Владимир Свержин - Сеятель бурь
– В чем проблемы, Капитан? – энергично отозвался Сергей.
– Представь себе, я под замком, – меланхолично сообщил я.
– Шо, честно? – искренне поразился Лис. – Ну, все как обычно! Не лорд, а какой-то Аль Капоне! По улице не пройдешь, чтобы не загреметь на нары. А с каких, позвольте узнать, бодунов?
– Протвиц решил, что мы с тобой опасные душегубы, охотящиеся за сокровищами богатых вдовушек. Вернее, сначала оставляющие их вдовушками, а затем охотящиеся за сокровищами, — безрадостно пояснил я.
– Он шо, натурально с мозгами в разводе? — возмутился Сергей.
– Не то чтобы совсем. Определенная логика в его размышлениях есть. Он приплел к делу пистолет Сеп-Венана и теперь пытается доказать, что я от большого ума прихватил с места преступления улику против себя. Так сказать, в качестве милого сувенира. Но это все ерунда! В конце концов, из тех фактов, которые у полиции имеются, как ты выражаешься, не то что дело, а даже безделицу не сошьешь. Но все же будь готов, если полиция вдруг решит и тебя зацепить.
– Всегда готов! — бойко отрапортовал Лис. – Я ж родом из страны, где отсутствие закона не освобождает от наказания. Хотя как раз сейчас момент ни в дугу, ни в Красную Армию. Я здесь, понимаешь ли, изображаю из себя пикадора: трубы, барабаны, все понты… И тут – на тебе – гражданин начальник. Нарисовался, хрен сотрешь.
– Погоди, — остановил я речевой поток друга, – что за пикадоры? Что за коррида?
– Ну, я бы скорее назвал это не корридой, а разведением быков на капусту, вернее, одного быка, но пикадор-то всамделишный. Все как водится: главная задача – довести рогатую тварь до изнеможения, затем появляешься ты, пара изящных движений, и роковая сталь единым махом заканчивает бессмысленную жизнь никчемной животины.
– Лис, – я насторожился, – я не собираюсь никого убивать.
– Да ну, это фигурально. – Лис прервался, не договорив фразу. – Погоди, Капитан! Процесс, кажется, пошел. – Глаза моего напарника продемонстрировали кабинет Густава фон Дрейнгофа.
– О, нежданная встреча! — Бзрон устремился к моему другу, протягивая руку. – Рад снова видеть вас.
– А уж я-то как рад! — поспешил с ответом на приветствие Лис. – И не обскажешь.
– Что привело вас ко мне?
– Грубая проза, барон. Грубая, но жизненно важная. – Лис развалился в предложенном ему кресле, выставив вперед длинные мосластые ноги. – Не буду занимать ваше драгоценное время, скажу одно лишь слово: «деньги».
Взгляд финансиста, дотоле источавший любезность, закаменел, и глаза его стали напоминать два одинаковых дисплея микрокалькулятора.
– Вы желаете взять в долг? Для себя или для графа?
– Пустое, Густав, шо вы так напрягаетесь? Его сиятельство никогда не делает долгов, а я бы, может, и сделал, да граф категорически против.
– Тогда что же?
– Да мне тут знающие люди сказали, что вы недавно приобрели партию напрочь убитых векселей одной русской дамы. – Сергей жестом фокусника похлопал себя по оттопырившимся карманам. – Мне велено выкупить их у вас.
В голосе фон Дрейнгофа, поспешившего с ответом, слышалась настороженность:
– Могу я узнать, зачем они вам?
– Да уж, наверно, не затем, чтобы с их помощью красотку заарканить, — небрежно заметил Лис. – Мы-то с вами знаем, люди нашего круга на подобные вещи не способны.
– Тогда зачем же? – еще раз спросил барон, делая вид, что едкое замечание моего секретаря его вовсе не касается.
– Граф собирается по делам императора мотнуться в Россию, ему нужна крупная сумма наличными. Золотые червонцы его вполне устроят.
На лице финансового воротилы появилась чуть покровительственная усмешка.
– Вас, должно быть, ввели в заблуждение. У меня действительно есть векселя упомянутой вами дамы. Полагаю, речь идет о княгине Багратион. Но, во-первых, они нее рублях, а во-вторых, скажу вам по секрету, ни здесь, ни в России эта дама не имеет тех денег, которыми можно было бы оплатить ее долговые расписки. Это пшик, фикция!
