Андрей Семенов - Минус Финляндия
Ответ на запрос пришел через два месяца после прибытия Коли в лагерь. Суслин был весьма удовлетворен ответом и немедленно вызвал зэка Осипова к себе на беседу.
XII
Одноэтажный длинный барак, в котором размещался еще один штаб, вспомогательный, располагался посреди лагеря с тем расчетом, чтобы из его окон можно было просматривать всю зону. В штабе оперчасть занимала два дальних кабинета в конце коридора, двери которых были напротив друг друга. В одном кабинете сидели лагерные оперативники, в другом — сам начальник оперативной части капитан Суслин. Кабинеты — это громко сказано. Это были комнаты два на четыре метра, обставленные одинаково скупо, даже аскетично. Главным украшением интерьера каждого помещения было окно. Возле него стоял большой несгораемый шкаф. Из остальной мебели наличествовали вешалка, портрет Дзержинского, письменный стол и три табурета. Разница в обстановке была только в том, что в комнате оперативников было три стола. По числу сотрудников. Но количество табуретов было равным. Видимо, там садиться не предлагали.
Когда в шпионский барак опрометью вбежал зэк — дневальный штаба и сообщил, что зэка Осипова срочно, немедленно, сию минуту вызывает капитан Суслин, Коля воспрянул. Он подумал, что глупая и страшная ошибка, которая произошла после его беседы с Рукомойниковым, наконец-то обнаружились. Комиссар, заметил его отсутствие в боевом строю и приказал снова доставить в Москву такого ценного и геройского офицера. Или вездесущий, везде вхожий и всюду проникающий Головин сам разыскал его в этом лагере и теперь ждет его в штабе для того, чтобы вернуть ему свободу, ордена и погоны.
Охваченный радостью, Коля не сумел сообразить, что Головину было бы удобнее ждать у начальника лагеря, а не у его заместителя по оперработе, и что решение об освобождении объявляет не оперативная, а спецчасть, в которой хранятся все документы на зэков. Если бы Рукомойников вдруг внезапно вспомнил о Коле, решил бы непременно с ним повидаться, расспросить о здоровье и планах на жизнь, то в этом случае за Колей приехал бы строгий конвой. Его, минуя штаб, повезли бы на красивой машине до самой Москвы. И много еще каких деталей выпустил из виду Коля Осипов, ослепленной надеждой на скорейшее и внезапное освобождение.
Зайдя в кабинет капитана Суслина, Коля сразу же понял, что освободят его не сегодня, да и ордена с погонами тоже вернут несколько позже. Капитан был не строг, не зол, не сух. Он пребывал в обычном ровном состоянии человека, хорошо и плотно отобедавшего, которого рутинная, но неотложная работа отвлекает от ленивого переваривания пищи и не дает разлиться истоме.
— Гражданин капитан, заключенный Осипов по вашему приказанию прибыл, — доложил Коля с порога.
Суслин поднял на него ничего не выражающий взгляд:
— Здравствуйте, Николай Федорович, — капитан сделал приглашающий жест. — Берите табурет, присаживайтесь.
Коля пододвинул свободный табурет к столу начальника оперчасти. Интерес к разговору он потерял еще до его начала.
— Зачем вы так официально, Николай Федорович? — полушутливо пожурил его Суслин. — Мы же оба с вами имеем отношение к органам. Вы даже старше меня по званию — майор госбезопасности, а я пока только капитан. Когда мы одни, можете называть меня по имени-отчеству — Сергей Сысоевич.
— Благодарю, гражданин капитан.
Снова услышав «гражданин капитан», Суслин посмотрел на Колю без удовольствия, но поправлять не стал.
— Как вам у нас, Николай Федорович? Освоились немного?
— Немного.
— Шпионы наши как? Не обижают?
— Не обижают.
— Ну да, конечно, — усмехнулся Суслин. — Попробуй такого обидь. Самому дороже выйдет.
— Оно конечно… — неопределенно согласился Коля. Суслин выдержал необходимую паузу и перешел к сути разговора:
— А ведь у меня к вам дело, Николай Федорович. Ожидаемого вопроса не последовало. Коля смотрел не на Суслина, а в окно. Капитан посмотрел туда же, но ничего примечательного не увидел. За окном два зэка убирали территорию.
— Николай Федорович, — позвал Суслин явно отсутствующего Колю.
— А?..
— Дело, говорю, у меня к вам.
— А! Ну да, ну да, — собрался слушать Коля. — Какое? Суслин убедился, что клиент к беседе подготовлен, снова выдержал паузу и стал выстраивать свою обычную гнусную тираду, начав издалека:
— Я внимательно ознакомился с вашим личным делом, но, признаться, так ничего в нем и не понял. Вы — боевой офицер, заслуженный, награжденный, представленный к присвоению звания Героя Советского Союза… и вдруг находитесь в нашем лагере. Я уверен, что в вашем случае произошло какое-то недоразумение. Какая-то ошибка в вашем деле. Это совершенно ясно.
— То так… — вздохнул Коля.
