся обувь… Походил по их с Мартином «номеру», высоко поднимая ноги и с силой опуская подошвы на дощатый пол, отвечающий протестующим гулом. Подтянул штаны, проверил, не ослабли ли подтяжки. Одернул рубашку из плотной фланели, натянул китель. Развернул пакет, из тех, что роздал поутру лейтенант. В пакете лежал сложенный защитный жилет «Chemico» - шесть фунтов слоеного «сэндвича» из льна, шелка, хлопка и резины. Солдаты немало намучились в попытках хоть как-то защитить себя, обнаружив, что обычная стальная кираса зачастую увечит владельца, даже не будучи пробитой – пистолетная пуля или тяжелый осколок на близком расстоянии просто вгоняли щит в тело бойца. Поначалу такие защитные корсеты или просто «бронежилеты» поддевали под кирасы, затем стали носить и вместо них, особенно тяжеловооруженные пехотинцы, которые вынужденно считали каждую унцию поклажи. Шейн поднял жилет на вытянутых руках, придирчиво осматривая дюйм за дюймом. На потертом светло-коричневой муслине черным химическим карандашом было крупно написано L 5 Tunkiss Worce France Nov 1917 И еще какие-то буквы, которые Мартин не разглядел. - Вроде не с покойника, дырок не видно, - ворчливо заметил американец. – И то хорошо. Нет ничего хуже одежды с покойника. Он нырнул в «Хемико», продираясь сквозь плотную жесткую ткань как пловец через заросли, извиваясь всем телом. - Как в смирительную рубашку залез, - глухо поведал он на середине пути. Мартин не стал интересоваться, где и когда янки познакомился со смирительной рубашкой, он лишь тяжко вздохнул. Как ни оттягивал огнеметчик этот момент, но пришло время и ему облачаться в «рабочую форму». Австралиец вытянул из-под нар тяжелый ящик из под снарядов 18-фунтовой пушки и с усилием водрузил его на стол. Но открывать не спешил, исподтишка наблюдая за Шейном. Тщательно одернув бронежилет, проверив, насколько свободно рукам, Даймант с явным предвкушением взялся за свою ременную сеть для револьверов. Не спеша, с видимым удовольствием, он затянул сбрую, щелкая многочисленными застежками, став похожим на даму с извращенной открытки по Захер-Мазоху. Мартину как-то сунули из-под полы такую перед самой отправкой на фронт, в Мельбурне, и он до сих пор краснел до корней волос при одном воспоминании об этом. Австралиец затаил дыхание, а Шейн начал рассовывать по кобурам свои «Смит-Вессоны», предпочтя им менее мощные «Уэбли» (1). С каждым установленным на место револьвером его лицо все более отчетливо приобретало выражение растерянности и искренней обиды на мироздание. Беннетт прилагал немыслимые усилия, чтобы не рассмеяться в голос. Уместив последний ствол, Шейн в некоторой растерянности повернулся вправо-влево, затем неуверенно подпрыгнул на место, при каждом движении лязгая как Жестяной Древоруб (2). Лицо его окончательно обрело схожесть с лицом ребенка, которому вместо леденца подсунули кубик соли. - Тяжело? – участливо спросил Мартин. Он давно, как только увидел заготовку, подумал о том, о чем напрочь забыл Шейн, охваченный энтузиазмом творца – каждый револьвер, даже без патронов, это почти два с половиной фунта, соответственно шесть револьверов потянут на все пятнадцать – ноша, в общем, посильная, но не для солдата, и так навьюченного подобно мулу. Но огнеметчика немало задела тогдашняя подколка американца, теперь пришло время вернуть шутку. - Чтоб мне провалиться! - все с той же безмерно удивленной обидой возопил американец. – И тебе тоже, ну что стоило сказать словечко! - Хе-хе, это тебе за «зажигалку», - сказал Беннетт. - Ты злобный и мстительный, - сообщил ему Шейн, разрываясь между обидой и юмором происходящего. – Ядовитый, как ваши павианы! - У нас нет павианов, не живут, - сказал Мартин, улыбаясь во весь рот. – Вот пауки – да, страшно ядовитые. Еще, говорят, в океане хватает всякой пакости, но на побережье я почти не бывал. - Павиан, паук, один хрен! – зло ответил Шейн. – Ну что же теперь делать? - Сними, - посоветовал Мартин. - Ну уж нет, не для того делал! Можно сказать, впервые в жизни что-то сбацал честным трудом и своими руками. - Хм… - техническая задача на удивление захватила бывшего австралийского инженера. – Оставь два, а в кобуры засунь гранаты. Как раз поместятся, если взять Миллса. - А