Андрей Валентинов - Небеса ликуют
Глава VI
Об откровениях еретиков и мумий, пагубности любострастия, а также о безумном астрологе, возжелавшем не токмо предвидеть, но и исправить Грядущее
Монах-доминиканец: Не будь скаредным, сын мой! Ибо искупить грех — это значит купить.
Илочечонк: Купить? Но что?
Монах-доминиканец: Как что, деревенщина? Ясное дело, индульгенцию! Гляди — вот подпись, а вот и печать. Убийство — двадцать золотых, прелюбодеяние — пятнадцать, грабеж на большой дороге — пять.
Илочечонк: Отец мой! Неужели я стану таким образом безгрешен?
Монах-доминиканец: Вот темнота! Ясное дело, только денежки гони! Заплатишь — и гуляй себе, аки ангел!
Илочечонк: Странно… Но раз так, вот тебе пять золотых.
Монах-доминиканец: Молодец! А вот тебе индульгенция по всей форме с подписью и… Ай! Ты что делаешь?
Илочечонк: Забираю твое золото, поп! Ведь мы с тобой оба на большой дороге!
Действо об Илочечонке, явление шестое«…Письма же из Амстердама и иных городов Соединенных Провинций, а также из Стокгольма и Виттенберга получал я через негоцианта Джакомо Беллини. Оный же негоциант, как мне достоверно ведомо, будучи по торговым делам в Королевстве Шведском, прельстился Лютеровой ересью и публично отрекся от Святой Католической Церкви. И это может подтвердить брат его, Луиджи, при сем пребывавший. А в доме означенного Джакомо Беллини, что расположен у ворот Святого Себастьяна, хоть и наличествуют Иконы и Распятие, однако же перед ними лампад не возжигают, молитв не творят, но возводят хулу и чинят насмешки, яко же над идолами…»
Писец в черном балахоне склонился над бумагой так низко, словно писал не пером, а носом. Маленькие очки с толстыми стеклышками азартно поблескивали в свете лампы. Я заглянул через плечо и оценил стиль.
— Продолжайте, сьер Гарсиласио!
— Я… Я уже все. Вы обещали!..
— Разве? Боюсь, вы сейчас не в том положении, чтобы ставить условия. Итак, с письмами ясно. А кто был посредником в ваших переговорах с типографом?
* * *Ипполит Марселино, первым применивший Великую Вегилию, считал, что для раскаяния душегуба и вора достаточно двух бессонных ночей. Еретик начинал видеть Ад после трех. А вот еретик злокозненный, чье тело укрепляет сам Нечистый, уже завладевший проклятой душой, сдается только на пятые сутки — или сходит с ума.
Нечистый не решился заглянуть под низкие своды Санта Мария сопра Минерва. Сьер Гарсиласио де ла Риверо, римский доктор и враг Церкви, начал каяться после третьей ночи.
— Итак, вашим посредником в переговорах с типографом…
— Манасия бен-Иаков! Он! Этот иудей! Он, меняла из Венеции, часто бывает в Риме у своего тестя Аарона бен-Иммера… Это все? Вы же мне обещали! Я не могу! Не могу!
Будильников было уже двое — оба крепкие, плечистые, безмолвные, словно големы. Тут же стояло ведро мутной тибрской воды. Короткие темные волосы парня слиплись, вода текла по лицу, падала на стол.
— Что вы еще можете сказать об этом иудее?
— Он… Он хулит Христа! Он говорит, что Мессия — это не Иисус, а какой-то иудей из Турции по имени… по имени…
Будильники начеку — глаза парня вновь раскрылись. В них было безумие — и странный нездешний отблеск. Отблеск адского пламени.
— Шабтай Цеви. Его зовут Шабтай Цеви! У сьера Манасии есть книга, там об этом написано…
Иудей Манасия бен-Иаков, верящий в Мессию из Турции, был уже седьмым, кого вспомнил сьер Гарсиласио. Пробелы в следственном деле быстро заполнялись. Но что-то меня смущало. Парень видел Ад, но даже сейчас пытался юлить, говорить о мелочах. Будь я просто следователем, желающим вывести на процесс Трибунала лишний десяток врагов Церкви, Вегилия продолжалась бы и дальше. Но мне требовалось иное.
— Теперь о вашем старшем брате, сьер Гарсиласио.
— Нет!
На миг безумие исчезло, глаза сверкнули огнем — живым огнем неубиенной ненависти.
— Мой брат… Мой старший брат никогда не разделял моих взглядов. Слышите! Слышишь, ты, проклятый палач? Он ничего не знал о моей книге, не был знаком…
— Отчего же? — Я забрал у писца знакомую толстую тетрадь, нашел нужную страницу. — Ваш брат всего на два года вас старше, вы вместе учились. Кроме того, вы показали на следствии, что были очень с ним дружны.
