Роберт Сойер - Люди
— Мы предполагали, что такое явление должно иметь место, — сказал Понтер. — В конце концов, если есть места, где старая порода опускается вниз…
— Зоны субдукции, — подсказал Арнольд.
— Да, эти самые, — согласился Понтер. — Если есть места, где старая порода опускается вниз, то, очевидно, должны быть и места, где новая порода поднимается наверх, хотя, конечно, мы не никогда не наблюдали этот процесс.
— Мы делали буровые пробы в этих местах, — сказал Арнольд.
В этот раз изумление на лице Понтера было неподдельным.
— Посреди океана?
— Ну да, — ответил Арнольд, явно обрадованный, что его мир хоть в чём-то оказался впереди. — И если вы посмотрите на образцы, взятые по разные стороны от разлома, через который изливается магма, то увидите симметричную закономерность в её намагниченности: нормальная вплотную к разлому по обе стороны от него, обратная на равном расстоянии от разлома, снова нормальная на большем расстоянии, и так далее.
— Впечатляет, — сказал Понтер.
— У нас тоже были моменты славы, — сказал Арнольд. Он улыбнулся, явно ожидая того же от Понтера
— Простите? — сказал Понтер.
— Это каламбур, игра слов. Ну, знаете — «магнитный момент» — произведение расстояния между магнитными полюсами на напряжённость поля на полюсах.
— Ах, — сказал Понтер. Глексены помешаны на игре слов… ему этого, должно быть, не понять никогда.
Арнольд выглядел обескураженным.
— Так вот, — продолжил он. — То, что у вас магнитное поле сколлапсировало раньше, чем у нас — это для меня большая неожиданность. Насколько я понимаю модель Бенуа, наша вселенная отделилась от вашей сорок тысяч лет назад с пробуждением сознания. Хорошо, пусть так. Но я не понимаю, что ваш народ или мой мог сделать такого за последние четыреста веков, чтобы это хоть как-то повлияло на работу геодинамо.
— Это в самом деле загадка, — согласился Понтер.
Арнольд сполз со своего стула и поднялся на ноги.
— Однако благодаря этому вы смогли рассеять мои опасения так, как я и мечтать не мог.
Понтер кивнул.
— Я рад. Вы в самом деле — как это у вас говорят? — переживёте период геомагнитного коллапса без шума и пыли. — Понтер подмигнул. — Ведь мы-то уже его пережили.
Глава 12
Мэри пыталась сосредоточиться на работе, но её мысли всё время возвращались к Понтеру — и не случайно, ведь как раз с образцами его ДНК она и работала.
Мэри передёргивало каждый раз, как она читала популярную статью, пытающуюся объяснить, почему митохондриальная ДНК наследуется только по материнской линии. Обычное объяснение состояло в том, что в яйцеклетку проникает только головка сперматозоида, тогда как митохондрии располагаются в его средней и хвостовой частях. Но хотя митохондрии и правда распределялись по сперматозоиду именно таким образом, то, что в яйцеклетку попадает только головка, было неправдой. Микроскопия и ДНК-анализ показали, что митохондриальная ДНК сперматозоида всё-таки попадает в оплодотворённую яйцеклетку млекопитающих. По правде говоря, никто не знает, почему отцовская митохондриальная ДНК не включается в зиготу так же, как материнская — по непонятной пока причине она просто исчезает, так что объяснение было простым и красивым, но совершенно неверным.
И всё же, поскольку в каждой клетке тысячи митохондрий и всего одно ядро, получить из древних образцов митохондриальную ДНК несравнимо проще, чем ядерную. Ядерную ДНК не извлекали ни из одного неандертальского ископаемого образца на этой версии Земли, и поэтому Мэри сосредоточилась на анализе митохондриальной ДНК Понтера и анализе её сходства и отличий от глексенской митохондриальной ДНК. Однако, похоже, не существовало какой-то одной характерной последовательности, которая присутствовала бы в ДНК Понтера и известных ископаемых образцов и отсутствовала бы в ДНК глексенов. Или наоборот.
И поэтому Мэри в конце концов обратилась к ядерной ДНК Понтера. Она думала, что здесь выявить различия будет ещё труднее, и действительно, несмотря на длительные поиски, она не нашла ни одной нуклеотидной последовательности, которая была бы существенно отлична у неандертальцев и Homo sapiens sapiens; все её праймеры находили соответствие в ДНК обоих видов людей.