что, мысль, - Шейн поднял палец к потолку, захваченный красотой идеи. – И потом – раз – выхватил, дерг кольцом за карабин и бросил. Только вот сколько оставить… Пока американец считал, какие соотношение револьверов и гранат будет для него подъемно, Мартин, нервно сглотнув, откинул крышку своего ящика и по одному предмету стал доставать содержимое. Английский костюм огнеметчика образца восемнадцатого года в теории должен был бы неплохо защищать хозяина – хорошо выделанная кожа дополнительно пропитывалась каким-то огнеупорным составом. Говорили, что на испытаниях «Mk.18» поливали бензином, поджигали, и ему с этого ничего не случалось. Возможно, так оно и было, но в войсках костюм не любили (так же как и более ранний вариант из асбеста) и почти не использовали – плотная кожа в холод дубела и сковывала движения как та самая смирительная рубашка Шейна. В теплое время года костюм за считанные минуты превращался в душегубку - в самый раз выжаривать вшей. Однако, в бытность свою санитаром, Мартин видел не только раненых в живот, но и огнеметчика, пострадавшего от собственного баллона. Вид несчастного, у которого ребра и позвоночник черными прутиками выступали сквозь оплавленную, сожженную плоть, на неделю лишил Мартина сна и заставил очень тщательно относиться к защите. Тем более, что в английских огнеметах использовали раствор желтого фосфора в сероуглероде, причем этот раствор разбавлялся большим количеством скипидара. На воздухе адское зелье через несколько секунд самопроизвольно воспламенялось. Это упрощало конструкцию, снижало бесцельные потери огнесмеси, но достаточно было малейшей пробоины в баллоне, чтобы оператор нажил себе очень большие проблемы. Попросту – сгорел заживо. Кроме того, в силу вполне понятных причин – вес и объем снаряжения - огнеметчик не мог подобно обычному пехотинцу легко и свободно ползать в складках местности и надевать дополнительную броню. Так что толстая жесткая кожа костюма обеспечивала хоть какую-то защиту от пуль и осколков на излете. Если Шейн скрывал страх и нервозность за балагурством и обжорством, то Беннетт искал спокойствия в ритуале, тщательной подготовке, преувеличенном внимании к мелочам. В эти минуты для него не существовало ничего, кроме обряда облачения. Прежде всего, Мартин переоделся, надев чистое белье, специально приберегаемое для такого случая. Затем последовали высокие сапоги, штаны объединенные с фартуком. Длинная куртка, похожая на укороченный плащ, с очень высоким воротником на дополнительной завязке. Кожа Мартина уже зудела и чесалась по всему телу, не столько от реального неудобства, сколько от его ожидания. Острый ядовитый запах кожи и пропитки щекотал ноздри, от него перешило в горле. Огнеметчик натянул перчатки с длинными крагами, так же на ремнях, подпоясался широким брезентовым поясом с кобурой под маленький «браунинг», как мрачно шутили «служители огня» - оружие не столько для врага, сколько для себя, на крайний случай (3) Оставался шлем-маска, похожий на противогаз, но без «свиного рыла» фильтра, зато с вертикальными вырезами на месте ушей, узкой прорезью напротив рта и петлей на затылке. Его Беннетт прицепил к поясу, на специальный крючок-карабин. - Готовность! Готовность! – Боцман шел по проходу между «номерами» и колотил своей дубинкой, усаженной гвоздями, в хлипкие перегородки. Дубинка была знаменита – Боцман клялся, что убил ей ровно десять бошей, не смывая их мозги. - Все собираемся, грузовики поданы, бал ждет вас, девочки на выданье! Тонкая струйка пота скользнула у Мартина между лопаток, губы чуть подрагивали, в груди было пусто и холодно. - Не боись, дружище, я тебя прикрываю, как обычно, - Шейн ободряюще хлопнул его по затянутому кожей плечу. Пока Мартин облачался в костюм, «Бриллиант» нацепил патронташ, подвесил к ремню свое кинжальное шило, не забыл подсумок с гранатами и, наконец, закинул за спину «окопный» Винчестер М12. Почти невидимый за снаряжением и оружием, он еще раз подпрыгнул, покачался с ноги на ногу. - Ты уж смотри получше… - горло у Мартина пересохло. - Ага, - односложно отозвался Шейн, зрачки у него были расширены, «Бриллиант» сипло и часто втягивал воздух ртом, словно не мог дышать носом. – Ну, пошли, что ли?