Сьер де Риверо прикрыл глаза — всего на миг, на малое мгновение, но мне уже все стало ясно. Он думает. Все еще может думать.
Уж не Сатана ли скрывается в темном углу сырого подземелья? Все-таки четвертые сутки!
— Мой брат… — Тонкие бесцветные губы сжались. — Мой старший брат Диего де ла Риверо — человек глубоко религиозный. Поэтому я не стал делиться с ним…
— Как же так? — усмехнулся я. — Вместе росли, вместе учились!
— Он… Он… Его воспитывал отец. Отец очень любит его, ведь Диего — старший, наследник…
Наши глаза на мгновение встретились, и мне стало не по себе. Мы оба с ним — младшие сыновья, оба выросли и учились в Риме, хотя родились далеко отсюда.
И кто ведает, если бы в Генеральный Коллегиум Общества отдали его, а не меня…
— Итак, вы утверждаете, что религиозные убеждения вашего брата Диего сформировались в семье прежде всего под влиянием отца?
— Да… Да. Да! Оставьте моего брата в покое! Оставьте!.. Мы переглянулись с писцом, и я заметил, как победно блеснули стеклышки очков в тонкой медной оправе. Все! Капкан захлопнулся — с грохотом, с лязгом, с брызгами крови. Намертво!
Все эти дни его ни разу не спрашивали об отце. Он просто забыл. Точнее, у него уже не оставалось сил, чтобы думать обо всем сразу.
Я заглянул в протокол: «…религиозные же убеждения брата моего старшего, Диего, сформировались под влиянием отца нашего…»
Такое признание еще не означает, что Диего де ла Риверо — тайный иудей. Но теперь Толедо вправе требовать выдачи не только маррана Мигеля де ла Риверо, но и его старшего сына. А уж Супрема сама разберется, кто иудей, кто католик. Разберется — или отправит обоих в Высшую Инстанцию, дабы именно там внесли окончательную ясность.
К Святому Петру — в дыме горящей мокрой соломы. Это парень еще не понял. Поймет! И очень скоро.
— Хорошо, оставим это. Пять лет назад вы поехали в Краковский университет и проучились там два года. Почему? Разве Римский хуже?
Вздох облегчения, легкая, еле заметная улыбка на помертвевшем лице. Он победил! «Проклятый палач» стал спрашивать о какой-то ерунде.
— Я узнал… Там были хорошие профессора… Сьер, можно я посплю? Вы же обещали!
— Отвечайте, сьер Гарсиласио, отвечайте…
Ответ я уже знал — от одного из его приятелей — Сьер Гарсиласио ездил в Краков, дабы прослушать курс алхимии. Краков — единственное место в Европе, где алхимию преподавали с кафедр.
— Там… Там хорошо читали догматическое богословие. Я учился… слушал курс у профессора Иоганна Дельбрюка.
И вновь я не удержался от улыбки. Молодец!
— Назовите всех профессоров, чьи курсы вы прослушали в Кракове. Быстро, не думая!
Список лежал у меня в кармане. Сьер Гарсиласио не оплошал и тут, перечислив всех, кроме профессора Германа Зиммельгаузена, который и читал курс алхимии. Профессору это не поможет — и не повредит, ибо в Кракове уже наведен порядок и герру Зиммельгаузену довелось бежать в Страсбург.
Но мне не нужен этот немец. Пусть себе превращает в золото кошачью мочу! Бедняга де Риверо понял, что в моем вопросе ловушка.
Понял — но все же попался.
— Итак, астрономию вам читал…
— Профессор Алессо Порчелли. Он монах.. Иезуит.
— Правда? И как он выглядит?
Описание совпадало. Да, это он! Сьер Гарсиласио де ла Риверо, сам того не зная, вытащил счастливый билетик. Очень счастливый! Тот, на котором написано: «Жизнь».
Брата Алессо Порчелли, сгинувшего где-то в рутенийских степях, уже забыли в Италии. А тем, кто помнил, мы не могли верить. Зато в подземельях Санта Мария сопра Минерва оказались двое, встречавшиеся с ним не так давно. Первый знал его лучше, но после вельи я не мог взять его с собой.
— Значит, он был иезуитом?
— Да. — Его губы вновь скривились в усмешке. — И вдобавок — сумасшедший. Достойный сын вашего Общества!
Ого! Сьер еретик начал показывать зубы! Если бы у меня был кто-то другой, помнящий брата Алессо в лицо!..
— Он говорил, что раскрыл тайну Нострадамуса. Что будущее можно вычислить и даже изменить. Он рассказывал…
Веки сьера Гарсиласио вновь сомкнулись, но я поднял руку, останавливая бдительных Будильников. Хорошо вытащить счастливый билет! Хорошо не коптиться на мокрой соломе!
— Пусть спит. А завтра утром…
* * *…Лучик света — тоненький, еле заметный, похожий на ткацкую нить.
Брат Паоло Полегини написал книгу о тараканах и клещах.