– Прискорбнейший факт! — с напускной грустью вздохнул мой секретарь. – Буквально обнищание русской аристократии на фоне бурного экономического роста широких буржу-азныхмасс. Но скажу вам, также по секрету, раз уж мы пошли обмениваться тайнами, для моего графа платежеспособность мадам Багратион имеет значение не большее, чем ноты для канарейки.
– То есть как? — смутился финансист, мозг которого отказывался понимать, как может не волновать кредитора платежеспособность должника.
– Видите ли, барон, если бы вы были потомственным Розенкрейцером тридцать третьего градуса по Фаренгейту, для вас бы не составляло труда исчислить адиабату амплитудного склонения ирригации ноосферы в интервале корпускулярного метаморфизма. Но все дело в том, что это тайное знание доступно лишь немногим избранным, и не мне разъяснять вам сакральную суть специфических стагнации санкторума. Скажу лишь, что я готов заплатить вам за векселя княгини Багратион, ну, скажем, сорок тысяч крон прямо сейчас, не вставая из-за этого стола.
– Но у меня векселей на семьдесят тысяч, — почувствовав, что разговор от санкторумов и Розенкрейцеров вновь повернулся к деньгам, оживился Густав.
– Вот и замечательно! — прочувствованно заверил его мой напарник. – Но заметьте, что, в сущности, эти векселя стоят немного меньше, чем бумага, на которой они написаны. Вы, часом, не скажете, почем у вас нынче в опте фунт грязной бумаги?
– При помощи этих, как вы выразились, «грязных бумаг» я могу упечь ее светлость в долговую тюрьму, — резонно заметил ростовщик.
– Браво, господин барон! Еле сдерживаюсь, чтоб не сорваться на бурные аплодисменты, переходящие в овации! Какое ценное вложение макулатуры! – деланно восхитился Лис. – Да, вы действительно можете сделать такой узкий жест, это ваше святое и неотъемлемое право! Но давайте я навскидку озвучу вам ряд проблем, которые вы себе наживете, поступив таким образом. Во-первых, мадам Багратион – закадычная подружка эрцгерцогини. Они ж шо две плакучие ивы над голубым Дунаем. Соберутся, бывало, и тоскуют о покинутом отечестве. Конечно, эта тоска не заставит, — Лис ткнул пальцем в потолок, – Сами Знаете Кого оплатить чужие долги из своего кошелька, но я б даже на гроттен не поспорил, шо вы после этого тоже не будете стоять над голубым Дунаем, но уже вдалеке от Вены, и недобрым словом поминать отечество, покинувшее вас.
Дальше: такой антигуманный поступок по отношению к прекрасной даме закроет перед вами все двери в высшем свете. Я больше скажу, он их даже не закроет, он их забьет досками-из железного дерева и подопрет осиновым колом, а дальше вы можете стучаться туда хоть кулаками, хоть ногами, хоть головой, но света, в смысле – большого света, вам не видать. Разве шо в конце туннеля.
И наконец, третье, но отнюдь не последнее по значению. Даже если когда-нибудь, под влиянием действия солнечных лучей на алкогольные пары, российское правительство, списавшись с австрийским двором, приложит усилия к освобождению княгини, вы свои деньги увидите, взирая на землю, надеюсь, с облаков, если увидите вообще: в России дела быстро не делаются. Такой вот неутешительный расклад, — со вздохом подытожил мой друг. – Я же вам предлагаю сорок, ну, сорок две тысячи крон немедленно, прямо здесь и наличными.
– Семьдесят тысяч, – жестко отрезал фон Дрейнгоф.
– Ага, и свисток от чайника в подарок от императора Поднебесной! Барон, вы меня с кем-то спутали, я не состою в благотворительном обществе Призрения Обезумевших Банкротов. Если вдруг окажется завтрашним утром, что княгини вообще нет в Австрии, то вы своими векселями сможете разве что растапливать камин холодными зимними вечерами.
– Но вам-то они зачем? — вновь задал мучивший его вопрос финансист, похоже, не удовлетворенный рассказом о тридцать третьем градусе по Фаренгейту.
– Барон, мы же с вами деловые люди, – с легким раздражением в голосе проговорил Лис. – У меня есть действенный способ получить наличность по этим векселям, у вас его нет. И не будет никогда, кроме как здесь и сейчас. Я желаю сыграть на разнице ценных бумаг и их материального воплощения. Вы можете на них сыграть только в крестики-нолики. Сорок пять тысяч крон – и ни фартингом больше!
– Шестьдесят пять тысяч, — нехотя сбавил цену финансист.
