Александр Золотько - Цель - Перл-Харбор
— Я жду… — сказал Краузе. — Я тоже хотел бы поспать… Это ты проснулся четыре часа назад, а я почти сутки на ногах. Живо!
Торопов разделся. Когда стаскивал рубашку, пуговица оторвалась, отлетела в сторону и звонко щелкнула по оконному стеклу.
— Кстати, — забирая одежду, сказал Краузе, — на окне решетка. За дверью кто-нибудь с пистолетом. Просто ложись в постель и замри. Затаись. Имей в виду, возможно, это твоя последняя спокойная ночь. Постель расстелена, насколько я знаю. Ты перед сном не молишься?
— Нет.
— Твое дело. Считаю до трех. Раз…
Торопов нащупал в темноте кровать, одеяло на ней и успел лечь, прежде чем Краузе быстро сказал «три!».
— Молодец. Значит, мы помним, что на окне решетка, за дверью кто?
— Кто-нибудь с пистолетом, — тихо сказал Торопов.
— Еще раз — молодец.
Краузе вышел из комнаты, и дверь за ним закрылась. Было слышно, как немец спустился по лестнице и что-то сказал, кажется, по-русски, но тихо, так, что разобрать ничего не удалось.
Торопов чувствовал себя мерзко.
Его унизили, и ничего с этим нельзя поделать. Остается только лежать, глядя в темноту, и вслушиваться в звуки, которые эта темнота порождает: скрипы и шорохи.
Что с ним будет завтра?
Утром окажется, что это чужой дом, что он лежит голый на чужой кровати, и хозяин завтра утром его поймает, поднимется скандал, вызовут полицию… Будет стыдно — нестерпимо стыдно, и он ничего не сможет объяснить. Не о гестаповцах же рассказывать, в самом деле? Напился?
Наверное, напился, в это сразу поверят. Сразу…
И Торопов заснул. Будто утонул. Вот только-только пытался представить себя, рассказывающего ментам о своих ночных похождениях, как вдруг оказалось, что он лежит с закрытыми глазами и чувствует, как солнце пытается проникнуть под его опущенные веки, а тени от листьев скользят по лицу.
Вот и все, подумал Торопов.
Сейчас все встанет на свои места. Достаточно открыть глаза, и… Открыть глаза, повторил Торопов. Но веки не поднимались.
Открой глаза, трус! Открой! Ничего страшного быть не может. Не может быть ничего страшнее, чем было вчера. Самые отчаянные розыгрыши не длятся сутками. Его похитили и привезли сюда. Все — он уже здесь. Осталось увидеть, ради чего все было организовано. Кто придет первым — полиция или съемочная группа?
Торопов медленно открыл глаза.
Белый потолок. Побелка. Не краска, не обои — побелка. Ну и что? Не все балуются евроремонтом. Некоторые обходятся старыми методами.
Торопов сел на кровати.
Никаких решеток на окне не было — соврал Краузе. На окне были тюлевые занавески и темно-бордовые бархатные шторы. С потолка посреди комнаты свисал матерчатый оранжевый абажур с золотистой бахромой по краю. Возле окна стоял письменный стол. К нему был придвинут стул. С деревянным сиденьем, без всяких изысков.
Настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром. Две книжные полки на стене возле стола. Платяной шкаф в углу. На стене у кровати — несколько фотографий в рамках под стеклом.
Торопов хотел встать, но спохватился, что Краузе забрал всю одежду, вместе с трусами. Не хватало еще — он вскочит, а тут кто-то войдет в комнату. Немногим лучше Торопов будет выглядеть лежа в постели, но все-таки он не будет сверкать своими достоинствами и обнаженной задницей.
Возле кровати на небольшом столике стопкой лежала одежда. Белье. Торопов посмотрел на дверь, прислушался — тихо. Из-за окна не доносились ни звуки автотранспорта, ни человеческие голоса. Даже птицы, кажется, еще не поют.
Ладно, сказал Торопов, взял со столика трусы и надел на себя. Длинные, по колено, сатиновые трусы. Он уже и забыл, что такие бывают на свете. В детстве когда-то видел, но давно.
Торопов встал, натянул майку.
Вот теперь он еще и вор. Украл чужую одежду.
Еще носки. Торопов взял их, посмотрел, покрутив в руках. Странное нелепое сооружение, с пряжечками, ремешками и лямочками. Вот таких он никогда, даже в детстве, не видел, только слышал о таких и читал. В носках не было резинок, поэтому предполагалось, что их будут поддерживать лямки, небольшие подтяжки…
Торопов положил носки на место — надевать и носить такое можно, только имея опыт. Лучше уж босиком.
На спинке стула у письменного стола висела футболка. С отложным воротником и шнурованным воротом.