— Я уверен, что в скором времени все разъяснится. Я уже направил запрос в Москву. Скоро все должно встать на свои места.
— Хорошо бы, — согласился Осипов.
— Мы не имеем права разбрасываться такими офицерами, — уверенно продолжил Суслин. — Но пока с вашим делом не выйдет окончательной ясности, вы, Николай Федорович, не имеете права самоустраняться от борьбы.
— Не имею, — подтвердил Николай Федорович.
— Вы все-таки майор государственной безопасности, — напомнил Суслин для пущей убедительности. — Этого звания вас никто не лишал.
— Разве? Тогда где же моя форма?
— Все в свое время, — Суслин вышел из за стола и наклонился над Колей, придавая интонации задушевный, даже интимный тон. — Все в свое время. Как только с вашим делом разберутся в Москве, вам немедленно вернут и форму, и оружие, и награды. Но вы же советский человек! Вы не можете уклоняться от борьбы с врагом, ссылаясь на то, что вас несправедливо арестовали! Вы — советский человек?
— Советский.
— И вы не можете уклоняться от борьбы?
— Не могу, — кивнул Коля.
Суслин с чувством пожал Колину руку двумя своими.
— Я знал! Я не мог в вас ошибиться! Я знал, что вы — наш, советский человек!
От таких похвал Коля даже несколько смутился.
— То, что на вас сейчас нет формы сотрудника государственной безопасности, ни о чем не говорит, — продолжал вещать Суслин. — В душе вы наверняка чувствуете себя офицером. Ведь так?
— Так, — кивнул Коля. — Чувствую… В душе…
— Я очень этому рад, — признался Суслин. — Очень рад! Очень. Ведь война идет не только на фронтах. Война идет и в тылу. И даже тут, в лагере, тоже проходит невидимая линия фронта.
Суслин провел ладонью по столешнице, показывая, где именно в его учреждении лагере проходит невидимая линия фронта.
— Враги обезврежены, — продолжил он. — Они разоблачены, обезврежены, арестованы и помещены в наш лагерь, но это не значит, что все эти подонки сложили оружие. В лагере активно действует троцкистское подполье, отмечены националистические настроения, особенно среди бывших полицаев и лиц, находившихся на временно оккупированной территории. Таких мы должны своевременно выявлять. Вы согласны со мной?
— Согласен. Но только как же я буду их выявлять, если заключенных первого барака содержат отдельно от всех остальных?
— Не беда! — утешил Суслин. — Мы в любой день можем перевести вас в другой барак. Но пока еще рано вас переводить. У вас и в первом бараке дел по горло будет.
— Это каких же?
Суслин отошел от Коли и сел на свое место за столом.
— Вот это уже разговор, — поднял он палец и стал рыться в ящиках стола. — Вот это уже дело! А то, знаете, не люблю я все эти вокруг да около. Я привык с людьми разговаривать в лоб. Я им — правду, они мне — правду, — капитан достал из ящика стола красивый плексигласовый портсигар кустарной работы. — Держите.
— Благодарю вас, но я не курю, — стал отказываться Коля.
— А это не для вас, Николай Федорович.
— А для кого?
— Скажите, Николай Федорович, кто кроме меня и начальника лагеря имеет право заходить в ваш барак?
— Ну… Как кто? — наморщил лоб Коля. — Сотрудники.
— Верно, — подтвердил Суслин. — Сотрудники администрации лагеря, которые делают в вашем бараке ежедневный досмотр, который заключенные называют шмоном. Только вот вместо того, чтобы отбирать запрещенные к хранению вещи, эти сотрудники иной раз проносят в барак запрещенные вещи. Скажете, вы об этом не знаете?
Вместо ответа Коля закашлялся в кулак.
— Вижу, что знаете, — заметил капитан. — Я вам больше скажу. Вы как раз и есть самый злостный нарушитель режима содержания в первом бараке. Вы, Николай Федорович, и никто другой.
Это была чистая правда. Самым злостным нарушителем режима содержания под стражей среди обитателей первого барака был зэка Осипов, хотя он и не вытворял ничего особенного. Это же только Суслин — такой незаменимый и уникальный номенклатурный специалист, что его перевели аж из Якутии. Рядовых же надзирателей брать было неоткуда, кроме как из окрестных мордовских деревень. Вполне объяснимо и закономерно, что мокша-надзиратели разговаривали с мокшей-зэком на родном для обеих сторон мокшанском языке. Согласитесь, странно бы было, если бы два мордвина посреди мордовских лесов стали бы разговаривать между собой на португальском. На мордовском и шпарили. Ничего необычного или крамольного: «Привет, как дела?». «Шумбрат, кодом тефтне?» И в ответ тоже ничего предосудительного: «Нормально», «Пойдет», «Валомне». По Сталинской конституции мордва могла невозбранно переговариваться друг с другом на родном для нее языке, и, допустим, если на каком-нибудь колхозном рынке милиционер слышал разговор на мордовском, то не только не тащил собеседников в кутузку, но даже и штраф на них не накладывал.
