Мария Чепурина - На самом деле
На третий день Филиппенко проснулся на вокзале. В поисках еды он пошел в буфет, где на прилавке покупателя ждали двадцать видов пива и три вида бутербродов. Взяв самый дешевый бутерброд, Филиппенко расположился у пластмассового подобия стола. Внезапно к нему присоединился прилично одетый, но уже поддатый мужик.
— Выпьем, брат? — спросил он.
«Историк» попытался отказаться, но не смог. Мужик за несколько минут зачем-то изложил ему всю свою биографию. Он получил хорошее образование, служил в конторе, был женат. С чего мужик шатался по вокзалу, да еще с утра напившись, Александр Петрович так и не сумел уразуметь.
— Ну, а ты, брат, кто будешь? Начальник, наверно? — спросил «собутыльник».
— Историк я, — буркнул в ответ Филиппенко.
Мужик как сорвался с цепи:
— Ах, историк! Ну, знаю я вас! Читал учебник у сына! Ледовое побоище придумали! А его не было!
Конечно, Филиппенко был уверен в том же самом, но мужик его не слушал. Он накинулся на нового знакомого со всей пьяной свирепостью, да так, что остальные выпивохи в этом псевдоресторане с удивлением повернули головы в их сторону. Мужик стал читать лекцию, в которой Александр со смешанными чувствами узнал свои идеи.
— Что, увидел, гнида? Мы, народ, не лыком шиты! — рычал злорадно пьяный. — Будете, историки говённые, квакать. Будете цепляться к Филиппенко! Будете обманывать людей-то!
С этими словами «собутыльник» врезал Филиппенко так, что тот согнулся пополам. Второй удар заставил Александра Петровича упасть на пол.
«Вот незадача, — думал Филиппенко, кое-как стараясь увернуться от тяжелых кулаков поклонника. — Ведь это он как бы меня защищает. Но проболтаться об этом нельзя!»
16
Закончив чтение романа «Тайна тамплиеров», гардеробщица Нинель Ивановна приступила к чтению нового — «Заговор францисканцев». Архив работал, более-менее оправившись после пожара, несмотря на то, что следствие продолжалось. Из документов восемнадцатого века уцелело несколько — те папки, которые были выданы в читальный зал и которые посетители попросили оставить за собой. Поэтому народу было мало, пришел один-единственный читатель, грустный мужчина в толстенных очках. Так что гардеробщица была вполне свободна и с огромным удовольствием читала приключения убийц, чьей бандой под названием Католическая церковь верховодил Батька Римский.
«Выпить, что ли, чаю?» — подумала Нинель Ивановна. Она закрыла книгу и решила сходить в кабинет Лидии Васильевны за кипятком. Встала со стула и вдруг заметила на маленьком подобии прилавка, отделявшем гардероб от коридора, странный конверт.
«Это послание!» — тотчас же поняла Нинель Ивановна.
Дрожащей рукой она прикоснулась к конверту, со всей осторожностью перевернула и в страхе прочла на другой стороне: «ILLUMINATI».
Слово, отпечатанное готическим шрифтом, который уже сам по себе наводил на мысли о злых силах, было, видимо, вырезано из книги и наклеено на чистый лист бумаги. Нинель Ивановна достала из кармана тот кусочек, что нашла на пепелище. Сходство полное.
Забившись в дальний угол гардероба, женщина со страхом распечатала конверт. Внутри лежал довольно странный лист бумаги — плотный, желтого цвета и как будто очень древний. Буквы из журналов и газет, приклеенные, видимо, сектантами, слагалась в строки:
«О, недостойная грешница!
Знай, что сыны Элохима следят ЗА тобой! Ты многое возомНила о себе. Не Думай, что ты можешь посЯгать на тысячелетний Рейх Великого Востока! Мы уничтожили манускрипты, потому что это было нужно ради герметического плана Zorroастра, называемого невеждами Иисусом. Уничтожим и тебя, и сына tвоего, если посмеешь нас ослушаться. Нынче ночью, kогdа Дева вступит в эру Водолея, ты пойдёшь в сгоревшее хранилище, возьмёшь остатки манускриптов, угли, пепел и смешаешь всё в одно, как велено Граалем. Перед этим ты сожжёшь сие письмо, а после — позабудешь о святых иллюминатах. Помни — мы следим За тобой, женщина.