Похоже, они все еще продолжают игру, зло подумал Торопов. Думают, что он поверит… Как же, как же…
Торопов надел футболку, потом белые легкие брюки с матерчатым ремнем. Все было по размеру, может, чуть-чуть велико, но при таком фасоне это было даже оправданно. Легкая, не стесняющая движений одежда.
И обувь тоже гармонировала с одеждой. Белые матерчатые туфли — все как из фильмов тридцатых годов. Только в таком на экране ходили наши, советские люди, а вот носили ли такое легкомысленное одеяние немцы? Это вопрос.
Он мог вспомнить, во что одевались немецкие пехотинцы в сорок первом году в Африке и что надевали в сорок четвертом в Нормандии, но совершенно не представлял себе, что именно носили немцы в мирное время. Костюмы и шляпы — понятно. Но в быту? На прогулке?
Туфли тоже оказались по размеру.
Торопов подошел к окну, посмотрел.
Там был двор. Тот самый, на который они въехали ночью. Машина стояла там же, где они ее и оставили — черное чудовище с плавными, зализанными обводами. И очень характерным значком на капоте. Серебристый кружок, разделенный на три сектора. «Мерседес»…
Реконструкторы, мать их так! Все, говорите, предусмотрели и реконструировали? Даже изоляторы, на которых крепились провода, идущие от столба на улице к дому, были старые, фарфоровые. Похожие на бутылочки.
Торопов отошел от окна. Может быть, слишком быстро. Словно испугавшись мысли, что для розыгрыша все сделано слишком подробно и затратно. Да, затратно. Менять проводку, которую Торопов мог вообще не заметить?
Чушь. И еще раз — чушь. Они заигрались.
Краузе соврал о решетке на окне, значит, и о человеке с пистолетом он тоже мог соврать. Торопов подошел к двери, прижался к ней ухом.
Тишина.
Осторожно взялся за дверную ручку. Она, кстати, тоже была допотопной — медная загогулина, закрепленная намертво. Торопов осторожно толкнул дверь. Она не поддалась. Торопов толкнул сильнее — дверь еле слышно скрипнула и открылась.
Спокойно, приказал себе Торопов. Не нужно суетиться. Нужно просто выйти наружу. Пусть там фотографы с операторами или полицейские в засаде. Выйти нужно спокойно, не торопясь. Будут снимать — пусть снимают, как достойно ведет себя человек, поставленный в нелепые условия. Достойно — вот ключевое слово.
«Ну… ну пожалуйста… — прозвучал вдруг в голове его собственный голос. — Не убивайте, я могу быть полезен… Я клянусь, что буду полезен…»
Торопов поморщился. Неприятно, но кто на его месте смог бы повести себя иначе? Ему угрожали. Его похитили, приставили к голове оружие… Даже били. Его ведь били, между прочим. И ножом кололи в живот…
Торопов поднял край футболки и майки — вот, пожалуйста. На бледной коже возле самого солнечного сплетения была крохотная красная черточка. Всего миллиметр, но ведь это след от ножа, запекшаяся кровь.
И никто не смог бы на его месте…
— Никто, — вслух повторил Торопов, будто это слово, прозвучавшее на пороге, было волшебным заклинанием, начисто снимающим с Торопова всякие обвинения в слабости. Он чуть не сказал — трусости, но вовремя сдержался. Это не трусость! Нет, не трусость. Уступить силе и угрозе — это компромисс. Временный компромисс. Он ведь не мог знать наверняка, что эти трое — не безумцы, что не решили они и в самом деле убить известного человека за его убеждения. Не мог знать? Не мог! Все слышали? Не мог!
Он должен был выжить. И выжил. И хватит об этом.
Торопов вышел из комнаты.
Небольшой коридор, четыре белых двери. В одном конце коридора — окно. В другом — лестница. Пол застелен вязаным ковриком. Такие коврики крючком вязала бабка Торопова. Сейчас такие не вяжут… Или все-таки вяжут? Рукоделье нынче в моде, хэнд-мейд, мать его так!
Торопов подошел к лестнице, перевесился через перила, прислушался.
Тихо.
Спускаться нужно медленно, ноги ставить мягко и возле стены, так доски будут скрипеть меньше. Кто-то ему рассказывал: воры-домушники всегда так ходили по дощатому полу — возле стены.
Два пролета по десять ступеней.
Вешалка возле двери, на ней висят какие-то плащи. Прорезиненные. Четыре штуки, размер у одного совсем небольшой, а три — обычные. И рост, и размер вполне могли бы подойти и Торопову, и любому из похитивших его уродов.
Входная дверь, как оказалось, была закрыта только на засов. Тот легко отошел в сторону, даже не стукнув. Торопов вышел на крыльцо, остановился на пару секунд, сделал глубокий вдох, словно перед прыжком в воду, потом быстро сбежал по ступенькам, почти бегом пересек небольшой двор, вовремя сообразил открыть калитку, а не распахивать створки ворот.