Усталая и разочарованная, ожидая Понтера из карантина и шанса возобновить прерванные отношения, Мэри решила получить кариотип[19] неандертальской ДНК. Это означало вырастить несколько клеток Понтера до состояния, когда они готовы к делению (поскольку только в этот период хромосомы становятся видимы), а потом подвергнуть их воздействию колхицина, чтобы зафиксировать хромосомы на этой стадии. Когда это было сделано, Мэри окрасила клетки — слово «хромосомы», кстати, и означало «окрашенные тельца» и касалось их способности легко впитывать краситель. После этого она отсортировала хромосомы в порядке возрастания размеров — общепринятый способ их нумерации. Понтер — мужчина, так что у него была и X, и Y-хромосома, и, как и у мужчин одного с Мэри вида, Y-хромосома была примерно втрое короче хромосомы X.
Мэри выровняла все пары, сфотографировала их и распечатала фото на струйном «Эпсоне». Затем принялась отмечать пары, начиная с самой длинной и двигаясь к самой короткой: 1, 2, 3…
Это была простая и честная работа, через упражнения такого типа она прогоняла студентов-цитогенетиков каждый год. Голова в такой работе почти не участвовала, и она обнаружила, что думает о Понтере и Адекоре, о мамонтах, о мире без сельского хозяйства, о…
Чёрт!
Она явно где-то напортачила, потому что получалось, что Понтеровы X и Y-хромосомы — это 24-я пара, а не 23-я.
Если только…
О Боже, если только у него не три двадцать первых хромосомы — в каком случае он, и, предположительно, весь его народ имел генетический дефект, который у Homo sapiens приводил к синдрому Дауна. И это имело смысл: страдающие Дауном демонстрировали целый ряд особенностей лицевой морфологии, не свойственных здоровым людям, и…
Боже мой, подумала Мэри, неужели всё так просто? У больных Дауном действительно повышенная частота заболевания лейкемией… а разве Понтер не говорил, что от неё умерла его жена? Также синдром Дауна связан с абнормальным уровнем тиреоидных гормонов, а они, как хорошо известно, влияют на морфологию — в особенности лицевую. Может ли быть, что у всего народа Понтера трисомия по хромосоме 21 — одно маленькое изменение, которое у них проявляется немного не так, как у Homo sapiens sapiens, ответственное за все отличия между двумя видами людей?
Но нет. Нет, этого не может быть. Первичным эффектом синдрома Дауна, по крайней мере у Homo sapiens sapiens, является недостаточное развитие мышечного тонуса; народ же Понтера демонстрирует прямо противоположное состояние.
Кроме того, Мэри выделила чётное количество хромосом; синдром Дауна появляется при нечётном. Если только она по небрежности не посчитала хромосому, принадлежащую другой клетке, у Понтера, их похоже, двадцать четыре пары, и…
О Господи, подумала Мэри. О Господи!
Всё даже проще, чем она думала.
Да, да, да!
Она нашла!
Нашла ответ.
У Homo sapiens sapiens двадцать три пары хромосом. Но их ближайшими родственниками, по крайней мере, на этой Земле, являются два вида шимпанзе, и у них…
У них обоих двадцать четыре пары хромосом.
У рода Pan (шимпанзе) и рода Homo (все виды людей, современные и вымершие) был общий предок. Несмотря на распространённое мнение о том, что человек произошёл от обезьяны, на самом деле обезьяны и люди являются кузенами. Общий предок — неуловимое недостающее звено, до сих пор окончательно не выявленное в ископаемой летописи — существовал, согласно анализу генетических расхождений между людьми и обезьянами, около пяти миллионов лет назад в Африке.
Поскольку у шимпанзе двадцать четыре пары хромосом, а у людей — двадцать три, то можно только гадать, сколько их было у общего предка. Если двадцать три, то это значит, что в какой-то момент после разделения ветвей людей и шимпанзе в линии шимпанзе одна хромосома превратилась в две. Если же двадцать четыре, значит, две хромосомы слились в одну где-то на протяжении линии Homo.
До сегодняшнего дня — до вот этой самой секунды — никто на этой Земле не знал наверняка, какой из сценариев в действительности имел место. Но сейчас всё стало кристально ясно. У настоящих шимпанзе двадцать четыре пары хромосом; у бонобо — второго вида шимпанзе — тоже двадцать четыре. И теперь Мэри выяснила, что у неандертальцев их тоже было ровно две дюжины. Слияние двух хромосом в одну произошло не просто после разделения линий обезьян и людей; на самом деле оно произошло уже после того, как линия Homo разделилась на две линии, которые Мэри сейчас изучает — то есть всего пару сотен тысяч лет назад.