Аминь. Quod erat demonstrandum».
Нинель Ивановна испугалась за сына, латынь также не могла не произвести на нее впечатления. Так как гардеробщица не знала римского наречия, то немедленно заподозрила в «Quod erat…» нечто страшное, магическое, очень-очень мудрое и зловещее.
От страха она решила уничтожить послание. Здраво рассуждая, что шутить с огнем в архиве вряд ли стоит, бросилась в уборную, где быстро порвала письмо на мелкие кусочки и спустила в унитаз. Лишь после этого Нинель Ивановна увидела на стенке объявление, сделанное собственной рукой: «Не курить в уборной! За собой смывать! Бумагу не бросать! Вести себя культурно!».
Очкарик из читального зала выслушал в тот день гневную отповедь от Лидии Васильевны за то, что канализация опять засорилась.
Придя домой, Нинель Ивановна забралась под одеяло и со страхом стала думать о грядущем. Не исполнить указания мрачной секты было страшно. Сделать то, чего она хотела, было ещё страшнее.
Гардеробщица хотела помолиться. Вспомнив, чему учила ее бабушка, шепнула: «Отче наш!» И тут же поняла: что дальше — ей неведомо. К тому же было странно обращаться к богу тамплиеров, Батьки Римского и прочих мракобесов.
Воззвать к Аллаху? Или к Яхве? Может быть, к Ваалу? Ни одна из этих сущностей, спокойно сосуществовавших в голове Нинели Ивановны, не была свободна от ассоциаций с различными гнусностями, заговорами, убийствами, жертвоприношениями. Окончательно запутавшись, гардеробщица решила помолиться Будде — богу образованных людей, не верящих в саму возможность веры, атеистов, сознающих то, что их безбожие тоже есть религия, и возведших в культ само отсутствие культа. Благодаря этническим корням, довольно модным, неприсоединению ни к красным, ни к зеленым, ни к коричневым, отсутствию рекламы (самый гениальный ход в маркетинге буддистов), Гаутама показался Нинели Ивановне самым приемлемым богом.
— Ох, Будда! Помилуй мя грешную! — тихо сказала Нинель Ивановна. — Защити от лихих супостатов! Усердно к тебе призываю…
Больше она ничего не смогла придумать. Слышал ли Будда молитву, Нинель Ивановна не знала. Сигналов он не дал. Несчастная женщина глубже зарылась в постель и заплакала. Ей было так же одиноко, как в тот раз, когда от нее ушел муж, оставив ее одну с двухлетним ребенком. Богов было много, но все чужие. Оставалось бороться в одиночку.
Нинель Ивановна вышла из дому ночью, когда сын уже спал, ровно в два двадцать две. Разумеется, транспорта не было, так что добираться до места работы пришлось на своих двоих. То и дело встречавшихся пьяных гопников, Нинель Ивановна принимала за тамплиеров и ускоряла шаги, как могла. В четвертом часу утра она, наконец, добралась до архива.
Открыв входную дверь своим ключом, Нинель Ивановна подошла к комнате, в которой находилась дверь в хранилище. Дверь была опечатана. Задумчивые люди в черной форме, заменившие полицию, второй день изучали место преступления, так что четверке архивистов, как цыганскому табору, пришлось искать новое место для исполнения их рабочих обязанностей. Гардеробщица, подумав, что подделать печать сложно, просто сорвала ее, надеясь, что потом сумеет скрыться, а под подозрение попадет кто-нибудь другой, кто угодно. По счастью, на двери хранилища печати не было. Нинель Ивановна отперла злополучную комнату, не так давно являвшуюся сокровищницей, а теперь превратившуюся в могилу, на секунду задержалась на пороге, вновь увидев страшную картину, а потом начала крушить то, что осталось. Как и повелели ей монахи, гардеробщица сметала с полок пепел, растирала угли в пыль, ломала об колено то, что было стульями, стараясь меньше думать о последствиях.
Дверь скрипнула.
В первый же миг, даже стоя спиной к входу, Нинель Ивановна поняла, кто пришел. Замерев, она тихо сказала:
— Чего вы хотите? Я сделала то, что вы просите! Что вам еще надо?
Гардеробщица. Два монаха — она поняла по шагам — приближались.
